Последний год - Алексей Новиков

– Я счастлива за тебя, дорогая! Кто же был твоим кавалером?

– Сказать? – Екатерина секунду колебалась, в упор глядя на Наташу, и вдруг заметно побледнела. – Изволь, скажу… Мне нет нужды скрывать… – Вздохнув всей грудью, она твердо отчеканила: – Барон Жорж Геккерен был сегодня моим спутником.

Наталья Николаевна подняла глаза на сестру:

– Да? И что же?

– И ты не ревнуешь? – Екатерина попыталась улыбнуться, но улыбка вышла невеселой. – Мне было бы легче, Таша, если бы ты ревновала.

– Ты очень хорошо знаешь, Коко, что мелешь вздор! Стоит ли снова обо всем этом говорить?

Екатерина молчала, поникнув головой. Заломила руки, сказала с тоской:

– Ах, Таша, Таша, что со мной будет? Люблю его, хотя знаю, что он смотрит только на тебя. Все знаю и ничего не могу с собой поделать.

– Чем же я могу тебе помочь? Завладей сердцем барона, если ты над ним властна, Коко… – Наталья Николаевна в раздумье гладила по голове притихшую, опечаленную Екатерину. – Надеюсь, – продолжала она после долгого молчания, – барон ничего не спрашивал обо мне?

– Я хотела бы, – Екатерина быстро подняла голову, – о, как бы я хотела сказать тебе: «Нет, нет, нет!» Но ты все равно не поверишь! Изволь же: спрашивал, конечно, спрашивал, не понимая, как он меня терзает. – Она посмотрела на сестру с только что родившимся у нее подозрением: – Ты что-то скрываешь от меня, Таша?

– Представь, вчера я получила от него записку.

– Опять?!

– Но я не собираюсь делать из этого тайну от тебя, Коко! Барону вздумалось рекомендовать мне какой-то модный французский роман, – Наталья Николаевна улыбнулась. – Сколько раз я говорила ему, чтобы он прекратил свои ребячества! Кстати, я охотно уступлю тебе книгу, присланную бароном, если это доставит тебе удовольствие… Право, мне не до романов…

Невозмутимое спокойствие Натальи Николаевны привело Екатерину в полную растерянность. По-видимому, такой откровенности и такого великодушия она никак не ожидала. Коко бросилась к Таше и вдруг, охваченная новыми сомнениями, разрыдалась.

В комнату тихо вошла Александра Николаевна. Одного взгляда было ей достаточно, чтобы понять, что происходит с Екатериной. Ее безнадежная влюбленность в барона Дантеса Геккерена давно известна.

– Екатерина, – строго сказала рассудительная Азинька, – возьми себя в руки! Стыдно видеть твое унижение!

Сестры продолжали разговор втроем. Когда они были вместе, красота Натальи Николаевны выступала еще резче, еще ослепительнее. Гончаровские черты, которые роднили ее и с Екатериной и с Александрой, были словно перевоплощены в ней гениальным художником. Казалось, художник допустил только один недосмотр – чуть-чуть раскосые глаза.

…Давно утихло в детских. Ночной свежестью веяло в открытые окна. Где-то далеко мигал и покачивался в летнем сумраке едва движущийся огонек. Кто-то медленно плыл в невидимом ялике по невидимой Неве.

– Александр Сергеевич опять остался в городе… – Азинька вздохнула.

Наталья Николаевна, задумавшись, ничего не ответила.

Глава пятая

На городской квартире Пушкиных было пусто и неуютно. Александр Сергеевич проснулся поздно и долго прислушивался к непривычной тишине. Даже в детской – и в той давящая тишина. «Не отправиться ли на Каменный остров? – подумал он и тотчас отогнал от себя соблазнительную мысль. – Заделался журналистом – вези воз!»

Пушкин быстро оделся, позавтракал в одиночестве в столовой и прошел в кабинет.

Бросилось в глаза письмо из Михайловского. От этого письма стал грустен. Там, в Михайловском, и годы изгнания, и молодость, и «Евгений Онегин», и «Борис Годунов», а теперь и свежая могила матери. Но зять, Николай Иванович Павлищев, знай пишет свое:

«Доход от имения следует исчислить в настоящее время в сумму… а можно бы было получить при должном управлении… – для убедительности аккуратно выписаны колонки цифр. – Расходу ныне… – продолжает Николай Иванович, – а при разумном же хозяйствовании можно было бы сберечь…» Между строк проглядывает плохо прикрытая алчность. Как бы ему, Павлищеву, законному супругу Ольги Сергеевны, рожденной Пушкиной, не упустить собственного интереса… Ольге Сергеевне еще недодано обещанное приданое, а пока управляет Михайловским батюшка Сергей Львович, староста и мужики последнее разворуют. Словом, когда же примет Александр Сергеевич, как старший наследник материнского имения, неотложные меры?..

