В пылу любовного угара - Елена Арсеньева

Надо где-то отсидеться, дождаться, пока все уйдут с берега, – и тогда… А где отсидеться-то? Здесь, в роще, ее живенько отыщут. Не Вернер, так кто-то другой. И с таким же ворохом вопросов, на которые у нее просто нет ответов. Надо уходить отсюда. Куда? В город, куда еще… Она же хотела попасть туда.

«Матушка Пресвятая Богородица, ну почему ты не остановила меня, почему не отговорила от бредовой мысли пойти в город?! – воскликнула Лиза мысленно. – Почему мне не сиделось в той тишине, в том покое? Почему тишина и покой казались мне мертвящими?»

Все, хватит причитать. Ни Богородица, ни сам Господь, такое ощущение, не намерены вмешиваться в ее судьбу. Еще спасибо надо сказать, что спасли от пуль. А рассчитывать надо только на себя. Не нами сказано, кстати: на Бога надейся, а сам не плошай. И первым делом следует переодеться.

Что несчастная женщина говорила про какие-то вещи? Ой, снова надевать на себя чужое… А что делать, если уже давно нет ничего своего? Ужасно – надевать на себя что-то, принадлежащее мертвой… А разве у Лизы есть выбор? Кстати, она ведь собиралась украсть вещи… теперь они сами свалились в руки.

Лиза с тоской покосилась на саквояж, лежащий в стороне, а потом решилась подползти к нему на коленях. Оттуда торчало платье – обычное черное в белый горох, сатиновое и довольно измятое. Да ладно, не до жиру, быть бы живу! Лиза прикинула – платье ей придется впору, его хозяйка была довольно высокой, как и сама Лиза, да и сложение примерно одинаковое. Под платьем оказались завернутые в бумагу – белую хрусткую чертежную кальку – белые туфли-лодочки на небольшом каблучке. Лиза вздохнула потрясенно: она так давно не носила туфель! Отвыкла, наверное. Ничего, как-нибудь привыкнет, главное, чтобы пришлись по ноге… Ну надо же! Повезло.

В саквояже лежала еще черная кофточка – простенькая, вязаная, шерстяная. Но самой поразительной находкой оказались два хрустящих целлофановых пакета. Ничего подобного Лиза не видела уже много лет, с тех пор как умерла мама. Мамины вещи Лиза распродала на толкучке – на что-то ведь надо было жить, она же не привыкла на жалкую зарплату. А потом, когда спохватилась, в доме почти ничего не осталось из прежней роскоши. Приходилось носить то же, что носят все, – покупать по талонам, стоять в очередях… И вот сейчас так и ударило воспоминанием о прежних временах, тех, когда мама могла достать все. Вернее, когда ей просто-напросто приносили то, что она хотела.

На одном из найденных пакетов была наклеена картинка: умопомрачительная блондинка в ярко-розовой комбинации, рядом надпись – «Le Flamant». Наверное, это название фирмы или модели, в переводе с французского – «Фламинго». Лиза вскрыла пакет и обнаружила лифчик и трусики, совершенно новые, шелковые, тоже розовые, но не яркие, а нежного оттенка, в хорошеньких беленьких цветочках. Из пакета, скользнув по шелку, выпал бумажный квадратик. Она развернула и прочла: «Прелестной Лизочке – ее верный Эрих». Это было написано по-русски, но готическим шрифтом и явно не русской рукой.

Лиза в ужасе смотрела на собственное имя. Вот наденет вещи неведомой «прелестной Лизочки»… и примерит ее судьбу! Да ну, глупости. Просто совпадение. Мало ли Лизочек на свете… На самом-то деле их не столь уж и много, имя не самое распространенное, а все же… Нет-нет! Все только совпадение!

Голоса слышались все ближе и ближе. Лиза посмотрела сквозь ветви кустов и вновь разглядела Вернера. Надо поторапливаться и уходить отсюда. Добраться до города, исполнить поручение погибшей женщины (последняя воля умершего – закон!), а потом… потом попытаться сделать то, ради чего она рвалась в город.

Теперь ей будет легче. Теперь у нее хоть одежда есть. Какой ценой, правда… но ведь она не виновата в этом! Не виновата!

Лиза разорвала пакет, стащила с себя купальник и надела белье. Оно было мягкое-мягкое, ласковое такое, шелковей шелка! Во втором пакете обнаружились чулки с надписью «Bas de Fil de Perse». Ого, «верный Эрих» подарил своей «прелестной Лизочке» немецкое белье и французские фильдеперсовые чулки[3].

Чулки Лиза не надела, хотя в саквояже нашлись две круглые резинки для их поддержки. Мыслимое ли дело – такую роскошь каждый день носить!

Она сунула тугие резинки и пакет с чулками в глубь саквояжа, туда же отправила свой влажный купальник – и наткнулась на расческу и странный конверт, сшитый из плотной суконной ткани. Там лежали какие-то бумаги, желтоватая книжечка, вроде бы удостоверение какое-то, школьная тетрадка в клеточку – и серая, невзрачная квитанция со штампом: «Ломбард и рост». Квитанция была заполнена чрезвычайно неразборчивым и корявым почерком, Лиза даже разбирать его не стала. Неграмотный писал, что ли? И что еще за рост? Ломбард – понятно, но рост… А, вспомнила: деньги в рост – так раньше, до революции, называли деньги в кредит, даваемые под проценты. То есть проценты растут, вот в чем штука. Где же она про подобное читала, у Достоевского, что ли?.. Кстати, и у Диккенса… Ну да, в их буржуазном мире это именно так и называется.

Лиза кое-как причесалась и бросила последний взгляд на мертвую женщину.

– Прощай, тезка! – пробормотала она и поспешно пошла, пригибаясь под низко свисавшими ветвями, прочь от реки, на небольшой холм, за которым вилась дорога, а впереди, примерно в километре, виднелись огороды и разбросанные там и сям совершенно деревенские дома. Несколько дальше рисовались городские кварталы. Значит, ей туда.

* * *

«Пистолет… Вот так номер! А ведь я о нем совершенно забыла», – подумала Алёна Дмитриева, когда рука ее, шарившая в ящике туалетного столика в поисках потерявшегося тюбика с кремом – интимным, веселящим, возбуждающим, «продлевающим ваше наслаждение»! – вдруг наткнулась на что-то металлическое, и пальцы, как принято писать в романах, крепко стиснули рубчатую рукоять. Уже сами эти слова – «рубчатая рукоятка» – были настолько романтичными и возбуждающими, что Алёна Дмитриева даже пискнула от восторга и растрогалась от давних воспоминаний.

Пистолет был старый – «беретта», купленная еще в 1990 году, когда в России торопливо, на скорую руку, небрежно, словно жилье для беженцев-переселенцев, начали строить капитализм. Тогда Алёна Дмитриева (в ту пору ее звали просто Елена Ярушкина), ее муж Михаил и их общий приятель Виктор Талызин вдруг возомнили себя перспективными и даже крутыми бизнесменами, открыли небольшую книготорговую фирму и, начитавшись желтой прессы, вообразили, что на них непременно станут наезжать рэкетиры. Тогда и решено было обзавестись огнестрельным оружием. Не то чтобы кто-то намеревался пускать его в ход… Хотя ежели для защиты собственной жизни, то почему бы нет?