Батый. Золотая Орда - Олег Бажанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот интересные отрывки из летописи Гази-Бараджа в переводе.
«И отец, и я сам, когда мы были на Руси, не переставали удивляться тому презрению и безразличию, с которыми урусские беки относились к своему народу. И мы заметили также, что в балынских (русских) книгах не писалось о том, что происходило в соседних, урусских бекствах, если только это их не особенно волновало…».
«Урусы – очень разные люди, и они сильно подвержены увлечениям, плохим и хорошим. Так что пишущий об этом народе по недолгому знакомству может написать о нем очень плохое и очень хорошее, но и то и другое при этом будет правдиво. Вообще для того, чтобы хорошо знать их, надо долго пожить среди них… Благородство их к тебе может уживаться в них с коварством и безжалостностью по отношению к другим. Обиды от более сильных соседей сделали урусов склонными к непостоянству, коварству и обману…».
«Когда-то урусы были самым добрым народом, неспособным пролить чью-либо кровь. Но они испытали ужасные нападения врагов, и им надо было сражаться. Их попы, которые у хонов (гуннов) назывались боярами, стали давать воинам перед битвой хмельное для храбрости. Хмельное давали людям также после битв, чтобы они смогли легче пережить ужасные потери, которые они несли. Так народ привык к пьянству… Этот обычай развратил и многих их священнослужителей – попов. Таких попов надо было бы казнить, но не могли, так как они были единственной силой, противостоящей языческим обычаям. Кроме того, попы пили также и для того, чтобы приобрести любовь пьющей паствы… А когда урус выпьет, то он делается либо очень добрым, либо очень злобным и кровожадным. Причем добрый может стать злым, а злой – добрым. Этим, кстати, и пользуются наши купцы, когда хотят купить что-либо подешевле у урусского торговца, и чаще всего оказываются в выигрыше…».
«А татары ненавидели ислам потому, что считали мусульман, с радостью расстающихся с жизнью во время джихада, опасными для себя. И наоборот, они любили христианство и веру хинцев, призывающих к покорности и жалости, ибо считали их последователей слабыми и готовыми для подчинения им… Привычка к подчинению сделала татар сдержанными, хотя некоторые их вожди сохраняли и гостеприимство, и рассудительность, и другие достоинства…».
«Но кроме доспехов, татары имели отважные сердца, совершенно не знавшие жалости, и среди них никогда не было недисциплинированных или усталых. Каждый из них знал, что если он не ожесточится, не подчинится или устанет, то будет убит на месте. Они делились на десятки, сотни, тысячи и тумены. За трусость в бою одного убивался десяток, за трусость десяти – сотня и так далее. А казни у них были такими жестокими, что я, видевший всякое, не мог досмотреть до конца ни одной, ибо по сравнению с ними самая тяжкая гибель в бою была наслаждением. Татарам же было запрещено при этом отводить глаза или как-то выражать свои чувства, поэтому казни, виденные мною, татары наблюдали в полной тишине и с бесстрастными лицами…».
«Когда я приехал в ставку Бату и объявил, кто я, он не поверил, посадил в отдельную юрту и вызвал старика Мергена…
Наконец явился Мерген и подтвердил мою личность. Бату обезумел от радости и велел освободить моих джур (воинов), которых пытали, стараясь уличить меня во лжи. Несколько джур при этом умерли от невыносимых мучений. Бату, пытаясь добиться моего прощения, предложил мне за это деньги, но я ответил: «Деньги джур не заменят». Бату тогда спросил: «Что ты хочешь от меня?». Я же сказал: «Разве ты повелитель всех татар?». Хан смутился и, оглянувшись, сказал: «Нет, я всего лишь наместник великого хана Угедея в Кыпчаке». На это я заметил: «Тогда я отвечу на твой вопрос Угедею». Мы вместе отправились к великому хану, который уже знал обо мне…
Угедей встретил нас у ставки на лошади. Бату спешился, подошел к великому хану и упал ниц к ногам его. Я тоже спешился и приветственно поклонился… Великий хан, закончив свой короткий прием Бату, сделал мне знак, и я поехал вслед за ним. Мы подъехали к красивой беседке на живописном холме и вошли в нее, а джуры великого хана стали кольцом вокруг холма на почтительном расстоянии от нас. С нами был только переводчик, знавший кыпчакский и хорасанский языки, но, оказывается, Угедей неплохо говорил по-кашански, и мы часто обходились без посредника. Великий хан выразил мне свое восхищение моим ответом на предложение Бату взять деньги за погибших джур.
– Ты великий хан, если сказал так! – заметил Угедей.