Поэт отбросил недочитанное письмо и взялся за «Северную пчелу». Издатель «Пчелы» Булгарин на днях объявил, что будет говорить о пушкинском журнале «всенародно». И вот уже в третьем номере подряд строчит откровенный донос на «Современник» и его издателя.

«А! Добрался наконец до «Истории пугачевского бунта»!»

Александр Сергеевич стал читать внимательнее.

«Если бы мы сами стали разбирать это сочинение по всем законам критики, – писал в негодовании Фаддей Булгарин, – то оно не выдержало бы первого натиска… Что открыто нового, неизвестного в этой истории? Какие последствия извлечены из столь важного происшествия?.. Разгадан ли этот чудовищный феномен?»

А у него, у Пушкина, на руках почти оконченный роман, в котором опять идет речь о том же «чудовищном феномене» – Пугачеве.

Неужто собирается гроза и вместо первого удара грома раздается злобный лай Булгарина? А рукопись «Капитанской дочки» тоже там, на Каменном острове. Снова потянуло на дачу. Махнуть на все рукой и сбежать на целый день! Поэт подошел к окну. За окном так и манит на простор Нева. Сбежать, безусловно сбежать, еще раз пересмотреть, взяты ли надежные меры к укрытию Емельяна Пугачева от всех соглядатаев! Сколько было трудов, сколько раз менял он план романа, чтобы защитить от цензуры свое создание! Но не зря собрался в поход Фаддей Булгарин. Надо, непременно надо ехать на Каменный остров, к Емельяну Пугачеву. Он, Пушкин, шестисотлетний дворянин, и беглый казак – бог их свел или черт спутал, а придется вместе воевать.

Совсем уже собрался было на дачу и вдруг рассмеялся.

«Опять хитришь, Александр Сергеевич! Говоришь о Пугачеве, а думаешь о Наташе… Что там с Наташей?»

Стал одеваться на выход, а из типографии принесли журнальную корректуру, пришлось за нее сесть. И все-таки ушел в этот день на Каменный остров.

Александр Сергеевич умел и любил ходить. Чем ближе был к цели, тем больше ускорял шаг. Переезжая в ялике через Неву, торопил старика лодочника, а тот отвечал равнодушно:

– Ништо тебе, ваше благородие, успеешь! – плевал на ладони и опять брался за весла.

Около берега Пушкин отдал старику серебряную монету. Легко и ловко, к удивлению перевозчика, перескочил из ялика на мостки.

В саду его встретили дети.

На шум вышла из дома Наталья Николаевна. Поджидая мужа, она стояла на веранде, вся в белом. Теперь Пушкин шел медленно, то ли потому, что мешали повисшие на нем Машенька и Сашка, то ли потому, что залюбовался женой.

– Жёнка, жёнка, как ты непереносно хороша!

К обеду он, конечно, опоздал. Когда для него накрыли, ел рассеянно, не отводя глаз от жены. Наталья Николаевна давно к этому привыкла, хотя и считала, что для такой восторженности минуло время. От нее веяло покоем и той прохладой, от которой еще больше томится жаждущее сердце.

– Ты опять задержался в городе! – корила мужа Наталья Николаевна. – Какая прелестница тому причиной?

– Помилуй бог! – отвечал Пушкин. – Не могу сбыть с рук журнальные дела.

– У вас, мужчин, всегда так. Дела… дела… Но, может быть, ты все-таки скажешь, кто та счастливица, которая…

– Царица души моей! – Пушкин воздел руки. – К лицу ли тебе ревновать – и к кому бы? Кроме пишущей братии да корректур, никого, кажется, и во сне не вижу. – Он оправдывался, но был рад ее женской придирчивости. – Не вели казнить, вели миловать, царица, верного раба! – Поэт быстро вскочил и, оглянувшись, крепко поцеловал жену, потом вернулся на свое место. – Потерпи, Наташа, вот налягу на журнал…

– И будет восемьдесят тысяч дохода? – перебила Наталья Николаевна. – Помню, ты еще в письмах из Москвы сулился.

– И ни копейки меньше, – в тон ей шутливо ответил Пушкин и стал вдруг серьезен: – Если бы ты знала, жёнка, что значит быть журналистом на Руси… Очищать русскую литературу – это все равно что чистить нужники, да еще зависеть от полиции. Весело, нечего сказать… Ну, ужо, дай срок!..

– А пока что, мой друг, денег, представь, опять нет.

– Да ведь я только на днях занял восемь тысяч! – Пушкин не мог скрыть удивление.

– А долг за городскую квартиру? А дача? – перечисляла Наталья Николаевна. – И не твой ли журнал да типографщики поглотили бо́льшую долю? Это ужасно, друг мой, но денег нет. Азинька снова ломает голову над счетами.

– Экая беда! – Пушкину не хотелось продолжать разговор. – Не горюй, жёнка, пока жив, будут тебе деньги.

Из сада донесся отчаянный Сашкин плач. Пушкин подбежал к открытому окну столовой: