Рождество на Ганимеде - Айзек Азимов

Пирс нервно заерзал.

— Слушай, — сказал он. — Я тут подсчитал кое-что... Непорядок у нас только с листьями. Нам не хватает еще четыре тонны этого добра. Если мы тут закончим за час, можно начать новую смену, и, если эмми будут работать вдвое больше обычного... мы выполним норму. — Он уселся поудобнее. — Да, думаю, выполним.

— Если только, — мрачно проговорил Пелхэм, — этот Джонсон доберется сюда, не натворив новых дел.

Эмми тем временем снова разговорился. Они вообще любители поболтать.

— Каздый год Роздетство. Роздетство корошо, все всех любиют. Эмми Роздетство нравицца. А вам нравицца?

— Да, очень, — вежливо прошипел Пелхэм. — Мир Ганимеду, человек человеку — друг... Особенно если этот человек — Джонсон. Да где же этот чертов идиот!

Он уже не находил себе места от раздражения. А эмми тем временем несколько раз подпрыгнул, этак задумчиво — должно быть, разминался. Так он и продолжал скакать, время от времени пританцовывая мелкими шажками, и вскоре руки Пелхэма Уже стали непроизвольно сжиматься, словно на чьей-то тонкой шее. Только восторженный вопль, раздавшийся со стороны дыры, которую тут гордо именовали окном, спас его от суда за убийство эмми.

На фоне желтой громады Юпитера четко вырисовывался силуэт саней, запряженных восьмеркой оленей. Сани пока еще казались крошечными из-за расстояния, но ошибиться было невозможно: к поселению летел Санта-Клаус.

Вот только кое-что в этой картинке было неправильно. Сани и олени, несущиеся по небу с головокружительной быстротой, летели вверх тормашками.

Эмми оглушительно кудахтали.

— Шантакляуз! Шантакляуз! Шантакляуз!

Они ломились через окно на улицу, словно стая взбесившихся старых веников. Пелхэм и его люди предпочли выйти через низенькую дверь.

По мере приближения сани увеличивались в размерах. При этом они метались из стороны в сторону и тряслись, как разбалансированный маховик. Олаф Джонсон казался крошечной фигуркой, отчаянно вцепившейся обеими руками в борт саней.

Пелхэм кричал ему, громко и бессвязно, заходясь в кашле всякий раз, как забывал дышать через нос. Вдруг он умолк и в ужасе уставился на упряжку. Сани были уже настолько близко, что не казались маленькими. И теперь они резко пошли на снижение. Если бы Джонсон вздумал поиграть в Вильгельма Телля, он бы не смог точнее прицелиться Пелхэму между глаз.

— Ложи-и-ись! — заорал комендант, падая ничком.

Сани с визгом пронеслись над ними, Пелхэма обдало порывом колючего ветра, на миг ему удалось расслышать пронзительный и бессловесный визг Олафа. Из нагнетателей били тугие струи воздуха, и за санями оставались дорожки водного конденсата.

Пелхэм еще немного полежал, обнимая ледяную твердь Ганимеда и дрожа от ужаса. Потом медленно встал. Колени у него ходили ходуном, будто у гавайской танцовщицы. Эмми, которые при виде пикирующих саней разбежались, уже снова сбились в кучу. Далеко-далеко в небе сани разворачивались для второго захода.

Упряжку Санты болтало и швыряло, вдобавок она не переставала вращаться вокруг продольной оси. Сани рванулись в сторону Купола, накренились, развернулись и прибавили ходу.

А тем временем Олаф работал, как черт. Упершись ногами в борта, обливаясь потом, отчаянно ругаясь и стараясь не смотреть «вниз» на Юпитер, он бешено раскачивал свою летучую повозку. Ему уже удалось увеличить амплитуду до полуоборота, и его желудок подавал негодующие ноты протеста.

Затаив дыхание, он навалился на правый борт, отчего сани не качнулись в обратную сторону, а продолжили вращение. И когда они максимально приблизились к нормальному положению, Олаф отключил репульсоры. Поле тяготения Ганимеда потащило «оленью упряжку» к планете. И поскольку спрятанные под днищем репульсоры являлись самой тяжелой частью конструкции, в падении сани, естественно, перевернулись полозьями вниз.

Но коменданту, который обнаружил, что чертова повозка опять несется прямо на него, от этого было не легче.

— Ложись! — крикнул он, снова прижимаясь к Ганимеду.

Сани со свистом пронеслись над ним, со скрежетом задели

скату, после чего зависли на высоте двадцати пяти футов, затем с грохотом рухнули наземь, и наконец из них с пыхтением вывалился Олаф.

Санта-Клаус прилетел.

Олаф испустил долгий, глубокий, прерывающийся вздох, закинул на спину мешок с подарками, поправил бороду и погладил одного из молча страдающих шипоспинов по голове. Может быть, вскоре ему предстояло умереть (на самом деле он даже не имел ничего против), но он собирался умереть как настоящий Джонсон, стоя и с гордо поднятой головой.

Эмми опять набились в хижину. Первый глухой удар возвестил о прибытии на крышу мешка с подарками, второй — самого Санты. В дыре, прорубленной как попало посреди потолка, показалось мертвенно-серое лицо.

— Счастливого Рождества! — прохрипел его обладатель и провалился вниз.

Как обычно, Олаф п риган и мед ил ся на кислородные баллоны, которые пришлись ребром во все то же многострадальное место. Эмми в нетерпении скакали вверх-вниз, словно мячики.

Санта-Клаус, хромая, подковылял к висящему на стене носку, извлек из мешка ярко разрисованный шар (взятый из набора елочных украшений) и положил его в носок. Один за другим он обошел все доступные носки и в каждый сунул по шару.

Выполнив свою работу, Олаф-Санта без сил опустился на пол. Так он и продолжал сидеть, наблюдая происходящее безучастным остекленевшим взглядом. Да, вообще-то Санта-Клаусу полагается быть веселым и жизнерадостно хохотать, содрогаясь пухлым животом. Но данная конкретная модель Санты явно была старательно избавлена от этих особенностей.

Зато эмми пребывали в таком восторге, что с лихвой компенсировали недостаток веселости Санты. Пока Олаф не положил в носок последний шар, они тихо сидели на своих местах. Но как только все подарки оказались на местах, воздух содрогнулся и в ужасе сморщился от дикого визгливого гвалта. Уже через полсекунды каждый эмми сжимал в трехпалой лапке по шару. Аборигены нежно и осторожно прижимали подарки к груди, живо обсуждая их. Потом они принялись сравнивать шары, собираясь в кучки, чтобы поглазеть на наиболее, с их точки зрения, выдающиеся экземпляры.

Тот самый эмми-неряха, который разглагольствовал перед появлением Санты, подошел к Пелхэму и подергал его за рукав.

— Шантакляуз корош, — крякнул он. — Глядить, он наложиль яйца. — Эмми с благоговением посмотрел на свой шар. — Кр-разивые яйца, кразивей, чем у эмми. Яйца Шантакляуза, да? — Он ткнул Пелхэма в живот костлявым пальцем.

— Нет! — отчаянно заорал комендант. — Черт побери, все не так!