Вирус бессмертия - Дмитрий Янковский

– Ага! – обрадовался Павел и снова потянулся к стакану, но энкавэдэшник опять прервал его вопросом:

– Твои фамилия, имя, отчество?

– Стаднюк Павел Миронович, – ответил Паша.

– Братья, сестры?

– Двоюродная сестра Стаднюк Варвара Александровна. Дочь брата моего отца.

– Проживаешь с ней вместе? – Дроздов бросал вопросы отрывисто, с такой интонацией, точно в том и состояла вина Павла, что он родился, что его зовут Павел Стаднюк и что у него есть кузина.

– Да. С ней проживаю, – начиная опять волноваться, отвечал Паша. – От отца ей досталась квартира на Петровском бульваре. Мы там живем вместе с дедом, ухаживаем за ним. Он не ходит, в Гражданскую контузило. А когда Вариного отца, сына его, убили, он так разнервничался, что его паралич разбил.

– Понятно. Женат?

– Нет.

– Любовница?

– Нет. Что вы! – воскликнул Паша. – Когда мне?

– Что-то не верится, – произнес Максим Георгиевич, вглядываясь в Стаднюка. – Ладно, замнем для ясности, если нужны будут подробности твоей половой жизни, я тебя потом отдельно расспрошу. Поехали дальше. Какими болезнями болел?

– Инфлюэнца, корь, краснуха… – морща лоб, начал вспоминать Паша.

– Не тяни, – нахмурился энкавэдэшник.

– Десяти лет от роду получил контузию. Шальная белогвардейская пуля в голову.

– Осложнения были?

– Были… Из-за этого меня в экспедицию не берут. По здоровью.

– В экспедицию? В какую?

– Я хотел рабочим устроиться в географическую экспедицию. Открывать неизвестные места Земли. Как Варин отец.

– Н-да? – Дроздов сощурился. – А что со здоровьишком-то? Хотя… Постой! Побеседуй-ка об этом лучше с Евгением Поликарповичем. С нашим доктором. Что-то он задерживается.

Снова открылась одна из дверей, и в гостиную вошел человек, одетый в белый халат и шапочку, с саквояжем в руке. На носу его поблескивали очки.

– Приветствую, молодой человек! – кивнул он Павлу и направился к кушетке. – Пожалуйте сюда!

Повинуясь кивку доктора, Павел поднялся со стула и пересел на кушетку, а доктор тем временем зажег яркую лампу с рефлектором на ручке, которую вынул из саквояжа.

– Рот откройте, будьте любезны, – попросил он Павла. – Шире, шире.

Свободной рукой врач взял Стаднюка за подбородок и оттянул нижнюю челюсть.

– Зубы в порядке. Очень хорошо. Горло не обложено. Замечательно. Скажите «а».

– А-а-а, – послушно протянул Паша.

Вдруг он позеленел, и в глазах у него все поплыло. Он вспомнил, как у Вариного отца однажды обнаружил напечатанную на машинке статью некоего профессора Варшавского о психологическом воздействии обменного переливания крови, разработанного совсем недавно, в прошлом десятилетии, профессором Богдановым. Суть обменного переливания крови состояла в том, что если поменяться кровью старику и молодому, то молодой станет более опытным, а старый продлит себе жизнь. В этом было столько кровавой мистики, столько нечеловеческого, дьявольского, что становилось страшно. Варшавский описывал удачные и неудачные эксперименты с переливанием. Сам Богданов погиб во время одиннадцатого в его жизни переливания крови. Уж не в таких ли домах проводят подобные эксперименты? И из кого берут кровь?

– Следите за здоровьем? – продолжал спрашивать доктор.

– Ага, – не закрывая рта, ответил Паша. А когда доктор отпустил челюсть, добавил: – Физкультурой занимаюсь. Я все же надеюсь поправиться, чтобы меня в путешественники взяли.

– Так-так. Хорошо. Голову наклони вперед.

Евгений Поликарпович аккуратно ощупал Пашину макушку там, где когда-то была проломлена кость.

– Надо полагать, что это и есть та самая пуля? – спросил он.

– Да.

– Кость до конца не срослась, – сказал доктор, повернувшись к Дроздову. – Под кожей имеется небольшое отверстие. – И снова обратился к Паше: – Приступы бывают?

– Раньше были. Теперь очень редко.

– Ясно, – вздохнул доктор. – Штаны приспусти.

– Штаны? – краснея, переспросил Паша.

– Штаны-штаны! – кивнул доктор. – И с подштанниками вместе, что ты как красна девица? Оголи головку. Чего такой возбужденный? Прячь свое хозяйство. Давно был с женщиной?

– Не был, – коротко ответил Паша, торопливо застегивая ширинку.

– Как давно, спрашиваю! – наседал доктор.

– Никогда.

Евгений Поликарпович вздернул брови и, погасив лампу, выдернул ее из штепселя и уложил в саквояж.

– Вот как? Отчего же? – голос его смягчился. – Сколько тебе лет, кстати?

