На расстоянии крика - Сергей Наумов

Седой скользнул взглядом по залу – калейдоскоп лиц, возбужденных, разгоряченных вином, больше морщинистых и бледно-мертвенных в свете многочисленных бра.

Сквозь синеватый сигаретный дым мелькали люди, одетые в черные вечерние костюмы: черные галстуки выделялись па белых рубашках, матово вспыхивал жемчуг на холеных шеях женщин. Подобно теням появлялись и исчезали бледноликие официанты с пустыми, плоскими глазами.

– А вот и Лотта, – услышал Седой.

Хольц поправил галстук и звякнул вилкой, словно давал сигнал тревоги.

В проходе возникла хрупкая фигура женщины, затянутой в темный эсэсовский мундир. Ее ярко-рыжие пушистые волосы были забраны под изящную форменную пилотку. Женщина была красива той красотой, которую можно встретить на портретах моцартовских времен – тонкий, с горбинкой, нос, маленький, чуть жестковатый рот и лицо с алебастрово-белой кожей.

Она коротко кивнула, задержала взгляд на Седом, и он вдруг почувствовал, как что-то в нем дрогнуло.

Рорбах представил Седого.

– Лотта Кестнер, – коротко прозвучало в ответ.

Принесли вино. Хольц налил всем. Лотта встала. Поднялись и остальные. Стоя с фужером в руке, Андрей пытался угадать тост.

– За мужчин-солдат, – коротко произнесла эсэсовка.

Седой снова поймал ее немигающий резкий взгляд и ответил легкой усмешкой.

Андрею показалось: в глазах Лотты сверкнула ответная, нет, даже не усмешка, а улыбка.

"Чертов боковой свет, он меняет даже выражение лица", – подумал разведчик.

Рорбах пригласил Лотту на танец. И здесь произошло неожиданное: один из тех, кто был в мундире, вдруг встал из-за стола и нетвердой походкой направился к танцующим. Он шел так, как ходят по канату. Подойдя совсем близко, он рванул Рорбаха за плечо.

– Она будет танцевать с офицером вермахта... – пробормотал пьяный.

Седой встал из-за стола. Рорбах ударил обидчика быстро и точно в подбородок. Пьяный рухнул на пол, но вскоре тяжело поднялся и выхватил из кармана мундира парабеллум.

Рорбах отпрянул, прикрывая рукой левую сторону груди.

– Всем не двигаться, – крикнул офицер, – стреляю без промаха.

Он медленно приближался к Рорбаху, и вкрадчивое выражение его лица, слепые от ненависти глаза буквально гипнотизировали подполковника.

– Ты проглотишь пулю, штатская крыса, – жгучий шепот повис над замершим залом.

Седой шагнул вперед и встал перед пьяным. Черный зрачок пистолета почти уперся ему в грудь. Он видел длинный ряд орденских колодок на мундире гауптмана, железный крест, тускло поблескивающий в молочном рассеянном свете, и вдруг понял, что нужно делать.

Разведчик дружески улыбнулся пьяному, укоризненно сказал:

– Не делай глупости, дружище. Меня зовут Удо.

По тому, как потухли глаза гауптмана, Седой понял, что достиг цели.

Он властно и осторожно взял пистолет из расслабленной руки пьяного и, подхватив его под локоть, повел меж столиков на место.

– Вы храбрый человек, капитан, – встретил его рокочущий баритон Каргера.

Рорбах, еще бледный от пережитого страха, кивнул Седому. Хольц с детским любопытством всматривался в лицо Андрея. Лотта сидела, устало прикрыв глаза, сжимая в руках бокал с вином.

– Не хватало, чтобы немцы стреляли друг в друга... здесь, – сказал Седой. – Выпьем, господа. Предлагаю тост за единственную среди нас женщину.

Гитлер не прилетел. Американцы подходили к Зальцбургу. Советские войска вели бои на улицах Берлина и вплотную приблизились к отрогам Восточных Альп. Ходили слухи, что взлетная площадка в центре Берлина разбомблена советской авиацией, а личный пилот фюрера застрелился. Обитатели пансионата фрау Хольценбайн коротали время за игрой в вист, бродили по живописным окрестностям и, казалось, чего-то ждали.

Рорбах по утрам истязал свое тело гимнастикой, купался в ледяной воде озера и посмеивался над Седым, который обходился легкой зарядкой и чашкой крепкого кофе. Они сблизились после случая в ресторане, подполковник оказался интересным собеседником, рассказывал много о Японии, где прожил три довоенных года, читал наизусть японские танки-пятистишья, полные тонкого лиризма и средневекового аромата, расспрашивал Андрея о боях в Белоруссии и Польше, и это было как нельзя кстати, потому что Седой хорошо знал обстановку тех сражений, расстановку сил на Первом Белорусском, прошел по тылам немецких армий, допрашивал многочисленных "языков".

Из бесед с Рорбахом Андрей понял, что тот не нюхал пороха и едва ли пережил хоть одну бомбежку. "Абвер или СД? – думал Седой. – Он такой же подполковник вермахта, как я гауптман. Хольц тоже не похож на фронтовика, хотя и носит знаки ранений. С Каргером все ясно. С Лоттой тоже. Медноволосая эсэсовка, фанатичка и ортодокс, чистокровная наци, верящая в чудо".

"Они побегут, но побегут организованно, группами, – вспомнил разведчик слова Сухова. – Возможно, с одной из таких групп пойдет и человек Кальтена".

Седой без помех съездил в Альтаусзее и разыскал Айгрубера. Тот взял письмо, недобро усмехнулся и сообщил, что Эрнст Кальтенбруннер пока никого не принимает. Пообещал передать письмо шефу и посоветовал достать штатскую одежду, а лучше альпийскую теплую куртку и ботинки с трикони.

На четвертый день своего пребывания в Аусзее Андрей, как всегда, отправился ужинать в заведение Фишбаха. После случая с усмирением пьяного гауптмана предупредительные швейцары распахивали перед ним двери.

Пройдя в угол к зафрахтованному Хольцем столику, Седой замер, едва взглянув на сервировку. Посреди столика в маленькой изящной вазе красовался букет фиалок.

Букет состоял из шести бледно-лиловых цветков с мохнатыми листьями и прохладными лепестками.

Чувствуя, как бешено заколотилось сердце, разведчик тяжело опустился на свободный стул. Он исподлобья оглядел компанию. Ничто не изменилось в этих людях. Каргер подремывал, Хольц пытался ухаживать за Лоттой, Рорбах смаковал вино и посматривал на всех снисходительно и весело. А фиалки стояли на столе. Седой старался не смотреть на них.

Профессия разведчика приучила Седого подходить к людям просто и в то же время настороженно. Хороший – плохой, добрый – злой, его не интересовали такие характеристики. Люди у Андрея делились на две категории: на тех, с кем можно было идти за линию фронта, и на тех, с кем нельзя. Если человек мог спокойно под огнем разминировать проход, он заслуживал молчаливого уважения Седого. Майор не прощал небрежности и трусости. Но так было там, у своих, когда он долго и тщательно подбирал группу для заброски в тыл врага.

Теперь же нужно было угадать своего среди врагов, Впрочем, фиалки могли оказаться на столике случайно. Может быть, такие же букетики стоят по всему ресторану. – Извините, – пробормотал Седой, поднялся и прошел через весь зал к туалетным комнатам.