Воспрещается - Эрнест Маринин

– Так. А что же журцы? С голоду повымерли?

– Большая часть их покинула наши края, а те, что остались, тоже перестали летать, и новые поколения их лишились крыльев…

– Так почему же не летать теперь?

– Сын мой, сложные вопросы ты задаешь. Во-первых, мы разучились летать. Во-вторых, мы прекрасно без этого обходимся. И наконец, в-третьих, опасно сказать народу, что древний запрет потерял смысл. Сегодня мы отменим запрет летать, а завтра кто-то потребует отмены других законов – например, владения собственностью, неприкосновенности жизни знатных или почитания Солнца, упаси нас судьба!

– Тоже не мешало бы…

– Гм… Святой храм Солнца придерживается другого взгляда.

– Ладно. Не будем ходить вокруг да около: что нужно от меня Святому храму?

– Сын мой, разум твой представляется мне обширным…

– Польщен.

– Мы говорили о любви к знанию… Как любое явление, она имеет две стороны. К сожалению, произвольное толкование новейших открытий науки дает почву для сомнений в некоторых положениях нашей солнечной религии…

– А-а… Святому храму требуется чудо?

– Гм… Сын мой, твой разум не только обширен, но и скор…

– А если я откажусь?

– Видишь ли, сын мой, мы – традиционалисты… Мы сохраняем древние традиции не только в почитании Светила, но и в… гм… методах убеждения…

– Яснее не скажешь. Что ж, пусть Святой храм подождет. Разум мой скор, но решения не скоропалительны…

Багер включил блок пространственных перемещений и исчез.

Великий праздник, светлый праздник Солнцев день! Приходится он на светлую осеннюю пору, когда гримбли уже выкормили своих личинок и те окуклились до следующего лета, а кромяковы детишки крыльями успели обзавестись; когда святое Солнце зной умеряет, а зима еще далеко, когда сады и поля принесли урожай… Славный праздник Солнцев день!

Каждый честный гримбль встречает зарю этого дня за городом, среди трав высоких, с семейством своим, с кувшинами да с закусью, хе-хе…

Вот и Таюн так. Чин-чином, с бабою, с двумя детишками прошлогодними – остальные, бедняги, букрашам на поживу пошли… Святое Солнце встретили-приветили, славу ему прокричали, крыльями похлопали, соку медвяного испили с соседями – Привой-Гвоздем да Сагой-пекарем, песен попели, в ручье поплескались за милую душу. Как Солнце до полудня поднялось, еще пославили, еще кувшины стопкам покланялись… Разморило Таюна, прилег под лопушком соснуть. Мальцы с Сагиными девчонками сбежали, на баловство уже потягивает, хе-хе… Взрослые по грибочки двинули в лесок. А Таюн разоспался, крепок сон хмельной!..

Багер огляделся по сторонам. Возник он на освещенной солнцем лужайке. Вдали – лес, до самой опушки все заросло густыми травами. Слева ручеек журчит. Посреди лужайки – узорчатая скатерть, на ней остатки пищи, пустые кувшины, ножи с резными рукоятками, вилки – ого! Молодцы жуки, прогрессируют. А в стороне, под лопухом, разлегся здоровенный абориген. Храп доносится и перегар медовый. Ну что ж, можно и так…

Багер включил пси-блок, не спеша внедрился в мозг спящего, потихоньку, чтобы не разбудить. Покопошился, полистал последние мысли, впечатления. М-да… Как в хрестоматии. Святого храма Солнца верный слуга, подмастерье цеха ножовщиков Таюн. Не бедный. Так сказать, зарождающаяся буржуазия. Представитель прогрессивного слоя общества. Попробуем…

Спит Таюн, и снится ему сон дивный. Вроде явился ему Посланник Солнечный – красив да светел, хоть по обличью простой гримбль, только голый. Глаза добрые, глядят ласково, щетина улыбкой топорщится. И спрашивает, значит, Посланник:

– Ну, как живешь, Таюн?

