Шеломянь - Олег Аксеничев

Открыла ворота и приняла поводья коня дочь кузнеца, Любава. Княжич с умышленной неловкостью соскочил с седла и, спрыгнув на землю, обхватил девушку за плечи, словно пытаясь удержаться. Любава вспыхнула багрянцем раскаленного железа и необидно, но достаточно сильно постаралась оттолкнуть княжича от себя.

Владимир вздохнул.

– Не бойся, – сказал он с печалью в голосе. – Не обижу. Но скажи, красавица, неужели я совсем тебе неинтересен?

– Странно говоришь, княжич, – ответила Любава, отходя еще на шаг назад. – Тебя беспокоит интерес простой девушки? Или ты просто смеешься?

– Неудачное место я выбрал бы тогда для насмешек. Постыдным считаю оскорбить хозяев в их собственном доме. Нет в моем вопросе шутки, поверь мне, Любава!

– Я еще не встретила своего мужчину, – тихо сказала девушка. – Прости, княжич…

– Ты прости за бессмысленную беседу. И спасибо, что напомнила, кто я такой. Я – княжич, мне брачный союз надобен, а любить нельзя!..

– Что ты говоришь?

– Правду, хоть это и печально.

Владимир Ярославич не находил себе места, не зная, как закончить этот разговор. И появление кузнеца Кия воспринял как избавление.

– Что гостя на дворе держишь? – пророкотал кузнец.

Кий давно заметил, какими глазами галицкий княжич поглядывает на его дочь, но помалкивал. Лестно, конечно, внимание такого высокородного гостя, но кузнец надеялся, что дальше взглядов и, возможно, неосторожно вырвавшихся слов дело все равно не пойдет.

Всяк сверчок знай свой шесток. Особенно когда шесток позолочен и украшен княжеской шапкой с соболиной опушкой.

– Проходи в дом, княжич, – продолжал кузнец. – Не побрезгуй, отведай, что Бог послал.

– Благодарю, – княжич сделал сложное движение головой, воспринимавшееся одновременно как благодарный поклон и вежливый отказ. «Эвона как умеет, – восхищенно подумал кузнец. – Учат их этому специально, что ли?»

– Благодарю, – повторил Владимир, – но мне не терпится перейти к делу. Прости, если можешь, мое нетерпение, но я уже несколько дней в ожидании.

– Я понимаю тебя и не смею настаивать, – поклонился кузнец. – Пройдем в кузницу. А ты, Любава, – Кий обернулся к дочери, – держи еду горячей! Все равно мы княжича не отпустим, не попотчевав.

– Сдаюсь, – обреченно сказал Владимир Ярославич, и впервые за это утро на его губах заиграла улыбка.

– Не говори такого даже в шутку, – посуровел кузнец. – Накличешь…

– Пустое, – отмахнулся княжич. – Что я за воин, если испугаюсь собственных слов!

Кий только покачал головой, а про себя подумал, что лучше было бы не отмахиваться от опасности, а встречать ее во всеоружии. Но сказал иное:

– Ступай первым, княжич, сделай милость!

Владимир подошел к низкой темной двери в кузницу и открыл ее. Любава проводила княжича взглядом, дождалась, пока следом прошел отец, и тихо вздохнула, когда дверная щеколда с лязгом отсекла ее от таинств магической церемонии.

Кузница никак не изменилась с первого визита княжича. Те же молоты, те же наковальни, та же въевшаяся в деревянные стены сажа. Тот же медвежий череп, предохранявший во время колдовства от происков сил зла и визитов чудовищ из мира мертвых, только висящий теперь на стене.

И те же заклинания для призыва домового.

Храпуня появился сразу, но ни княжич, ни кузнец так и не заметили, откуда он вылез. Домовой хранил тайну своих путей и секретных ходов.

– Вот как получилось, – притворно удивился Храпуня. – Никак снова понадобился?! А почто? Соскучились, али дело какое есть?

– Здрав будь, Хозяин, – поклонился кузнец. – Не прогневайся, что обеспокоили…

– Не прогневаюсь, – благодушно ответил Храпуня. – Болеть не хочу, а вся хворь – от зла внешнего или нутряного, потому и не прогневаюсь. Говори, с чем пришел.

– О встрече с тобой попросил мой гость. Помнишь ли его, Хозяин?

– А то! Здорово, болезный! Как, на пользу ли пошло лечение?!

– Твоими молитвами, – ответил княжич Владимир. – Все благополучно.

– Я не молюсь, – поправил домовой. – Мне – это да, молятся, хоть и реже, чем встарь. Да и ладно, кормят изрядно, и то хорошо. Но разговор не об этом; говори, с чем пришел, просил же!

– Мне нужен ответ на один вопрос, – сказал княжич, пристально глядя на маленького мужичка, усевшегося, по-восточному поджав ноги под себя, на щербатую наковальню. – И никто, кроме тебя, не знает правды.

