Жильцы - Бернард Маламуд

Войдя к себе в квартиру, Гарри спрятал покупки и вернулся, прислушиваясь, в холл. Он крадучись прошел мимо одной закрытой двери и одной, снятой с петель. Он сунул голову в темноту открытой комнаты. Ничего не слышно. Разведывая другую половину холла, он уже подольше задержался возле дверей, выходящих в конец коридора, и, весь напрягшись, пытался определить, откуда же исходит эта непрерывная дробь. Он еще раз пересек холл и наконец нашел: дверь, соседняя с его дверью, в квартиру Хольцгеймера. Это поразило его: ходил так далеко, а оказалось так близко.

Хотел бы он, чтобы Хольцгеймер был рядом и составил ему компанию в этом обезлюдевшем доме. Разумеется, старика тут нет, да к тому же он не умеет печатать. Дверь квартиры Хольцгеймера была приоткрыта. Лессер, склонив голову, прислушался. Тра-та-та. А может, это Левеншпиль создал здесь шпионское гнездо, своего рода филиал ЦРУ, чтобы настроить аппаратуру на Гарри Лессера, корпящего над подрывным романом? Что, если каждая буква, которую он, Лессер, пропечатывает на бумаге, четко фиксируется скрытой кинокамерой и выскакивает на экране в кабинете министра юстиции в Вашингтоне, округ Колумбия? Чтобы покончить с напряженным ожиданием, он безрассудно смело толкнул приоткрытую дверь, и она со скрипом поддалась. Он уже собрался дать тягу, но к нему никто не вышел; пришлось войти.

В бывшей кухне Хольцгеймера, лицом к заиндевелым окнам и спиной к Лессеру, за деревянным кухонным столом сидел негр и печатал на машинке. Хотя в комнате было довольно холодно — радиаторы и трубы были сняты, срезы труб заделаны, чтобы не текло, — на негре был комбинезон с лямками крест-накрест, надетый на зеленый, ручной вязки, свитер; на локтях свитер протерся, и в дыры просвечивала белая рубашка. С первого взгляда негр показался Лессеру большим, но это только его машинка была большая, сам же он, хотя и широкоплечий, с массивными руками, крепкого сложения, был среднего роста. Голова склонена над старой пишущей машинкой «Л. С. Смит», изготовленной до первой мировой войны и смахивавшей на крепость в миниатюре.

Негр с сосредоточенным видом, не замечая Лессера, энергично стучал по клавишам двумя толстыми пальцами. Гарри, хотя ему и не терпелось засесть за свою работу, выжидал, испытывая по крайней мере два чувства: замешательство от вторжения в чужую квартиру и озлобление против вторженца-негра. Что он тут делает? Зачем пришел? откуда? и как от него избавиться? Он хотел было позвонить Левеншпилю, но, быть может, тот уже засек негра. Выждав, чтобы его присутствие было замечено — не в его обычае прерывать пишущего человека, — а также желая получить о пришельце самые элементарные сведения, Лессер продолжал выжидать. Негр, должно быть, чувствовал, что кто-то стоит у него за спиной; в полуоткрытую дверь тянуло сквозняком, да к тому же Лессер раз чихнул, — однако не оборачивался. Он продолжал печатать на машинке серьезно и сосредоточенно, подолгу обдумывая каждое слово, затем, словно поршнями, вымолачивал его на бумагу своими обрубками-пальцами. От производимого им шума все тряслось в комнате. Так продолжалось целых пять минут. Лессер кипел от злости. Но вот негр повернул голову, и писатель увидел, что у него эспаньолка и очень черная кожа; он с отсутствующим, почти угрожающим выражением смотрел на Лессера большими прозрачными глазами, словно застывшими в ожидании; в то же время в них отражалась тревога, которую испытывал и Лессер. Голова у негра была большая, губы умеренно толстые, чувственные, крылья носа расширены. Под глазами мешки, но он был молод и недурен собой, и вид у него был такой, как будто он знал, что недурен собой и от этого только выигрывает. Несмотря на холод в комнате, он потел.

— Неужто вы не видите, что я пишу книгу, приятель? — упрекнул он.

Гарри извиняющимся тоном ответил, что видит. — Я сам писатель.

За этим не последовало ни грома с молнией, ни намека на восхищение. Негр пялился на Лессера, как будто не слышал его слов, и писатель подумал, уж не глуховат ли он, но тут негр отреагировал: облегченно вздохнул — понял, что перед ним не домовладелец? Или притворился? На его губы пробивалась улыбка, но так и не пробилась.

