Холостяк - Эмманюэль Бов

— Вы не слишком меня презираете? — с тревогой спросил мсье Пенне.

Гиттару захотелось показать, что он знал жизнь и никакие секреты его не удивляли.

— С чего вы взяли, что я вас презираю? Напротив, ваша боль вызывает у меня уважение. Вы — мужчина.

— Спасибо! — пробормотал несчастный.

— Я понимаю, по причинам, о которых я лучше промолчу, насколько вам должно быть мучительно от того, что ваше сердце находится вдали от семейного очага. В таком случае нас раздирает жалость к существам, которые нас любят, не будучи любимы сами. Мы не хотим причинять им страданий, и поэтому мы причиняем страдания другим.

— Как справедливо то, что вы сказали!

Польщенный, Гиттар продолжил, не прибавляя ничего нового, довольствуясь тем, что развивал уже высказанную мысль:

— Вы желали бы изменить сердца своих ближних, чтобы поделиться разыгрывающейся в вас трагедией, но не решаетесь этого делать и остаетесь наедине со своими страданиями. В любом случае, я могу заверить вас в моей преданности. Если уж я еду на Восток, а это мое твердое намерение, я обещаю вам сделать все, что только будет возможным сделать, чтобы принести вам если не утешение, то, по крайней мере, определенность.

— Спасибо, еще раз спасибо…

— Не благодарите меня. Любой человек с сердцем поступил бы как я. В том нет никакой заслуги, и ваши благодарности меня больше смущают, чем трогают.

— Мсье Гиттар, что же тогда мне вам сказать, чтобы выразить мою бесконечную признательность?

— Ничего! — театрально ответил наш герой.

Они обменялись еще несколькими фразами, затем, покинув кабинет, они присоединились к Клотильде.

— Ну, вот и вы, наконец! — сказала она. — Вы не можете пожаловаться на то, что я не дала вам спокойно поговорить.

— Но мы ни о чем и не говорили, — ответил ее муж.

Глядя на Клотильду, Гиттар неожиданно почувствовал себя властелином своего счастья. Разве не был он хранителем секрета, который мог превратить эту счастливую женщину в отчаявшееся существо? И это всемогущество наполнило его чувством. "Однажды, — подумал он, — вы, может быть, все узнаете и в своем унынии вы обратитесь к человеку, который знал об этом раньше вас, но имел благородство ничего вам не сказать, несмотря на свою любовь к вам. И тогда вы проникнитесь к нему благодарностью, и новое счастье начнется для вас".

— Это не очень-то любезно с вашей стороны так долго оставлять меня одну, — продолжила она с тем трогательным выражением, которое имеют жертвы перед тем, как узнают свою участь.

— Не будем преувеличивать! — сказал Пенне.

— Четверть часа, от силы, — добавил Гиттар, наслаждаясь той новой властью, которой его облекли обстоятельства.

Знание того, что могло бы повлиять на жизнь Клотильды, наполняло его снисхождением к ней.

Время от времени его взгляд пересекался с взглядом мсье Пенне, и тогда он ощущал себя так, словно ему доверена секретная миссия. "Она не только не знает, — думал он, — о своем несчастье, но также и о вытекающем из него счастье. Ее будут любить, баловать, — и она об этом не догадывается…" Словно незнакомец, который стучит в вашу дверь, чтобы сообщить о сказочном и неожиданном выигрыше, Гиттар сохранял некоторую суровость. С момента, как он выслушал признание Пенне, его радость только возрастала. Это женщина, которая все еще полагалась на своего мужа, казалась ему такой же одинокой, как если бы у нее не было никого на свете. И он видел ее уже принадлежащей себе. Он не испытывал никакой ревности. Он был уверен в себе. То, что от одного его слова от этого союза могло не остаться камня на камне, наполняло его уверенностью и благодушием. О, конечно не он, не он произнесет это слово! Но он все же мог это сделать. Словно скупец, который довольствуется если не обладанием самими вещами, то, по крайней мере, властью обладать ими, когда ему захочется, Гиттар довольствовался своим всемогуществом.

— Я надеюсь, что вы все-таки не слишком соскучились, мадам, — сказал он с едва различимой ноткой превосходства, которая не ускользнула от Клотильды.

— Разумеется, не более, чем вы, — сухо ответила она.

— О, тогда вы определенно не соскучились.

— Я это знаю.

— Я прошу тебя, Клотильда, — сказал ее муж, — ты помнишь, что мне обещала?

— Да, да, помню. Но в чем ты меня упрекаешь? Я же не сержусь.

— Моя жена чрезвычайно раздражительна и она, конечно, не сочтет неудобным то, что я вам об этом говорю, — заверил мсье Пенне, обращаясь к Гиттару.