– Двадцать шесть.

– И что, ни разу? И не хотелось?

– Отчего же не хотелось? – нервно рассмеялся Паша. – Хотелось! Что я, не как все, что ли? Так, что-то не сложилось.

– Может, он педераст? – задумчиво спросил Максим Георгиевич.

– Нет-нет! – замотал головой Павел. – Что вы! Просто некогда! Работа, ОСОАВИАХИМ, комсомольские собрания, дома дед все время!

Ни Дроздов, ни доктор не обратили внимания на его торопливые оправдания.

– Не исключено, – доктор ухмыльнулся. – Возможна латентная форма педерастии, невыраженная. Точнее, выраженная в неспособности построить нормальные отношения с женщиной. Об этом иногда говорит и эрекция при осмотре врачом-мужчиной. С другой стороны, при длительном воздержании эрекция может возникнуть от одного лишь прикосновения или просто от мысли об оголении. В общем, сейчас это с точностью установить невозможно, требуется наблюдение в течение недели, не менее.

В гостиной наступила тишина. Слышно было, как потрескивают в камине дрова.

– Недели у нас нет, – вздохнул Дроздов. – Ладно, опустим пока. Сейчас меня интересует в общих чертах, годится парнишка или нет?

– Если делать вывод согласно тем параметрам, на которых мне было приказано основываться, то из всех осмотренных мною образцов этот лучший, – ответил доктор.

– Понятно, – сказал Дроздов. – Ладно, можете быть свободны. А ты иди сюда, Стаднюк, присаживайся.

Павел вернулся за стол, ощущая себя попавшим в дурной сон.

– Ответь-ка мне еще на один вопросик. Маленький вопросик, но серьезный! – Змеиные глазки Максима Георгиевича вонзились Стаднюку в самое сердце. – На что ты готов ради трудового народа?

Павел сглотнул и негромко ответил:

– На все.

Конечно, на все! Готов он и на Северный полюс пойти, и в пустыню Гоби, и на Памир готов подниматься. На все готов! Кроме этого дурацкого переливания крови. Не нужна ему стариковская мудрость. Он хотел бы жить своей глупой молодой жизнью. А мудрости он бы лучше набрался сам. Постепенно.

– Знаешь, я тебе верю! – воскликнул Дроздов, откидываясь на спинку стула. – Тогда слушай. Дело серьезное. Секретное! Государственной важности! Партия поручила мне провести одну чрезвычайно секретную и невероятно важную операцию, в которой тебе отведена очень важная роль. – Дроздов сделал паузу. – Это будет важнейший для науки эксперимент. Всемирного революционного значения! Многие проходили отбор, но ты оказался самым подходящим. Партия надеется на тебя. И ты должен оправдать доверие Родины! Это большая честь и отличная возможность стать кандидатом в члены ВКП(б). Понимаешь, о чем я? Поступишь в институт. Или в экспедицию устроишься. Хотел ведь, да?

– Да, – кашлянул Павел, обреченно вздохнул и наконец осмелился сделать глоток остывшего уже чая.

Он утвердился в мысли насчет переливания крови, и теперь его мучило только одно – выживет ли он после этого? А если выживет, то как все будет потом? Не сошлют ли его куда подальше, чтобы он не болтал лишнего? Непонятно только, зачем штаны снимать заставили.

– Так! Отличненько! – еще более оживился Дроздов, и глаза его заблестели. Он продолжил, придавая голосу вкрадчивую внушительность: – Но ты должен понимать, что выполнение миссии потребует от тебя основательных усилий и, главное, соблюдения высочайшей секретности. Ни одна живая душа, кроме нас с тобой, не должна знать ни обо мне, ни тем более о нашей беседе и обо всем, что за ней последует. Понял?

– Конечно, понял! – воскликнул Пашка.

– Ничего-то ты, Пашенька, не понял, – досадливо вздохнул Дроздов. – Ладно, пока этого от тебя и не требуется.

Дроздов взглянул на часы – они были 1-го часового завода, как у Павла, но не карманные, а наручные, с боковой секундной стрелкой. Такие в магазине не купишь.

– На сегодня разговоров достаточно! – подвел итог энкавэдэшник и повысил голос: – Машенька! Подготовь молодого человека ко сну.

– Да я еще не хочу! – возразил Паша, чувствуя накатывающую панику.

– Да кто ж тебя спрашивает, миленький? – усмехнулся Максим Георгиевич.

И Паша понял, что вся ласковость и вежливые словечки Дроздова – это просто такая форма насмешки, что он с такой же ласковостью ножик всадит в спину и спросит потом: «Не больненько?»

Открылась дверь, и Павлу ничего не оставалось, как пойти за Марьей Степановной. Она снова отвела его в ванную, где уже была набрана вода, и велела помыться целиком. Когда Стаднюк залез в воду, она брезгливо скомкала его одежду и спрятала в большой бак с крышкой. На вешалке возле ванной висела полосатая, как в больнице, пижама и полотенце.