Монаший капюшон (Хроники брата Кадфаэля - 3) - Эллис Питерс

- Так-то оно так, да только приор пока еще не наш духовный отец! И если бы аббат Хериберт и вправду пожелал этого, то наверняка объявил бы о том капитулу. И уж во всяком случае сказал бы брату субприору. А тот ни о чем не знал, даже не догадывался. Я видел его лицо: он был ошарашен этим не меньше остальных. Нет, не надо было приору позволять себе такую вольность!

Что правда, то правда, подумал Кадфаэль, деловито растирая корни в ступке. Только вот брат Ричард, субприор, был, наверное, последним, кто мог подумать о чем-либо подобном. Большой добродушный увалень, он никогда не лез вперед, даже когда имел на то законное право. А вот иные братья, помоложе и понахальнее, очень скоро смекнут, что эта перемена им на руку. Приор из своей кельи мог следить за всем, что происходило в коридоре, в который выходят спальные кельи братьев. Теперь, когда в ней разместится брат Ричард, кое-кому будет куда легче улизнуть по своим делам по черной лестнице, после того как погасят свечи. Субприор ничего не заметит, а если и заметит - шума поднимать не станет.

- Все слуги в аббатских покоях прямо кипят от злости, - не унимался Марк, - ты же знаешь, как они преданы Хериберту, а теперь им придется служить другому, хоть формально наш аббат еще не смещен. Брат Генри, так тот сказал, что это чуть ли не святотатство. А брат Петр ходит чернее тучи, возится со своими горшками и все ворчит и грозится. Дескать, ежели приор и впрямь займет аббатские покои, так он ему болиголову не пожалеет, чтобы тот быстренько убрался восвояси, очистив помещение для настоящего хозяина.

Кадфаэль живо представил себе эту картину. Брат Петр давно служил у аббата поваром. Черноволосый, с горящими глазами, родился он где-то в глухомани, неподалеку от шотландской границы, и был невоздержан на язык, однако его пылкие заявления мало кто принимал всерьез - может быть, до поры до времени.

- Брат Петр частенько говорит такое, о чем лучше бы помолчать, но ты ведь знаешь, что он и мухи не обидит. И коли он главный повар, то все равно будет готовить блюда для аббатского стола, кто бы за ним ни сидел. Это его работа, да больше он ничего и не умеет.

- Будет-то будет, да только без радости, - убежденно возразил Марк.

Спору нет, монахи были потрясены случившимся, однако порядок в стенах обители был столь отменно налажен, что всякий брат, - по нраву ему это или нет, - все равно будет неукоснительно исполнять все, что ему положено.

- Ничего, аббат Хериберт еще вернется, восстановят его в должности, размечтался Марк, принимая желаемое за действительное, - то-то у приора глаза на лоб полезут.

Марк представил себе величественное лицо Роберта с выпученными, как у лягушки, глазами и рассмеялся. У Кадфаэля не хватило духу побранить юношу, он и сам едва сдержал смех.

Спустя неделю после отъезда аббата Хериберта, в середине дня, в сарайчик Кадфаэля наведался попечитель лазарета брат Эдмунд, которому понадобились лекарства. Морозы стояли не сильные, однако ударили они неожиданно после теплой погоды и многих застали врасплох. Кое-кто из молодых братьев, из тех что работали на открытом воздухе, расчихались и раскашлялись не на шутку. Четверых пришлось поместить в лазарет, где, помимо того, отлеживалось и несколько стариков - по немощи они уже не трудились, а только посещали церковные службы, мирно дожидаясь кончины.

- Этим парням всего и надо, что несколько дней побыть в тепле, и дело пойдет на лад, - заметил Кадфаэль, взбалтывая флягу и переливая из нее в маленькую склянку темную жидкость со сладковатым ароматом. - Хотя, конечно, несколько дней ни к чему маяться. Пусть они принимают это по маленькой ложке два-три раза в день, им быстро полегчает.

- А что это такое? - поинтересовался брат Эдмунд. Он знал многие снадобья брата Кадфаэля, но ведь тот постоянно придумывал что-нибудь новенькое. Интересно, уж не на себе ли испытывает Кадфаэль эти настои?

- Это шандра с розмарином да камнеломка. Я заварил их в льняном масле и развел в красном вишневом вине. Вот увидишь, им станет лучше - это и от кашля, и от насморка помогает. - Он бережно закупорил большую флягу и протер горлышко. - Может, тебе еще что-нибудь нужно? Старикам-то, верно, не по нутру то, что сейчас творится. Когда человеку перевалит за шестьдесят, перемены его уже не радуют.

- Такие, во всяком случае, точно не радуют, - грустно признал Эдмунд. - Многие и не подозревали, как дорог им Хериберт, пока не ощутили потерю.

- Так ты думаешь, мы его потеряли?

- Боюсь, что, скорее всего, это так. Стефан-то вряд ли затаил зло на аббата, но он во всем будет потворствовать легату, чтобы только сохранить расположение папы. А легату, который явился сюда переустраивать церковь и наделен для того всей полнотой власти, Хериберт едва ли сумеет потрафить. Может, Стефан, осерчав, и высказывался нелестно об аббате, но решать судьбу Хериберта будет не он, а Альберик Остийский, а тот, скорее всего, сочтет, что наш добрый маленький пастырь слишком мягок по натуре для своего сана, удрученно заключил Эдмунд и добавил: - Я бы прихватил еще горшочек с мазью, что заживляет язвы. Бедный брат Адриан - и за что ему это наказание!

- Видать, сильно его припекло, - сочувственно промолвил Кадфаэль.

- Кожа да кости, просто как скелет! Он уже и есть-то почти не может. Увядает, как лист.

- Смотри, если что, сразу посылай за мной. Я здесь не для того, чтобы бить баклуши, и всегда рад помочь. А вот и то, что тебе надо. На сей раз этот бальзам посильнее будет, я в него побольше богородичной травки добавил.

Брат Эдмунд спрятал склянку и горшочек в свою суму и задумался, потирая пальцами острый подбородок, не забыл ли он еще чего-нибудь.

Неожиданно от двери пахнуло холодом. Оба монаха обернулись и увидели незнакомого парня, в смущении застывшего на пороге.

- Прикрой-ка дверь, паренек! - сказал Кадфаэль, поеживаясь.

- Прошу прощения, брат, - поспешно и почтительно отозвался молодой человек. - Я подожду, пока ты освободишься. - И парень, попятившись, вышел и начал закрывать дверь.

- Нет, нет, - с веселым нетерпением воскликнул Кадфаэль, - я не это имел в виду. Заходи в тепло, а потом прикрой дверь, а то из-за этого ветра жаровня дымится. Входи, входи, я только дам, что нужно, брату Эдмунду, и займусь тобой.

Дверь открылась ровно настолько, чтобы позволить сухопарому молодому человеку со смуглым худощавым лицом протиснуться внутрь. Вошедший тут же торопливо закрыл ее за собой и замер. Он не вымолвил ни слова и выглядел так, будто хотел стать невидимым, но глаза его раскрылись от любопытства и удивления при виде развешанных по стенам высушенных трав и полок, уставленных бутылями и горшками, таившими урожай минувшего лета.