Солдаты - Михаил Алексеев

Утомившись, солдаты присели где кто мог.

Семен забрался в нишу окопа и тотчас задремал. Аким всматривался в темный горизонт. А сам все молчал и молчал.

— О чем ты все думаешь, Аким? — очнувшись и вытягивая онемевшие ноги, спросил его Сенька.

— Так. Потом скажу когда-нибудь.

Сенька опять закрыл глаза.

«Хороший ты парень, Аким, но только уж очень чудной какой-то», — думал он, поворачиваясь на другой бок.

5

Рано утром Демин поспешил к генералу. Комдив только что вернулся с наблюдательного пункта. Поздоровались. По лицу Демина генерал понял, что начальнику политотдела уже все известно. Шевеля седыми бровями, высокий и прямой, генерал, размышляя, говорил. Голос его был ровный, чистый:

— Мы окажемся близорукими начальниками, если допустим, что Баталин непогрешим… учиться ему уже нечему…

Начальник политотдела посмотрел на генерала с некоторым удивлением: ведь примерно о том же самом думал и он, Демин, идя к Сизову. Полковник сказал:

— Совершенно верно, Иван Семенович. — Он с минуту помолчал. — Я думаю, Иван Семенович, мы с вами в известной степени уже проявили эту близорукость.

Демину показалось, что последние его слова немного встревожили генерала. Сизов нахмурился. Демин, однако, повторил еще уверенней:

— Да. Уже допустили близорукость. Мы вели свою работу главным образом с новичками, с людьми менее опытными. Это, разумеется, очень хорошо. Но плохо то, что мы совершенно забыли о наших «старичках», людях прославленных. А вот теперь убедились, что с ними нужно также много работать. Взять хотя бы Баталина. Офицер он, безусловно, одаренный, смелый, решительный. Но не кажется ли вам, Иван Семенович, что вы немного избаловали Баталина?

Генерал не успел ответить: вошел адъютант и сообщил о прибытии командира полка.

— Пусть войдет.

Тяжело дыша, в блиндаж поспешно вошел Баталин. Комдив поздоровался с ним и, прищурившись, сказал:

— А здорово вы вчера ударили по немцам, а? Наверное, так бы и продолжали молотить, если б я не приказал прекратить огонь?

— Артиллерийская подготовка должна была длиться двадцать минут, а я вел ее всего лишь пять, — ответил Баталин.

— А почему вы не начали ее раньше?

— Мы не были готовы, товарищ генерал.

— Не были готовы, — с оттенком раздражения повторил комдив.

На этот раз Баталин не совсем понимал командира дивизии: ведь он, Баталин, точно выполнил приказ — открыл огонь в условленное время. Не виноват же он, что появилась эта проклятая луна и помешала разведчикам проникнуть через передний край противника…

Генерал внимательно посмотрел на него, затем взял со стола красную книжку и привычным движением раскрыл заложенную страницу. «Боевой устав пехоты», — успел прочесть Баталин.

— Вот посмотрите сюда, — тихо предложил Сизов.

Роняя с широкого лба капли пота, Баталин стал читать. Подчеркнутая комдивом статья устава говорила об инициативе командира в бою. Огромный, с суровым, свинцово-тяжелым блеском в глазах, Баталин как-то вдруг ссутулился и покраснел: ему была хорошо известна непреклонная строгость генерала, хотя на себе он еe редко испытывал. Вот сейчас генерал не ругал его — и это было еще тяжелее.

— Возьмите… На память от меня, — комдив указал на устав. — И почаще заглядывайте в эту книжку. Полезно! А теперь идите.

Подполковник повернулся и, медленно переставляя свои толстые ноги, тяжело вышел из генеральского блиндажа. На улице было прохладно, но Баталин расстегнул ворот гимнастерки. Подошел к коню, привязанному у дерева, с трудом перекинул в седло свое большое, грузное тело. С озлоблением пришпорил. Конь присел, дико всхрапнул и, выбрасывая себе под брюхо песок, тряской рысью помчался в сторону Донца, закрытого густой завесой тумана.

