Хозяин Каменных гор - Евгений Федоров

— Флягу с водкой!

Он налил бокал водки, выпил, и взор его оживился. Взяв с тарелки редьку, князь отрезал от нее толстый ломоть и жадно закусил.

— Знаешь, Демидов, тут каждое блюдо так и просится в рот. Право, я начинаю бояться за свой желудок!

Он поднялся из-за стола и приказал отнести в дормез редьку.

— Едем дальше! — коротко сказал он и пошел к выходу…

Снова вихрем понесли кони, но и после сытной еды Потемкин не повеселел. Он вздремнул, а когда проснулся, пожаловался Демидову:

— Не пойму, что со мной. Все нутро жжет. Вели остановить коней!

— Вот, кстати, и Чернигов, ваше сиятельство. Можно отдохнуть!

И впрямь, навстречу путешественникам со взгорья поплыл торжественный звон колокола.

— Где это? — спросил Потемкин.

— Встречают, ваше сиятельство. Звонят в церкви Иоанна Богослова!

— Приятный звон…

Под гуденье колоколов Потемкин въехал в Чернигов. Чувствуя себя больным, он пролежал много часов в постели и все время велел звонить в колокол, а на утренней заре вновь пустился в дорогу.

— Демидов! — наказал Потемкин, уезжая. — Поручаю тебе столь приятный звоном колокол стащить со звонницы и отправить в Екатеринослав!

Николай Никитич поскакал выполнять приказ князя. К полудню шестисотпудовый колокол спустили с колокольни, погрузили на особые дроги и повезли. Старушки со слезами провожали колокол.

Не обращая внимания на их жалобы, Демидов стегнул по коню и понесся нагонять светлейшего…

Несмотря на бешеную скачку, Потемкин опоздал в Яссы. За три дня до его приезда князь Репнин подписал в Галацах предварительные условия мирного договора с Турцией.

Узнав об этом, Потемкин рассвирепел. Он вызвал к себе Репнина и при генералитете набросился на него с упреками.

— Кто дал вам право на подобные действия? Что вы сделали? — в гневе закричал Потемкин.

— Светлейший князь, я исполнил свой долг! — спокойно ответил старик Репнин.

— Как вы смели начать без меня кампанию? — не уступал князь.

— Ваше сиятельство, я вынужден был отразить нападение тридцатитысячного турецкого корпуса визиря Боталь-бея!

Потемкин помрачнел, подошел вплотную к Репнину и в запальчивости крикнул:

— Как вы дерзнули заключить мир? Кто дал вам на это согласие? Вы поплатитесь головой за эту дерзость! Я буду судить вас, как изменника!

На лице Репнина выступили багровые пятна. Еле сдерживая гнев, он возразил:

— Ваша светлость, если бы вы не были ослеплены в эту минуту гневом, то я заставил бы вас раскаяться в последнем слове!

— Угрозы! Дерзкий, знаешь ли ты, что я через час могу приказать расстрелять тебя!

Репнин пристально взглянул на Потемкина и, чеканя каждое слово, холодно прервал Потемкина:

— Знаете ли вы, князь, что я могу арестовать вас, как человека, восстающего против повелений государыни?

Потемкин опустил голову, шумно задышал.

— Что сие значит? — упавшим голосом спросил он, догадываясь о правде.

— Это значит, ваше сиятельство, что я повинуюсь и обещал отдавать отчет в своих действиях одной государыне.

Князь Репнин учтиво поклонился и вышел из горницы. Потемкин тяжело опустился на стул. С минуту он раздумывал, потом с горечью заговорил:

— К чему была сия торопливость? Надо было знать, в каком положении наш черноморский флот и об экспедиции генерала Гудовича. Дождавшись донесения их и узнав от оных, что вице-адмирал Ушаков разбил неприятельский флот и уже его выстрелы были слышны в самом Константинополе, а генерал Гудович взял Анапу, — мы могли бы заключить мир на более выгодных условиях!..

В голосе его прозвучала скорбь.

Для всех было очевидно, что Потемкин прав: договор с турками можно было заключить на более выгодных условиях. Понимал это и сам Репнин, но честолюбие ослепило его, и он решил под носом у светлейшего перехватить лавры победы.

Адъютант Демидов сопровождал Потемкина в Галацы. Настроение светлейшего резко ухудшилось: он стал крайне раздражителен, ипохондрия окончательно овладела им. К этому прибавились резкие боли в животе. Неумытый, в халате, он уныло бродил по мягким коврам, хлопая шлепанцами. Адъютанты не допускали к нему посетителей, сами же ходили тихо и переговаривались шепотом. Демидов с тревогой заглядывал в лицо князя: оно осунулось, стало серым. Страшная усталость улавливалась в его взгляде.

