Роевник дедушки Ераса - Юрий Антропов

— Дядь Вась, — изменившимся голосом сказал он, — давайте-ка спать! Че мы в самом деле полуночничаем. Стели им, Люба, а я счас мигом... Гляну пойду на коня, как бы не расстреножился...

Вовка встал и, ни на кого не глядя, вышел из избы. Люба выпрямилась, напряженно застыла, вся превратившись в слух, Вовкины сапоги сочно зашмурыгали по росяной траве, звук шагов удалялся, стихая, и вскоре где-то у Черемуховой лощины отозвался отрывистым ржанием лошади. И еще через мгновение будто ударили глухо, с дробным перестуком, копыта по мягкой пыли проселка...

— Куда это он? — сдавленно спросил отец. Люба рывком поставила локти на стол и уткнулась лицом в ладони. Теперь только слышно было как бы нараставшее тиканье ходиков, все заполнил собой их назойливый стук, оборвавшийся ружейными выстрелами, прозвучавшими далеко дуплетом.

— Мать твою в душеньку-то... Он что, сдурел?! — Ломая спички, отец прижег первую за вечер папиросу, с шумом выбрался из-за стола и, скрипя половицами, пошел на улицу.

Снова полнилась тишиной эта ночь, и казалось, колдовскому ее безмолвию не будет конца.

Мало-помалу широко отбелило край неба на востоке, одна за другой, как уголья в печи, стали тухнуть, подергиваться пеплом обессилевшие звезды. Тонко и высоко запела первая пчела, сорвавшаяся в лет с края отсыревшего от росы приставка. И вот уже загудел стан, и пчелы расчертили пространство над ним густо трассирующими линиями. А Люба все сидела в избе, уткнув лицо в ладони...

— Слушайте, вы, мужчины, надо же что-то делать! — растерянно говорила Люся. Она то бежала в дом, к отрешенно замершей молодой хозяйке, то возвращалась к нам, и вид у Люси был разнесчастный. Пожалуй, столько самых разных впечатлений за одни сутки на нее еще не обрушивалось никогда. И Люся под конец села на крылечко, прислонилась спиной к косяку и закрыла глаза, и мягкое скуластое ее лицо стало неподвижным, как изваянное.

Вовка появился не с той стороны, с какой мы его ждали — от Черемуховой лощины, — он показался на проселке, разом возникнув из-за поросшего тальником спуска к броду. Шел впереди своей игреней. Шел медленно, будто обдумывая что-то. Лошадь брела в поводу, а за ней выбралась из-за кромки спуска еще одна лошадь, как видно, привязанная за узду к Володькиной, и на той, задней лошади, сидел человек. Еще издали, по тому, как он колыхался в седле, было видно, что человек этот связан по рукам и, как вьюк, приторочен к седлу.

Вовка увидел нас. Опять, как и вчера, у бабушкиного кряжа, он смотрел на меня — зрачки в зрачки, кто кого пересмотрит. Но теперь и тени скованности и недовольства чем-то не было в Володькином лице— оно было светло и покойно и дышало ровной уверенностью.

В седле сидел Ленька Куприхин, и впрямь связанный, с ружьем за плечами. Темный, взъерошенный, с запекшимися в горячечной злобе губами, он весь подобрался, как загнанный в угол хорек. Вчерашней вялости в Леньке как не бывало.

— Ну, дак че, брательник, пойдем харюсков-то ловить? — весело спрашивал меня Володька. — Я это счас еду себе тихохонько, то-олько к броду сунулся— ррраз! Елки-палки! Ка-ак всплеснет на шеверке — ну, харюзище!.. Счас самый клев! — Бросив поводья, Володька метнулся к стене дома — вдоль паза, прижатое с обеих сторон березовыми клинушками, ждало своего часа тонкое черемуховое удилище.

— Я гляжу, ты уже поймал, рыбак! — светясь ничуть не меньше Володьки, кивнул на связанного Леньку отец.

— Ну! — обрадованно подтвердил Володька. — На месте субчика прихватил!.. — Позади Леньки переброшены были поперек лошади две кожаные вместительные сумы, доверху наполненные зерном. — Вот и вся загадка-разгадка!..

Из избы вышла и встала на пороге Люба. Глядела на Володьку. Со щек ее за эту ночь стек румянец. Плененного Леньку она будто не замечала.

— Ты уж прости меня, Любушка, — виновато и тихо, чтобы слышала одна Люба, сказал отец, — усомнился я грешным делом...

— Ну что вы, дядь Вась, — сказала Люба, все так же не сводя с Володьки глаз. — Это вот все он, заполошный, людей понапугал! — И лицо ее все более оживало.

В этот момент надо мной закружилась пчела. Какое-то мгновение я оцепенело следил за ее полетом и, зажав голову локтями, побежал к избе, У самого порога пчела спикировала мне на макушку.