Устало опустившись на стул, генерал взял из стопки книг еще какой-то устав. Листая его, он как бы размышлял вслух:

— Самое страшное в том, что Баталин до этой минуты даже не чувствовал никакой вины за собой. Нужно было разбить это убеждение. Инициатива офицеров и солдат в бою нам необходима. Наш Боевой устав со всей силой подчеркивает это. Я вот уже статью об этом написал для нашей газеты. — Сизов раскрыл полевую сумку, вынул оттуда конверт. — Прошу вас, прочтите… скажите потом свое мнение и передайте, пожалуйста, редактору, — добавил он, отдавая конверт Демину.

Потом подумал еще о чем-то, улыбнулся вдруг, доставая из той же стопки том «Войны и мира». Неожиданно заговорил:

— А вы знаете, Федор Николаевич, чем велик был старик Кутузов? — и, помолчав, светлея в лице сам, ответил: — Он отлично знал душу солдата. Да и сам, пожалуй, был солдат. Хитрый, умный русский солдат!..

Все более воодушевляясь, Сизов начал читать, очевидно, особенно понравившееся ему место:

— «Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто-то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько минут и, видимо, неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.

— Благодарю всех! — сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо были слышны его медленно выговариваемые слова. — Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки».

Сизов, взволнованный, утирая пот с лица, перестал читать. Посмотрел на тихо слушавшего и как будто чем-то немного удивленного Демина.

— А какая гордость звучит в его словах. Русская гордость! Вы только послушайте…

И генерал снова начал читать, голос его чуть дрожал:

— «Нагни, нагни ему голову-то, — сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. — Пониже, пониже, так-то вот. Ура! ребята, — быстрым движением подбородка обратясь к солдатам, проговорил он.

— Ура-ра-ра! — заревели тысячи голосов.

Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым блеском.

— Вот что, братцы… — сказал он, когда замолкли голоса.

И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, заговорил простой старый человек, очевидно что-то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.

В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.

— А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что делать! Потерпите, недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда».

Генерал закрыл книгу, положил ее на прежнее место, подровнял с другими книгами. Сказал, сверкнув на Демина своими быстрыми, молодо заблестевшими глазами:

— Это был настоящий отец солдатам. И он побеждал.

Слушая Сизова, полковник удивлялся, как это сидевший против него такой пожилой человек, обремененный сложными обязанностями, успевал не только прочитывать все эти книги, аккуратно собранные и сложенные на столе, но и писать еще статьи в газету, — где находил он для этого время?

— Вам надо отдохнуть, Иван Семенович, — участливо сказал полковник.

— Вот как раз сейчас этого и нельзя делать. Разведчики еще на этом берегу. Надо подумать, как бы их получше переправить. Эта операция для нас очень важна!.. Немецкое командование подбрасывает на наш участок все новые и новые силы. Это неспроста…

В дверях появился адъютант и сообщил, что пришли танкисты.

— Зовите их быстрее!.. — оживился генерал. — Ну вот, а вы говорите — отдыхать! Нет, Федор Николаевич, отдыхать сейчас не время. Останьтесь. Посидите. Танкисты — народ интересный.

— С большим бы удовольствием, Иван Семенович, но должен спешить на совещание с парторгами. Они, наверное, уже ждут.

Демин вышел из блиндажа, остановился на опушке леса. Осмотрелся. Справа, километрах в девяти, виднелся подернутый сизой, трепещущей дымкой занятый врагом Белгород, слева, подальше, — Волчанск; прямо за Донцом, окруженная дубовой рощей, белая, как плешь древнего старика, грелась на солнце меловая гора; от горы перепутанной зеленой бородой сбегал по извилистому овражку разномастный кустарник. По эту сторону вдоль реки вытянулись полуразрушенные села. То там, то сям вихрились султаны разрывов. Позади, в трех-четырех километрах, отделенный от Донца поляной и небольшими рощами, могучей ровной стеной стоял темный и сырой Шебекинский лес.

Зеленый ковер покрывал обласканную теплыми лучами землю. И только там, где разрывались снаряды, ковер этот был порван, издырявлен черными воронками, испятнан минами. Чем ближе к переднему краю, тем больше виднелось этих безобразных пятен, словно тут паслось огромное стадо кабанов. Воздух был чист и прозрачен.