Дезире — значит желание - Барбара Картленд

Впрочем, было приятно знать, что счета торговцев теперь можно было, не беспокоясь, оплачивать сразу по получении. Эта единственная польза, принесенная богатством, ничего не меняла в ее жизни, но со смертью кузины Алин все разительно изменилось.

Корнелия не могла и предположить, что смерть этой тихой пожилой женщины, на ее памяти всегда жившей в Розариле, так перевернет всю ее жизнь. Она никак не думала, что старый мистер Масгрейв, приезжавший из Дублина на похороны, напишет ее дяде, лорду Бедлингтону в Лондон, что его племянница теперь живет совсем одна и что в связи с этим надлежит что-то предпринять.

И только когда мистер Масгрейв приехал с наказом от лорда Веллингтона доставить ее в Англию, словно какую-то посылку, она поняла, что с ней происходит, и стала протестовать против его вмешательства.

— Это мой долг, мисс Бедлингтон, — спокойно пояснил адвокат. — Вы юная леди с положением. И простите, что я это говорю, но мне уже давно казалось: пора вам занять надлежащее место в тех кругах общества, к которым вы принадлежите.

— Мое место здесь! — вскричала Корнелия, сама понимая, что это уже не так.

— Ты выросла, а мы вроде и забыли об этом, — сказал Джимми, когда они разговаривали в конюшне. — Полгода назад тебе стукнуло восемнадцать, и хоть кажется, будто только вчера ты была такая крошечная, что мне приходилось поднимать тебя на спину старого Сарджента и держать, чтобы ты не упала, время-то прошло. Ты уже молодая леди, и я должен называть тебя «мисс» и дотрагиваться до шляпы, так-то.

— И если ты хоть раз так сделаешь, я тебя ударю! — воскликнула Корнелия. — О, Джимми, Джимми! Почему я должна ехать? Я люблю Розарил. Это часть меня… Я не могу жить без тебя, и лошадей, и собак; и ветра, дующего с холмов…

Она говорила, и по щекам у нее катились слезы. Джимми отвернулся, потому что и у него в глазах тоже стояли слезы.

С этого момента все превратилось в кошмар. Много раз она думала о том, чтобы убежать, спрятаться в холмах и не возвращаться. Но она знала, что тогда ее ждет наказание — продадут лошадей или откажутся платить Джимми. А допустить, чтобы он пострадал из-за нее, она никак не могла. Поэтому, оставив Джимми в качестве управляющего, она поехала с мистером Масгрейвом на станцию. Горе так сильно омрачило ее душу, что весь мир казался ей серым и опустошенным.

В последние несколько дней, проведенных ею в Розариле, она действительно была беспомощной, как ребенок. И только Джимми подумал обо всем, даже об ее одежде.

— Ты ведь не собираешься ехать в Лондон в брюках, душа моя? — спросил он.

Так впервые за восемнадцать лет жизни Корнелии пришлось думать о том, как она выглядит. В Розариле она, как мальчишка, всегда носила брюки, потому что в чем еще можно тренировать лошадей? Она не могла одеваться до-девчоночьи, пока работала с отцом и Джимми, а свои темные волосы носила заплетенными в перекинутую за спину длинную косу.

Корнелии повезло: она могла носить одежду матери. Вещи были ей впору, хотя еще задолго до прибытия в Англию она поняла, насколько они старомодны. Но это ее мало беспокоило, гораздо хуже было то, что длинная юбка путалась в ногах, а шляпка едва держалась на кое-как уложенных волосах: Корнелия скопировала, как смогла, одну прическу из дамского журнала, который любила читать кузина Алин, но результат оказался не очень удачным.

Однако она была в таком горе и гневе из-за вынужденного отъезда из Розарила, что внешний вид ее мало беспокоил. В ночь накануне путешествия Корнелия вдруг поняла, что боится вступить в мир, о котором ничего не знает. Дома, среди своих животных, она по праву была королевой. Жеребята прибегали, когда она звала их, кобылы ждали ее у ворот загона, а Джимми любил ее так же сильно, как и она его.

Да, после смерти родителей, а потом и кузины Алин у нее только и было на свете, что старый Джимми и Розарил. А теперь и их у нее отнимали! И лишь один лучик надежды светил ей в этой кромешной тьме: от своего адвоката Корнелия узнала, что, когда ей исполнится двадцать один год, она станет сама себе хозяйкой.

Чем больше она думала об отцовских родственниках, тем сильнее их ненавидела. С раннего детства, сколько себя помнила, Корнелия слышала, как родители смеялись над чопорной респектабельностью старшего брата отца. Она считала дядю смешным и, после того как мельком увидела его два года назад, когда он приезжал на похороны ее родителей, своего мнения не изменила.

Тогда тучный, краснолицый и напыщенный лорд Бедлингтон не счел нужным пускаться в разговоры со своей бледной и худенькой племянницей. Ему лишь показалось, что она как-то странно одета. А дело было в том, что она надела одно из платьев кузины, которое было ей очень широко в талии и ужасно коротко в длину. Но покупать черное платье специально для похорон не имело смысла. И кузина Алин, и Корнелия знали, что она его больше никогда не наденет и, как только отбудут приехавшие на похороны, снова влезет в брюки, чтобы отправиться на конюшню.

Корнелия была рада видеть, как потрепанная наемная карета увозит дядю на станцию. Она никак не ожидала получить от него известие или увидеть его снова, но теперь оказалось, что он может перевернуть всю ее жизнь, потому что, как сообщил ей мистер Масгрейв, дядя является ее законным опекуном.

— Я ненавижу своих английских родственников, — горячо заявила она Джимми.

— Ты, душа моя, вслух так не говори, будь вежливой со всеми. Нехорошо ссориться с людьми, особенно если они твоя плоть и кровь.

— Да, ты прав, Джимми. Я буду сдерживаться, пока мне не исполнится двадцать один год, а уж тогда скажу им все, что о них думаю, и вернусь сюда.

— Не будет никакого толку, если на языке у тебя будет мед, а в глазах лед, — предостерег ее Джимми.

В ответ на это Корнелия засмеялась, но прекрасно поняла, что он имел в виду. Когда она стала собираться к отъезду в Англию с мистером Масгрейвом, то вспомнила его слова и присмотрелась к своему отражению в зеркале.

Ее волосы, несмотря на бесчисленные шпильки, уже начали неряшливо выбиваться на затылке, и ей вдруг страстно захотелось стащить с головы шляпу, выскочить из нижних юбок и платья с высоким воротником и пластинками в корсете, надеть брюки для верховой езды и вновь почувствовать себя в своей тарелке.

Все это одевание, это ощущение удушья — из-за того, что родственники приказали ей явиться, но интересовала их не она лично, а ее деньги.

— Они мне отвратительны! — Корнелия произнесла эти слова вслух, увидела в зеркале, как вспыхнули ее глаза, и слова Джимми всплыли у нее в мозгу.

Она выдвинула ящик туалетного столика. Там у задней стенки лежали очки с затемненными стеклами, которые ей пришлось носить три месяца после того, как во время охоты она вылетела из седла и так сильно ушибла один глаз, что не могла им смотреть на свет.