Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов

– Нет, папа, нет! – Артур вскочил на ноги. – Я в это не верю. И никогда не верил. Я знаю, как знал бы на моем месте любой разумный, здравомыслящий человек, что ты не вампир и не убийца. Ты сам это знаешь. И знала Сесилия – но она была безумна. Эти семейные наветы рассеяны, отец. Мы живем в цивилизованном веке. Вера в вампиров – бред чистой воды. Абсурд даже думать об этом!

– Юность полна энтузиазма, – отвечал отец голосом, полным усталости. – Ты что же, не слышал легенду?

Артур инстинктивно отступил. Он даже облизнул губы, чтобы они не треснули от внезапной сухости.

– Легенду?

Он произнес это слово с тихим благоговением, какое неоднократно слышал из уст тети Сесилии.

– Безобразную легенду о том, что ты…

– …что я питаюсь своими детьми.

– Боже мой, папа! – Артур упал на колени, из его сомкнутых уст вырвалось рыдание. – Папа, это… это невыносимо! Давай уже забудем сумасшедшие наветы Сесилии!

– И все-таки ты взволнован! – горько произнес доктор Дарейя.

– Взволнован? Еще бы я не взволнован! Каким еще мне быть, заслышав подобное обвинение? Говорю тебе, Сесилия совсем спятила. Все эти книги, которые она показывала мне в детстве, все сказки о вампирах и людоедах – они выжжены у меня в мозгу, будто кислотой. Они преследовали меня всю юность – из-за них я ненавидел тебя пуще самой смерти. Но во имя небес, отец! Я вырос из всего этого, как я вырос из своих детских платьиц. Я – взрослый мужчина, ты это понимаешь? И у меня вполне взрослый рассудок.

– О, да, я понимаю! – Генри Дарейя швырнул сигару в камин и положил руку сыну на плечо.

– Мы забудем Сесилию, – сказал он. – Как я уже сообщил тебе в письме, я снял виллу в Мэне, где мы сможем провести с тобой остаток лета вдвоем. Нас ждут рыбалка и прогулки пешком, а, может быть, даже охота. Но прежде, мой Артур, я хочу убедиться, что ты совершенно уверен в принятом решении. Я хочу убедиться, что ты не станешь баррикадировать от меня дверь своей комнаты по ночам, не станешь класть под подушку заряженный револьвер. Я должен знать, что ты не боишься отправиться туда со мной вдвоем и уме…

Голос его внезапно прервался, словно горло перехватил вековой ужас. На восковом лбу сына крупными жемчугами выступил пот. Он не проронил ни слова, но глаза его полнились вопросами, которые не дерзали слететь с губ. Рука коснулась отцовской и крепко ее сжала.

Генри Дарейя вырвал свою.

– Прости, – сказал он, устремив взгляд поверх склоненной головы сына. – Давай покончим с этим прямо сейчас. Я верю, когда ты заявляешь, будто ни во что не ставишь теткины байки, но ради того, что важнее даже здравого рассудка, я обязан открыть тебе стоящую за легендой истину – а там, о мой Артур, действительно есть истина!

Он вскочил на ноги и подошел к глядевшему на улицу окну. Мгновение он молчал, устремив взгляд в пустоту, потом обернулся и посмотрел на сына.

– До сих пор ты слышал только тетину версию легенды, Артур. Без сомнения, Сесилия постаралась сделать из нее нечто гораздо более ужасное… если такое, конечно, возможно. Без сомнения, она рассказала тебе об инквизиторском костре в Каркассоне, где сожгли одного из наших предков. И, вероятно, упомянула о той книге – «Вомпиры» – которую, предположительно, написал тот древний Дарейя. И, уж конечно, поведала о двух твоих младших братьях – о моих бедных, лишенных матери сыновьях – обескровленных прямо в колыбели…

Артур Дарейя прикрыл рукой саднящие глаза. Эти слова, столь часто повторявшиеся ведьмой-теткой, всколыхнули те же видения, что населяли кошмарами его детские ночи. Слышать их вновь было невыносимо – тем паче от того, кого страшные детские сказки величали главным злодеем…

– Нет, ты слушай, Артур, – продолжал быстро старший Дарейя; голос его прерывался от душевной муки. – Ты должен знать истинные основания ненависти, которую питала ко мне твоя тетка. Ты должен знать о нашем проклятии – о проклятии вампиризма, довлеющем над родом Дарейя на протяжении пяти веков французской истории. Мы могли бы отмахнуться от него как от чистой воды суеверия, что столь часто сопутствуют древним семействам. Но я обязан сказать тебе, что эта часть легенды, увы, правдива: двое твоих братьев действительно погибли в колыбели, лишившись всей своей крови до капли. Я предстал перед французским судом за их убийство. Имя мое по всей Европе валяли в такой грязи и покрывали такими бесчеловечными проклятиями, что твоя тетка бежала вместе с тобою в Америку, оставив меня совершенно одиноким и отлученным от всякого человеческого общества.

