Видимо-невидимо - Аше Гарридо

— Кто ж тебе не давал отдыхать?

— Когда же отдыхать, когда жизни так мало, а потери так велики? Каково это, Ао, потерять весь мир?

— Ты спрашиваешь меня? Не знаю, каково это было тебе. А я просто потерял весь мир. И это не с чем сравнить. Весь мир. Кроме одного человека — и мне хватило, чтобы выжить.

— Как видишь, мы выжили оба. И ты свидетель — я делал всё, что в моих силах, и свыше того, чтобы восстановить утраченное. Я работал, не покладая рук… не опуская век! Я работал — и учил, учил, чтобы было кому встать рядом, разглядеть во тьме свет… Умерли все, кто начинал с нами. Я все еще здесь и тружусь. Но… тьма все так же бесконечна, мир все так же хрупок, люди… такое же дерьмо. Я думал, я верил, что созданное заново будет драгоценно. Даром данное никто не ценит, так было всегда… Не знаю, сколько оставалось времени, если бы не тьма. Всё висело на волоске, и все это знали, но делали чтвид, что… или действительно верили, что пронесет. Так уж устроены люди, точно знают, что умрут — но и об этом умудряются не помнить. Живут, как будто бессмертные. Гадят, как будто им подарили бездонную яму для их дерьма.

— А ты говоришь — старый, устал. В тебе пылу на десяток молодых…

— Нет, Ао, нет. Это не пыл. Это пыль, прах… Зола. Но и в золе полыхнет, если раздуть хорошенько.

— Кто тебя раздул, Хо?

— Иди ты. Говорить еще с тобой… Да ты понимаешь? Да что ты понимаешь?

— Ничего, — легко согласился Ао.

— Когда это поле — по травинке! Эту ель — по иголочке! А они?

— Рыбу — по чешуйке, птицу — по перышку…

— Не смейся.

— Разве я смеюсь. Я видел. Я понимаю, о чем ты.

— Им опять кажется, что всё даром досталось — и никогда не кончится…

— И никто, никто не ценит твои бесценные творения…

— Я не об этом!

— Для них это не творения, пойми. Для них это — земля, вода, пища. Чтобы им жить. Чтобы им есть. И чтобы срать, извини. Человек не может есть и не срать. И ты тоже не можешь.

— Если бы только это, Ао, если бы только это… Ведь зря переводят, убивают, коверкают, жгут…

— А когда они были другими?

Хо судорожно втянул воздух.

— Поэтому ты так давно не строишь новых мест?

— Не строим мы ничего. Оно есть и без нас.

— Не придирайся к словам. И не уходи от ответа… Или уходи. Как хочешь. «Они», «они»… А мы что — не они? Ну молчи, молчи, старик. А я… пожалуй, смою этот туман, дышать ведь нечем. Слышишь? Я смою твой туман.

— Смой все здесь. Вообще.

— Ну да. Ищи дурака. Если выстояло в таком тумане… Так ты нарочно это? Чтобы расточить?

— Нет. Наверное. Не знаю.

— Давай возьмем чай и пойдем под навес, слышишь? Пойдем под навес, только посмотри, довольно ли в чайнике кипятка. Огонь зальет.

Хо, ворча, принялся собирать снедь, приготовленную для ужина на свежем воздухе.

С чайником в руках Ао замер на полпути к навесу, как будто его окликнули — замер, прислушиваясь, едва заметно покачиваясь, как бы колеблясь, откликаться ли тихому, властному, влажному голосу, коснувшемуся души. Как будто приподнялся на носках — как будто вытянулся в направлении к небу, протянул себя к нему. И медленно обернулся, и поднял взгляд вверх. Что-то клубилось наверху, еще неразличимое, что-то пробегало слабыми дуновениями в тумане, раскачивая и вороша блеклые клубы, тревожа едва проступавшие в мороке длинные штрихи бамбуковой рощи.

Что-то нисходило на землю, приближаясь неторопливо и неотвратимо.

