Хранители пути - Карина Сарсенова

Вода приняла ее столь охотно, будто давно ждала и даже притягивала. Подчас сущая малость обладает удивительной силой воздействия… Водные слои мягко, почти без сопротивления расступились под ее телом, отяжелевшим от близости к земле, и разбежавшиеся от него мелкие волны тут же скрылись под широкими складками парашютного купола, то ли спрятавшего, то ли обозначившего место соединения стихий и человека… Вода поглотила и обволокла тело Меруерт со всех сторон, укачивая, убаюкивая, провожая ее душу в далеко не последний путь.

Смерть — она всегда является точкой единения души с миром, хотя и кажется неразвитому сознанию, до момента ее наступления, разрушительным, разъединяющим процессом. Смерть — это отнюдь не конец всего, но всякий раз переход из одной формы Бытия в другую. Такой переход может служить инструментом для прерывания одного воплощения, дабы перевести его в другое, а может быть способом самопознания в течение данной жизни.

Безысходная серая тоска, застывшая в его глазах, резко контрастировала с безоблачным голубым небом, отражавшимся в поверхности пруда. Облака разбежались, и свет солнца казался Натану вызывающе ярким. При его всепроникающем сиянии было невозможно упустить из внимания, оставить невоспринятой хоть одну из деталей той страшной трагедии, виновником которой он стал… Он закрыл глаза, но увиденное стояло перед внутренним взором с ужасающей, невыносимой отчетливостью. Вокруг суетились люди, хлопали дверцы спасательных и медицинских машин, короткие фразы пронзали неестественную тишину, подчеркивая ее присутствие. Он сначала думал, что эта тишина стоит вокруг, но потом, вслушавшись в нее, осознал — она воцарилась внутри его души. Мертвая тишина абсолютной безысходности…

Противно хлюпали парашютные складки, мелодично журчала сбегавшая по ним вода, с мягким, почти неслышным стуком ударявшаяся о траву, цветы и безмолвно остывающая на них крохотными бусинками невыплаканных слез… Каждый звук, громкий и тихий, одинаково болезненно впивался в мозг со святой безжалостностью палача, осознающего степень виновности своей жертвы и оттого приводящего приговор в исполнение с нескрываемым удовольствием. Палач — герой… Несколько минут назад он сам был неосознанным, но оттого не менее жестоким палачом, казнив невинную жизнь… И теперь казнят его, целенаправленно и заслуженно… Виновен… Виновен… Ну когда же казнь закончится… Осознание того, что столь мучительно он переживает лишь ее начало, панической судорогой сводило сознание.

Что-то тяжелое поволокли по земле. Натан вздрогнул, не открывая глаз. Звук был особенно неприятным, отталкивающим. Ему и не надо было смотреть, чтобы убедиться в том, что он и так знал — Меруерт вытащили из воды. То, что от нее осталось… То, что несколько минут назад было молодой, полной сил и планов на жизнь девушкой… Сколько детей, не рожденных ею, окончательно ушли в небытие вместе с ней… Он лишил жизни целое поколение людей, хотя формально стер с лица земли только одну девушку… Кем бы они были, эти нерожденные лица: злые или добрые гении, благодетели или угнетатели человечества — мир никогда не узнает их имен. А его имя запомнят надолго. Он никогда не жаждал славы, тем более полученной таким способом. Он — массовый убийца по своему выбору, но против собственной воли, и нет возможности ни расплатиться за масштабность своей вины, ни искупить ее… Безысходность — таково отныне имя его бытия.

— Еще один прыгун накрылся, — незримый словесный яд, смешанный с едкостью дешевого сигаретного дыма, черной сажей осел на застывшей перед сознанием картинке, скрывая ее отчетливость. — Лезут в небо, придурки. Ни черта не умеют, думают, за бабки все можно купить. Но небо не купишь! Оно должно быть у тебя в сердце!

Распахнув глаза в бессильной попытке сбросить с себя болевую пелену, он уперся взглядом в фигуру Олега, развернувшегося к месту трагедии выразительно равнодушной спиной. Смачно сплюнув на землю, тот с чувством выполненного долга вдавил в траву сигаретный окурок и взразвалку зашагал прочь. Презрение и удовлетворение от справедливой раздачи судьбы сквозило в каждом его шаге. Впоследствии, прокручивая в памяти один из самых страшных эпизодов своей жизни, Натан не мог понять, что же его ранило сильнее: осознание степени личной ответственности за ситуацию или полнейшее отстранение от нее другого человека. Человека, чье непосредственное участие также предрешило данную смерть.

Спасение, как и гибель, приходит, порой, впечатляюще неожиданно…

— Пульс слабый, но есть. Жить будет, — слова человека в белом халате, с трудом разогнувшего затекшую спину, произвели поистине магический эффект. В безмолвии немого кино, которым стало все вокруг, Натан наблюдал, как белая человекоподобная фигура отрывается от земли и медленно возносится вверх, в голубые объятия неба. Недвижимый, он видел, как привычная синева в каком-то пределе, неподвластном человеческому расчету, расступилась и белый силуэт вошел в такое же белое сияние, слился с ним и исчез… А затем небо снова закрылось и предстало своему неслучайному наблюдателю привычной ему воздушной перспективой…

Свет… Повсюду свет… Белый… Нет, разноцветный. Неисчислимое множество розовых оттенков привлекали ее внимание одновременно, раскрывались в ней и перед ней, наполняли ее, переполняли и… вновь наполняли… Она бесконечна, как и пространство вокруг… Она — это пространство… Она — это свет…

Постепенно чувство себя прежней вернулось к ней. А вместе с ним пришло и разграничение себя и окружающего бытия, но ощущение единения с ним осознавалось четко и легко, само собой разумеющимся жизненным процессом. И чем яснее становилось ее самосознание, тем явственнее она улавливала изменения во внешнем пространстве. Они нарастали, накапливались и становились все более очевидными. Постепенно белый свет приобрел очертания, границы и контуры. Меруерт парила посреди огромной комнаты, стенами которой были прозрачные — вплоть до иллюзии полного своего отсутствия — зеркала. Ее сознание вышло из-под контроля, наработанного в жизни, и последовало указанию воли совершенно незнакомой, скрытой в самых потаенных его глубинах. Подчиняясь, причем без малейшего сопротивления, внутреннему побуждению, она оглядела возникшее пространство и ничуть не удивилась, увидев себя везде: и слева, и справа, и вверху, и внизу… Словно быть расщепленной на многие личности являлось самым естественным процессом дарованного ей бытия. Зеркальный пол, стены и потолок идеально правдиво отражали ее, и Меруерт, на мгновение утратившая единичное самосознание, обнаружила себя полномерную, живую и осознанную, во всех видимых диспозициях одновременно… Но при целостности своего существования в каждой из явленных ей вариаций она была собой чуть иначе…