— Вы больны, ваше сиятельство. Нужны лекари! — осторожно намекнул как-то Демидов.

Потемкин с завистью взглянул на свежее, розовое лицо юного офицера.

Ах, Демидов, старого не воротишь! — с горечью сказал он. — И я был совсем недавно таким, как ты! Быстро пролетела младость!..

— Вы несчастливы, ваше сиятельство! — с горьким сочувствием вымолвил Николай Никитич. Ему стало невыносимо жаль еще недавно могучего и красивого гиганта, теперь сраженного духовной и телесной немощью.

— Ты, Демидов, не жалей меня! — с вялой раздражительностью продолжал светлейший. — Может ли быть человек счастливее меня? Все прихоти мои всегда исполнялись, как будто каким волшебством: хотел чинов — имею, орденов — имею, любил играть — проигрывал суммы несчетные, любил строить дома — построил дворцы, любил дорогие вещи — имею столько, что ни один честный человек не имеет так много и таких редких! Все страсти мои, Демидов, всегда удовлетворялись. Разве я не счастлив?.. Эх-х!.. — Он схватился за бок и протяжно застонал: — Что же это? Неужели так скоро смерть?

— Ваша светлость, вам нужен хороший лекарь, и все пройдет!

— Отстань, зови Попова!

Пришел правитель канцелярии, но Потемкин отвернулся к стене и выдавил угрюмо:

— Нет, не могу… Дела потом…

Попов и адъютант неслышно удалились.

На третий день по приезде Потемкина в Галацы скончался любимый им генерал, принц Карл Вюртембергский. Мрачный, осунувшийся, князь отправился отдать последний долг усопшему. В переполненной церкви было жарко, душно от густого запаха росного ладана. Потемкину тяжело дышалось. Он не сводил взора с воскового лица покойника. В провалившихся глазницах копошилась зеленая муха. Светлейшему почудился запах тлена. До крайности расстроенный, утомленный духотою, Потемкин медленно вышел из церкви. Гайдуки бросились звать карету. Не обращая ни на кого внимания, опустив голову, светлейший тяжелой поступью спустился с каменных ступенек, по роковой рассеянности вместо своей кареты сел на дроги, приготовленные для покойника.

Когда Демидов подлежал к Потемкину, тот был бледен и дрожал как в лихорадке. По толпе прошел гул удивления.

— Не к добру это! — только и мог вымолвить Потемкин.

Суеверный и впечатлительный, он почувствовал себя крайне плохо. Поддерживаемый Демидовым и Поповым, он с потемневшим лицом добрался до кареты и окончательно упал духом…

Вечером он почувствовал озноб и жар, болезнь с неотвратимой последовательностью овладела им. Полная апатия охватила князя. Долгими часами он лежал в безмолвии. Обеспокоенный Попов ежедневно слал донесения государыне о ходе болезни светлейшего.

«Опять показался жар, — писал он Екатерине Алексеевне. — Его светлость проводил ночь в беспрестанной тоске, которая и в следующий день продолжалась. Доктора приписывают продолжение болезни накопившейся желчи. Для изгнания ее нужно принимать лекарства, до коих князь весьма неохотлив».

Потемкин и впрямь отказывался принимать лекарства и вовсе не соблюдал диеты. Ел все — кислое и соленое, а потом корчился от боли и изнывал в смертной тоске.

С большими трудностями уговорили князя переехать в Яссы, где была медицинская помощь. Туда же по вызову Потемкина прибыла и его племянница, графиня Браницкая. По-прежнему она щебетала и порхала по покоям князя. Увы, это не так давно очаровательное и милое для князя существо не производило на него былого впечатления! Жизнь постепенно, как иссякавший родник, уходила из больного тела. Не помогли и медицинские светила; страдания усиливались с каждым днем. Мужество и выдержка покинули Потемкина: он непрерывно стонал и жаловался на безнадежность жизни.

Иногда он впадал в беспамятство. В ночь со второго на третье октября в болезни наступило резкое ухудшение. В течение девяти часов врачи не находили у больного пульса: руки и ноги его стали холодны как лед, и лицо было неузнаваемо. С большими усилиями врачи привели его в сознание. Он глазами подозвал графиню Браницкую и попросил:

— Везите скорее в Николаев! По крайней мере умру в моем городе!

Перед отъездом он попросил Демидова вызвать Попова и продиктовал ему последнее письмо царице.

«Матушка, всемилостивейшая государыня! Нет сил более переносить мои мучения: одно спасение остается оставить сей город, и я велел везти себя в Николаев. Не знаю, что будет со мною. Я для спасения уезжаю. Вечный и благодарный подданный…»

Попов внимательно посмотрел на ослабевшего Потемкина. Тот взял у него перо и дрожащей рукой приписал: «одно спасение уехать…»