И, да, я должен рассказать тебе, что той страшной ночью в Дарейском замке я допоздна засиделся над историческими трудами Креспа и Принна – и над тем омерзительным томом, «Вомпирами». И о том, как болело мое горло, как тяжело кровь струилась по жилам… И о присутствии, не человеческом, но и не животном, близком и ощутимом, но в то же время не в замке и не за его стенами, ближе чем самое сердце мое, но ужасней дыханья могилы…

Я сидел за столом в бибилиотеке. Разум мой плавал в делирии, лишившем меня чувств до самого рассвета. Меня осаждали кошмары – они пугали меня, меня, Артур, взрослого человека, проведшего бесчисленные вскрытия в моргах и медицинских школах всех стран. Язык распух у меня во рту, слюна текла изо рта, какая-то гнилостность объяла все тело липкой пеленой, будто лихорадка.

Кажется, сознание и здравый рассудок, полностью оставили меня. Та ночь и сейчас стоит перед глазами, как наяву, яркая, незабываемая, но вся как будто сквозь тени. Заснув, наконец – если, во имя Господне, это действительно был просто сон! – я распростерся прямо поверх стола. Однако проснувшись утром, я обнаружил себя лежащим лицом в подушку у себя на диване. Так что, как видишь, Артур, я и правда бродил в ночи, но ничего об этом не помню!

Что я делал и куда ходил в эти темные часы, навсегда останется под покровом непроницаемой тайны. Но что-то во мне знает… Наутро меня вырвали из пучин сна крики горничных и лакеев. До ушей моих донеслись дикие завывания твоей тетушки. Я распахнул дверь кабинета и в детской увидал двух моих крошек – безжизненных, белых и сухих, будто мумии, с парными дырочками на шеях, запекшимися дочерна их собственной кровью…

О, я не виню тебя за недоверие, Артур. Я и сам до сих пор не могу поверить и не поверю, думаю, никогда. Если поверю – покончу с собой, но даже и самых сомнений мне хватает, чтобы едва балансировать на грани безумия от всепоглощающего ужаса.

Сомневалась вся Франция, и даже светила юриспруденции, защищавшие мою честь на суде, признавали, что они не в состоянии ни объяснить произошедшее, ни отвергнуть его как невероятное. Дело замяла Республика, ибо оно грозило сотрясти основы самой науки и низвергнуть пьедесталы кумиров религии и разума. С меня сняли обвинения в убийстве, но само убийство по-прежнему витало вокруг, словно въедливый запах.

Коронер, обследовавший трупы, сообщил, что в жилах их не осталось ни капли крови, однако ни следов ее не нашлось ни в колыбельках, ни на полу детской. Нечто адское проникло в ту ночь в замок Дарейя, и, боюсь, мой мозг в осколки разлетится, если я рискну задуматься, кто или что это могло быть. И ты, сын мой, – ты тоже умер бы в ту ночь, если бы по счастью не спал в другой комнате за дверью, запертой изнутри.

Ты был тихим ребенком, Артур. Всего семи лет от роду – и уже до краев полон фольклором этих безумных ломбардов и декадентской поэзией твоей тетушки! В ту самую ночь, когда я болтался между небесами и адом, ты тоже слышал мягкие шаги на каменном полу коридора и видел, как пытается повернуться дверная ручка, а поутру жаловался на холод и ужасные кошмары, преследовавшие тебя во сне. Я до сих пор благодарю бога, что дверь твоя оказалась заперта!

Голос Генри Дарейи прервался рыданием; на глаза вновь навернулись жгучие слезы. Он смолк, вытер лицо и снова вонзил ногти в ладони.

– Теперь ты понимаешь, Артур, что двадцать лет, повинуясь взятому на себя во Дворце правосудия обязательству, я не мог ни встретиться с тобой, ни даже написать. Двадцать лет, сын! И все эти годы ты учился ненавидеть меня и плевать на мое имя. Только после смерти тетки ты вернул себе фамилию Дарейи… А теперь ты явился на мой призыв и заявляешь, что любишь меня, как сыну должно любить отца!