Черный гусар - СкальдЪ

принимал непосредственного участия в погоне, получил Георгия 3-й степени. Так же как и Костенко с Тельновым. У них более низкая степень награды уже имелась. Я, Некрасов и прибившийся к нам во время боя Евгений Зерницкий из четвертого эскадрона стали кавалерами 4-й степени сего прославленного ордена. Награда обошла стороной Илью Самохвалова. Но он сам оказался виноват. Вместо того, чтобы следовать первоначальному плану и держаться вместе, поручик увлекся и в результате чего сражался с другими эскадронами.

Но на этом родник щедрости генерал-губернатора не иссяк. Тельнов стал подполковником, Костенко получил золотое оружие с надписью «За храбрость», а мы с Некрасовым стали штабс-ротмистрами. Мне еще и Анненское оружие за ранение вручили. Двенадцать Георгиев раздали на первый эскадрон, один из них достался вахмистру Козлову. И лишь Модест Кузьмин ничего не получил, сложив свою голову во славу русского оружия.

К тому же, сам эмир оказался человеком великодушным и благородным. Меня, Некрасова, Тельнова и Зерницкого вызвали к Кауфману утром следующего дня. Чувствовал я себя совершенно разбитым. Кружилась голова, донимал жар, ноги казались свинцовыми. Скорее всего, так проявились последствия незначительного ранения, а может, я ко всему прочему получил банальный солнечный удар. При такой жаре подобного исключать не следовало.

Генерал-губернатор сидел у входа в свою юрту, а рядом со всеми удобствами расположился эмир Музаффар. Они пили чай, устроив себе легкий завтрак с телятиной, паштетом, лепешками, медом и виноградом. Вместе с ними находился генерал Головачев, Абрамом, Пистолькорс и подполковник Оффенберг. Адъютанты генерал-губернатора стояли наготове, ловя каждое пожелание эмира. Казаки из роты охраны рассредоточились вокруг юрты и на ближайших высотах.

— А, вот они, твои удальцы, Ярым-паша! — Музаффар откинулся на спинку кресла и внимательно осмотрел нас с ног до головы. Говорил он на фарси, один из советников Кауфмана переводил на русский. — Как жаль, что у меня нет таких славных воинов! Кара Улюм, Черная Смерть! Кто сможет их остановить? Лишь Аллах! Поистине, сердце мое скорбит о днях былой славы великой Бухары и о тех непобедимых нукерах, чья поступь заставляла дрожать весь мир.

Музаффар говорил длинно и цветисто. И привирал немного. Я что-то не помнил, чтобы Бухару так уж сильно боялись. Боялись Тимура Хромого и некоторых его потомков, но они выбрали своей столицей Самарканд.

— Ты жив, эмир, — подбодрил его Кауфман. — А значит, еще сможешь сделать так, что Бухара твоя засияет под твердой рукой Белого Царя!

— Если Аллах прольет на меня свою милость, то так и будет, — Музаффар огладил бороду и немного помолчал. — Конь мой подвел меня, и не унес от погони. Так пусть его забирают воины Кара Улюм. Сабля подвела и не отразила удара, поразившего мое тело. Пусть и ее забирает ваш офицер, — в таких выражениях эмир выразил свою волю. А мы вчетвером стали обладателями прекрасного арабского скакуна с седлом и великолепной сабли. В тот момент даже неловко стало, что я ранил эмира и так грубо с ним обошелся. И хотя мне самому шальная пуля задела руку, можно было действовать и деликатней.

После подобных слов и всеобщего признания карьера любого офицера обеспечена. Еще бы, ведь нас заметили на самом верху. Для меня подобное имело бы колоссальное значение, не будь я знаком с цесаревичем. А вот за товарищей я искренне радовался — им протекция не помешает.

Но с украшенной алмазами саблей пришлось попрощаться. Кауфман прямо сказал, что готов выкупить ее у нас и передать в дар императору. Естественно, честь не позволила нам взять денег. Мы просто отдали саблю генерал-губернатору. Никто особо и не огорчился. Кауфман старался не для себя, подобное тщеславие в нем отсутствовало напрочь. Сабля будет вручена Александру II, а затем займет полагающееся ей место в Императорском Эрмитаже или Грановитой палате Кремля. Ну, а конь… В общем, четверым на одной лошади не усидеть и мы его впоследствии продали в Ташкенте одному из крупных заводчиков для разведения новой породы. И деньги получили хорошие.

Да и остальное войско не осталось обиженным. Мой товарищ художник Каразин преломил в бою саблю. Кауфман, обходя войско, увидел его в строю с одним эфесом в руках и, узнав, что случилось, сказал:

— Вы сломали свое оружие! Хорошо, я пришлю вам новое! — и уже на следующий день ему торжественно вручили позолоченную саблю с надписью «За храбрость».

Куропаткин за подвиги получил Станислава, затем Анну 3-й степени с мечом и бантами, а уже после, при еще одном сражении за Самарканд, стал поручиком. Гуляев так же не отсиживался в стороне и за короткое время стал обладателем двух орденов и получил есаула. Пистолькорс последовательно стал кавалером Владимира 3-й степени и Станислава 1-й.

Войско сильно устало и только через день смогло выдвинуться обратно к Самарканду. А там ситуация складывалась критично. Даже пленение эмира Музаффара ничего не смогло изменить. Дело в том, что Самарканд считался священным городом Средней Азии. Муллы и старейшины внушили народу, что за город следует сражаться, и что нет большего позора, чем сапоги неверных, которые топчут его святыни.

Все беки, что остались в нашем тылу, объединились вокруг войска Шахрисабса под командованием Джура-бека. Подняв на восстание большую часть жителей, они осадили Самарканд.

Гарнизоном командовал майор Штемпель, а оставшимся отрядом подполковник Назаров. Двое суток они держали городские стены. Раз за разом гарнизон, состоящий из тысячи солдат, сдерживал яростные атаки неприятеля, численность которого оставляла свыше тридцати тысяч воинов. Там было много ополчения, много горожан и необученного сброда без малейшего понятия о дисциплине, но с таким соотношением они едва не завалили гарнизон своими телами.

— Ур! Ур! — кричали нападающие. Гремели барабаны, выли трубы. Улицы оказались забиты нестройными толпами с факелами в руках. Их рассеяли огнем орудий и ружей, и тогда неприятель поменял тактику, окружив дворец. Стреляли с каждого дома, с каждой ближайшей сакли.

Старые фальконеты втащили на крыши мечетей и уже оттуда били по дворцу, круша стены и защитников. А затем следовал новый штурм с семи-девяти различных направлений. Защитникам пришлось мобилизовать для обороны всех нестроевых — писарей, поваров, музыкантов, интендантов.

Потом, при личном общении с товарищами, они усмехались и говорили, что им пришлось нелегко. Я же думаю, что несколько дней осажденные находились в настоящем аду. Враги решили отбить Самарканд любой ценой и лезли, не считаясь ни с чем. Наши войска нести действительно существенные потери, по сорок, а то и шестьдесят человек в день.

Приступы следовали один за другим. В одну из ночей врагам удалось поджечь Ходженские ворота. Но настоящий ужас происходил