— Все женщины в большей или меньшей степени раздражительны.

— В особенности, когда у них есть на то причины, — заметила Клотильда.

— Успокойтесь, успокойтесь, — счел к месту сказать Гиттар, уверенный в новой власти, ему пожалованной.

— Но, мсье Гиттар, мне кажется, что после беседы с моим мужем вы стали настоящим покровителем. Вы не были таким, еще недавно. Уж не откровения ли это моего мужа заставляют вас забываться?

Этот прямой выпад озадачил нашего героя. "Женщины, — подумал он, — обладают предчувствием вещей. Клотильда досадует на меня за то, что, как она полагает, мне мог рассказать о ней ее муж. О, если бы она знала, насколько мало речь касалась ее, она, конечно же, была не столь агрессивна".

— Но что я сделал? — со смирением спросил Гиттар.

— Ничего… Ничего… — повторил мсье Пенне, поворачиваясь то в сторону своей жены, то в сторону своего наперсника с надеждой успокоить их обоих.

— Я же тебе говорила! — продолжила Клотильда, обращаясь к своему мужу.

— Но уверяю тебя, что ничего не случилось.

— Ты что, ослеп?

— Не знаю, — ответил мсье Пенне.

— Во всяком случае, ты не видишь того, что вижу я.

На протяжении всего этого диалога Гиттар выражал признаки самого глубокого удивления. Он догадывался, что какая-то деталь ускользала от него, и пытался ее разгадать. Подозревала ли о чем Клотильда? Подслушала ли она их разговор? Ему не хватило времени для больших раздумий.

— Мсье Гиттар, — сказала Клотильда, — мой муж рассказал вам о своей великой любви. Я считаю нужным, чтобы вы знали, что он не сделал бы этого, не предупредив меня. Очень может быть, что он любит эту женщину, но меня, меня он любит еще больше. Я сочла нужным вам это сказать, потому что вы имели неделикатность пожалеть меня. И в последний момент, если вы это заметили, я не особенно настаивала на том, чтобы вы шли к моему мужу.

— Но, — возразил Пенне, — мсье никогда не сомневался, что ты более, чем кто-либо другой, на моей стороне.

Это откровение совершенно ошеломило Гиттара. Он пробормотал в качестве ответа что-то нечленораздельное. Его удовлетворение враз улетучилось. Он понял, что его разыграли. Он досадовал на себя за те усилия, которые приложил на то, чтобы проникнуться горестями полковника, за радость от мысли, что Клотильда однажды будет принадлежать ему. И в то же время, чета Пенне представала ему в столь странном свете, что он чувствовал, что с этого момента он никогда больше не сможет их понять. "Просто немыслимо!" — подумал он. Эта досада вызывала в нем теперь яростный гнев. Он посмотрел на хозяина. Тот не испытывал ни малейшего смущения. Время от времени он возносил руку к небу — в знак бессилия. "Просто немыслимо! — повторил про себя Гиттар. — Все бы мог подумать, только не это. И в какую грязь я только попал? А я-то, я так верил Клотильде!"

Гиттар встал. Никто его не удерживал. Он с презрением посмотрел на полковника. Последний сделал вид, что не заметил этого.

— Очевидно, я не должен был рассказывать об этом романчике.

— Но почему же, — перебила Клотильда. — Я вовсе не в том тебя упрекаю. Я достаточно знаю мужчин, чтобы не думать, что они способны хранить верность всю свою жизнь, но ты не должен был рассказывать об этом так, чтобы после этого меня начинали жалеть.

— Ах, вот оно что! — воскликнул мсье Пенне, — уверяю тебя, что я этого не делал. Мсье Гиттар мог бы сам тебе это подтвердить. Я всего-навсего попросил его разузнать, что случилось с малышкой Андре, точно так же, как мог, если бы ты меня об этом попросила, поручить справиться о твоем друге, мсье Крюпе.

Гиттар, смущенный этой сценой, захотел показать Пенне широту своей души:

— Действительно, — сказал он, — именно это мне и было сказано.

Но едва он ушел, как пожалел о своих последних словах. "Я должен был им сказать, что думал. Невозможно представить, чтобы можно было так издеваться над друзьями. По сути, они прекрасно знали о том, что делал каждый из них. И они остерегутся впредь со мной об этом разговаривать. Этот человек мне рассказывает о том, как он изменил своей жене, словно бы она этого никогда не знала. А она, которая знает, что ее муж мне все рассказал, притворяется, будто ничего не знает! Надо дожить до моего возраста, чтобы столкнутся с таким неправдоподобием. И у меня хватило наивности все это принять всерьез!"