– Да неплохо, слава Солнцу, неплохо, хе-хе…

– Доволен жизнью?

– А как же! Что ж я, грешник какой или, упаси Солнце, еретик, чтоб недовольным быть?! Живу хорошо и всем доволен. Ремеслом владею, заработки не хуже, чем у кого, баба славная, детишки каждый год подрастают… Чего ж недовольствовать? Дом свой есть, огородик, трав медвяных двенадцать стволов, за зиму ни один не вымерз, грехов на мне нет… Ну, не так уж чтобы совсем – бабу с похмелья по охвостью поучишь, или пройдешься с народом по кромяковскому кварталу с дубиночкой, или с барина за ножны резные лишний золотой слупишь, хе-хе, не согрешишь – не покаешься! А уж что побалуешь разок-другой с Гвоздевой бабой, так это уж и вовсе не грех, кто ж в этом деле чист, хе-хе, разве что отцы святые… которые возрастом постарше…

– А скажи-ка, Таюн, не бывает ли у тебя тоски смутной, мечтаний несбыточных, мыслей вольных?…

– Н-ну… насчет мыслей, так, пожалуй что и нет… а вот тоска да муть – это с похмелья завсегда. Дык и загадка ж есть: кто, мол, с ног валит, а голова болит? Все он, сок-сочок, святое дело! Особливо после баньки… Ох-хо, грехи наши сладкие…

– А сны тебе снятся, Таюн? – все расспрашивает Посланник.

– А то как же! Вот хоть сейчас – ты, Посланник Солнечный, снишься. Или третьего дня, скажем, дивный сон приснился: весна вроде, выхожу я в садик, гляжу – а у меня самый лучший ствол поморозило. Ну что ты скажешь! Расстроился, да делать нечего – взял лопатку, вырыть, значит, стволик. Да только копнул раз-другой – уперлась лопатка, брякнула. Разрыл – кубышка! Ну, думаю, клад! Хвать кубышку, да в сарайчик, от чужого глаза. Крышку отколупываю, думаю: это если даже не золото, а серебро, так и то немало выйдет. Отколупнул – а там дерьмо… Тьфу, как вспомню, аж сейчас муторно… Так загоревал во сне-то, ногами задрыгал, бабу с кровати на пол скинул…

– Н-да, тоже сон… Слушай, Таюн, а не снилось ли тебе когда, что ты летаешь?

– Упаси Солнце, разве ж можно? Пока в коконе лежал, тогда бывало, как у всех, а как вывелся, в разум вошел – ни-ни. У нас с этим строго!

– Это ты верно говоришь, Таюн! – одобрил Посланник. – Ну, а все же – может, охота полетать, хоть во сне? Дана мне Святым Солнцем власть малая – желания во сне исполнять.

– Да брось, Посланник, на кой оно мне! Если уж сильная у тебя охота сон сладкий на меня навести, сделай милость – пускай приснится мне сон третьегоднишний, с кубышечкой, да только чтоб в кубышечке и вправду золото лежало; и вроде я с тем золотом, значит, подкатываюсь к мастеровой бабе. Ох и хороша, стерва!

– Что ж, Таюн, раз уж ты такой славный гримбль – будь по-твоему! Гляди свой сон!

Вспыхнул Посланник полымем на ярком солнышке – и исчез. А Таюн, на другой бок перевалившись, блаженствует во сне: вот он крышку отколупнул, вот и золото засияло червонное, каждая монетка, что маленькое Солнце святое, вот уж он с деньжатами в мошне – к мастеру в дом. Того, ясно, нету, в храме грехи замаливает, а баба его, Пия, молодушка, сок только что не брызжет, встречает Таюна, привечает. Да только она его жвалами разок щекотнула, только он руки растопырил, примерился ее за бока прихватить, как тут вламываются солдаты храмовые, золото повытрясли, Таюна на дыбу поволокли, а бабу – на площадь, сечению плетьми подвергать; вырвался Таюн – и бежать, а солдаты за ним, он с моста в речку вниз головой…