– Я всего лишь эмир, – ответил я, отдавая себе отчет, перед кем сижу. – И я должен сказать, что похвала в устах великого хана становится еще более великой.
– Ты хочешь сесть на трон своего отца? – спросил Угедей, которому мой ответ понравился, и окончательно расположился ко мне.
– Да, но только тогда, когда тебе будет угодно заключить союз со мной, – ответил я.
Я не лгал. В Джун-Кале (Нижний Новгород) мне приснился сон, будто я один остался на пепелище разоренного города, и, проснувшись, я понял, что сам Творец указал мне спасти страну от разрушительного столкновения с Мэнхолом (Монголией). Во время поездки, увидев мощь татар, я еще более укрепился в своем решении.
– Откуда идет твой род? – спросил Угедей.
– От канов хонов (гунны), – ответил я.
– Мой род тоже идет от канов хонов, – заметил великий хан. – Поэтому будет несправедливо, если ты будешь подвергаться унижениям в нашей империи.
Он встал и сказал:
– Отныне ты будешь союзником Мэнхола. Я признаю тебя эмиром Булгара и, кроме этого, общим послом наших держав на Западе.
Этим Великий хан уравнял меня с остальными чингизидами, ибо посол государя Мэнхола выше ханов и не подвластен им. Я был единственным не чингизидом, получившим титул посла, и принятым, таким образом, в правящий дом Мэнхола. Правда, дружеское расположение я встретил только у Менгу и Субэдэя, остальные же не скрывали своей злобы ко мне или признавали меня только из страха перед великим ханом. А он, как мне говорили, очень напоминал Чингиза – особенно в моменты своих воодушевлений, когда принимал наиболее удачные свои решения… Я радовался решению Угедея не по причине выгодности его лично для меня, а потому что оно ограждало державу от бессмысленной гибели в столкновении с татарами.
Прибыв в ставку Мергена, который затрясся при встрече со мной как перед великим ханом, я тут же разослал грамоты во все концы державы (Волжской Булгарии).
Чтобы предотвратить опустошение многолюдных областей, я велел татарам готовиться к походу на Буляр через Башкорт… На зиму было намечено совместно овладеть Русью… Перед нападением ко мне приехал Юлай – посол верховного главы христиан Франгистана (местность за рекой Рейн). Оказывается, моджарские (венгерские) папазы (попы) по приказу папы отправились в державу сразу же после набега Субэдэя для подтверждения слухов о христианстве татар. Бадри помог им добраться от Сакланских гор (Кавказских гор) в Банджу (город Фанагория в Приазовье). Говорил я с Юлаем по-альмански и на языке моей матери – байгулской сэбэрячки, и он неплохо понимал меня, ибо был моджаром. А я ему сказал, что татары подчинят все, что расположено между державой и границей Альмании (Германия), и что это – дело решенное. И я обещал ему как посол, что если франги не будут противодействовать этому, то границы Альмании татары не перейдут… А у меня была печать великого хана, и я отправил с Юлаем грамоту беку Аварии с призывом мирно подчиниться Мэнхолу…
Так как все, что связано с врагами Мэнхола, татары запрещали, то мне пришлось переименовать курсыбаевцев (воинов конного корпуса) в казаков, как звали хоны самых отчаянных бахадиров.
По-татарски «сулдай» значило «храбрейший воин». «Сулдай» произошло от тюркского «сулдаш» – «наемник». Потом булгары стали произносить «юлдаш»…».
В последней части этого отрывка есть косвенное подтверждение союзнических обязательств орды перед королем Фридрихом II – не переходить границы Германии.
Далее из «Гази-Бараджа»: «Орду обвинил кыпчаков в том, что они украли и съели татарских овец. Байдар велел уничтожить за это сотню кыргызов, хотя во всей степи они славились своей природной честностью. Когда обреченных на страшную казнь стали вязать, они бросились к моему лагерю, крича: «Помираем! Спасите нас!». За годы столкновений с мэнхолами мои люди поотвыкли от вмешательства в их дела, но тут, услышав крики о помощи на родном языке, не выдержали и высыпали на возы с оружием в руках. Татары, преследовавшие беглецов, остановились и стали расстреливать их из луков. Только трем кыргызам удалось перелезть через возы, но один из них уже был смертельно ранен и, умирая, сказал мне: «Спасибо тебе за то, что избавил нас от страшной казни. Пусть Тангра помилует тебя в судный день!».
«Эмир Субэдэй был главным авторитетом для них в военных вопросах, и высший воинский титул бахадира, дававшийся только природным мэнхолам, уравнивал его на военных советах с Чингизом и его потомками. Чингизиды считали себя господами всего мира и решали вопросы жизни и существования остальных только с точки зрения выгодности для них…».