Ао наклонился, почти неестественно изогнувшись, не отрывая взглядя от невидимой вышины, и поставил чайник на землю. На лице его расцвела мечтательная улыбка, скользящими шагами он пошел вокруг озера, медленно помавая раскинутыми в стороны руками, как будто собирал в воздухе паутину.

Хо выглянул из хижины:

— Ну что ты там возишься? А…

С недовольным лицом он быстро вышел наружу. Чайник белел изящным боком сквозь высокую траву, белая рубашка Ао мелькала уже в ивняке за ручьем, различимая едва-едва. Подхватив чайник, мастер Хо придирчивым взглядом окинул хижину, удовлетворенно кивнул, смахнул легонькую каплю, коснувшуюся щеки, смахнул другую и крикнул в сторону ручья:

— Давай-давай, веселись, ни в чем себе не отказывай. Разнеси здесь все, я ничего не хочу видеть!

Из ивняка к нему долетел радостный смех мастера Ао.

И в ответ — хлынуло.

Ливень ударил разом по прибрежной поляне, по хижине мастера, во озерной воде, по бамбукам, по ивам за ручьем. Хо в два прыжка укрылся в хижине, выкрикивая мастеру Ао обидные слова, но их не было слышно за шумом валящейся с неба воды. Ветер пролетел над бамбуками, почти уложив их на землю, ударил в хижину, срывая уложенные на крыше вязанки тростника. Мастер Хо прислонился к стене хижины, пытаясь ее удержать, наклонился, выглянул в проем — Ао танцевал среди потоков, намокшая рубашка облепила его ноги и мешала ему. Нетерпеливо дернув подол раз и другой, Ао остановился, топнул ногой. Содрать с себя мокрую липнущую к телу ткань оказалось непросто. Ао извивался и дергался на холме под ливнем, и вокруг него метались под ветром блещущие струи и высокие стебли бамбука. Это все было одним целым — дождь, бамбук, Ао. Наконец рубашка упала в траву, и Ао встал на высоком изгибе холма, вытянувшись к небу и вскинув руки. Узел распустился, спутанные волосы покрывали его темное тощее тело, струи воды катились по нему, бамбук дрожал и трясся под ударами ветра и воды. Ао танцевал журавлиный танец, двигаясь медленнее дождя, но в явном и удивительном согласии с ним.

Хо с трудом оторвал от него взгляд — и не увидел вокруг ничего, кроме потоков воды. Забыв о хижине, то и дело сотрясаемой ветром, Хо выскочил наружу и побежал, огибая озеро, по мокрой скользкой траве, через вздувшийся бурлящий ручей, сквозь обезумевшие хлещущие воздух ивы, к холму, и он кричал на бегу:

— Сумасшедший, сумасшедший, прекрати! Перестань, ты все разрушишь, ты…

Но Ао не слышал его — он был сумасшедшим сейчас, он был дождем, он был ветром, он был пузырями на воде, шелестящим бамбуком, промокшей травой, яростными ивами, он был залитым огнем, оседающей хижиной, остывающим чаем, ветром, прыгающим с неба на землю, танцующим в тучах драконом дождя.

— Остановись, перестань! — метался вокруг него Хо, растопырив пальцы, взмахивая руками, как будто пытался укрыть Бамбуковую рощу от пустого, блаженного взгляда обезумевшего друга. Но Ао не видел, не слышал его — Ао был слеп, яростен и неудержим.

Хо уронил руки и молча смотрел, как кружится и подпрыгивает на холме обезумевший ливень, принявший облик его друга, но не откликающийся на дорогое имя. И ч то ему оставалось делать, когда потоки веселой воды смывали черту за чертой, стебель за стеблем всю тихую, тонкую, нежную Бамбуковую рощу? Хо крикнул пронзительно и грозно — и взвился в воздух, прыгнул легко и мощно, как немолодой, но могучий тигр — обхватил Ао руками и рухнул с ним, и они покатились по склону холма и с плеском свалились с берега в бурлящее от ударов ливня озеро.