– Я умный, – скромно согласился Храпуня.

– У меня ощущение, – медленно и тщательно выговаривая слова, произнес Владимир, – что вокруг города стягивается зло. Я понимаю, что присутствие нежити неизбежно, но не столько же! Ты домовой, порождение иного мира, тебе должно быть понятно, что происходит… И происходит ли? Иногда мне кажется, что проклятие, наложенное на меня, продолжает действовать, и я просто схожу с ума…

– Здоров ты, касатик, – ответил за Храпуню другой голос, тонкий и несколько плаксивый. – Пованиваешь только, уж прости за прямоту, да что другого ждать от самца.

– Молчи, женщина, – рассердился домовой. – Тут люди говорят! Но знаешь, гость нежданный, кикимора-то права. Ты здоров. И даже больше. Когда снимали порчу, то нельзя было просто убрать гнездившееся в тебе зло. Душа должна быть цельной, а у тебя там… ну, скажем, дырка получилась… Вот кикиморушка и заткнула ее, чем смогла.

– Что значит – чем смогла? Лучшее выбирала! Ведь такую дрянь могла насовать, что стервятник с голодухи жрать не станет! Чем могла… Неблагодарные вы, мужики. Неблагодарные и дурные!

– Вот баба, – в голосе домового слышались восхищение и нежность. – Как скажет, так заслушаешься!

Кузнец Кий на всякий случай поддакнул, а княжич Владимир спросил:

– Что же у меня теперь в душе вместо этой… дырки?..

– То, что ты хотел больше всего, – вкрадчиво ответила кикимора, – способность к колдовству, сладкий ты наш. Хотя, по мне, так лучше бы ты не заклинания изучал, а мылся почаще.

– Женщина!

Хотя Храпуня и старался говорить осуждающе, но все равно на его сморщенной мордочке писалось откровенное преклонение перед своей подругой.

– И зло над городом – это не морок?

– Да нет.

– Что же тогда?

– Веришь – не знаю!

И за разухабистым выкликом домового Владимир услышал такое недоумение, что поверил. И испугался.

Испугался, потому что оправдывались его ночные страхи, потому что лучше безумие, чем потусторонняя угроза, ожидание которой способно проложить широкую дорогу к полному сумасшествию. Испугался потому, что даже домовой, порождение нечеловеческого мира, не понимал происходящего. Испугался потому, что домовой тоже боялся, хотя и пытался скрыть это.

– Как мне найти того, кто знает? – спросил Владимир, чувствуя высасывающую душу тоску. Все равно он ничего не узнает более, и этот ранний визит к кузнецу – ошибка и глупость. И захотелось княжичу, чтобы это утро началось иначе, чтобы не было жалостливой улыбки Любавы и неизбежной ухмылки Кия при расставании.

Отец Владимира, Ярослав Осмомысл, был гордец, и гонор свой передал сыну. Княжич не желал быть посмешищем.

Не желал, но стал.

– Нечего искать, красавчик, – снова влезла в разговор кикимора. – Чего искать, когда все рядом!

– Не понял, – признался княжич. – Что – рядом? Человек, который мне поможет?..

– Человек, который во всем разберется и, возможно, поможет, – весомо и важно произнес Храпуня.

– И кто же это? Может, кузнец? – И Владимир с недоверием и надеждой повернулся к Кию.

– Нет, красавчик, не кузнец… Ты сам!

– Смеешься, нечисть?

Копившаяся в душе Владимира обида прорвалась наружу, словно рвота изо рта пьяного. Грубое слово обдало кикимору, и ее носик сморщился, будто почувствовал зловоние.

– Я не сказала ничего, что могло подтолкнуть тебя к грубости, княжич. – Голос кикиморы зазвучал иначе, стал тихим и мелодичным, совершенно не похожим на ее привычный спешащий говорок. – И не я обратилась за помощью…

– Прости, – Владимиру было сложно сказать такое, тем более не человеку, а настоящей нежити. Но сказать это было необходимо, проситель обязан задушить гордыню. – Прости, я забылся…

– Пустое, – пророкотал Храпуня. – Бабья обида – что комариный помет, кому это интересно! Посмотри лучше, княжич, что мы тебе привезли!

– Мы… – с новой обидой заметила кикимора. – Тащила-то все я одна!

– Тащила, – не стал спорить домовой, – но тайник-то я нашел!

Кузнец и княжич с недоумением глядели на выяснение семейных отношений. Да и куда смотреть-то? У домового с кикиморой были пустые руки, да и за их спинами не видать котомок или узелков.

Княжичу было интересно, что же решил передать ему Храпуня, поскольку дары домового были редкостью даже в народных легендах. Когда о них все же рассказывалось, то подарок обычно расписывался в самых восторженных словах, а везунчик, получивший его, мог изменить свою жизнь к лучшему.

– Цыть, жаба болотная! – разошелся между тем домовой.