На столе, слева от писателя-негра лежала стопка потертой, грязноватой бумаги, от которой, казалось Гарри, исходил неприятный запах. Затем он заметил, что негр снял свои оранжевые ботинки и работал в белых шерстяных теннисных носках, шевеля пальцами ног. Трудно было сказать, исходит ли этот серный запах от рукописи или от этих вот его ног, упирающихся в пол. А может, это от меня исходит запах страха? — подумал Лессер. Во всяком случае, что-то источало зловоние.

И вот, чтобы объясниться, объяснить все это — причину, почему он ждет минуты заговорить с негром и представиться, — Лессер проговорил: — Я живу один в этом доме, один на всем этаже. Я пытаюсь закончить книгу.

Незнакомец отозвался на эту новость, задумчиво поводя глазами:

— Бэби, мы живем тяжело и одиноко. — Голос у него был низкий, гулкий, с хрипотцой. — Я буду работать здесь ежедневно, как нынче, и сообразно обстоятельствам, — продолжал он, как будто докладывая о принятом решении.

— Вы думаете, Левеншпиль вам позволит? — Лессер был на грани бешенства. В присутствии этого человека на этаже он усматривал серьезную угрозу, возможно, это был новейший вариант тактики изматывания со стороны домовладельца.

— Это еще кто такой?

— Владелец дома, неудачник. Вы разве не видели его? Я хочу сказать, это не он предложил вам работать здесь?

Негр небрежным тоном дал отрицательный ответ. — Меня не интересуют евреи-домовладельцы. Я просто наткнулся на этот дом, подыскивая помещение, и недолго думая вошел. Этот стол я нашел в подвале, а стул на нижнем этаже, но наверху светлее, вот я и принес их сюда. Искал укромное местечко для того, чтобы писать.

— Что именно, если не секрет?

— Это сугубо личный вопрос, и я не склонен распространяться о том, что я пишу.

— Ну разумеется. Я хотел лишь полюбопытствовать — вы пишете художественную прозу?

— Может, и художественную, только я ничего не выдумываю.

— Никто так и не говорит.

Негр сказал, что у него есть милашка — актриса из театра вне Бродвея. — По утрам, когда она не на работе, а это случается всякий раз, когда у нее нет репетиции, квартира становится слишком тесна для нас. Она шатается по комнатам, сбивает меня с мысли, и я никак не могу засесть за работу. Не то чтобы я не ценил ее компании, особенно когда у меня жарится мясо, но когда мне надо писать — это уж извините.

Лессер понимающе кивнул: знакомая история.

Он рассказал пришельцу о том, как Левеншпиль пытается выжить его из дома, чтобы можно было разрушить здание.

— Но меня защищает Управление по учету квартирной платы. Меня зовут Гарри Лессер.

— Вилли Спирминт.

Рукопожатие не состоялось, хотя Гарри желал его и даже протянул свою белую лапу. Она так и осталась протянутой. Смешавшись, он испытал искушение разыграть комедию: он Чарли Чаплин с траченными молью усами, он всего лишь рассматривает свою изнеженную руку, чтобы убедиться, что это действительно рука, а не вынырнувшая из рукава в знак приветствия рыба, которой он сейчас прикажет вернуться обратно; в конце концов Лессер убрал руку, и комментариев не последовало. Кто сказал, что человек должен кому-то трясти руку? Ничего подобного нет в четырнадцатой поправке. Потом им овладело искушение объяснить, что мальчиком он несколько лет прожил около многолюдного негритянского квартала на юге Чикаго, там у него был друг, но он решил промолчать. Кому это интересно?

Лессеру стало стыдно, что он побеспокоил Вилли Спирминта. Раз человек печатает на машинке — ведь это признак культуры, — пусть себе печатает сколько угодно. Занимайся своими делами.

— Простите, что прервал вас. Мне лучше вернуться к работе над моим третьим романом.

Вилли ничего не ответил, только рассеянно кивнул.

— Для меня было неожиданностью застать здесь живого человека, вовсю печатающего на машинке. Я привык к амплуа единственного островитянина.

Хотя ему этого не хотелось — он прикусил язык, ибо время поджимало, он уже давно должен был сидеть за работой, — Лессер как бы со стороны услышал свои слова: — Ну, еще раз пардон, я сам терпеть не могу, когда меня прерывают. Но вы все-таки не стесняйтесь, стучитесь ко мне, если вам что-нибудь понадобится — ну, там, резинка, карандаш или что еще. Я живу в квартире слева от вас и обычно не занят в конце дня после дневного урока. Чем позже постучитесь, тем лучше.

Вилли Спирминт, по всей видимости беззаветно преданный своей работе, приветственно поднял руки в зеленых рукавах, помахал обрубками-пальцами с таким видом довольства и раскованности, что Лессер позавидовал ему, затем склонился над своей большущей черной машиной и, сосредоточившись, продолжал свое тра-та-та. Лессер все еще находился в комнате, но негр, казалось, не замечал этого.