Философские пропасти - Иустин (Попович)

Для измученного человека необычность этих реальностей разрастается в божество. Трагизм, проклятый трагизм наших фантастических реальностей заставляет человека создавать себе богов, искать богов там, где они и не скрывались. Все, что необычнее человека, и выше, и сложнее по своей природе, навязывает себя человеку в божества. И естественно, что человек имеет много богов, неудивительно, что он многобожник. Многобожество – следствие многоудивительности мира. Весь мир – это мука для духа, и всякая вещь. Ни одну муку человек не может полностью объяснить собою, но прибегает к богам. Многие муки ведут ко многим богам. Поэтому человек на своем мучительном историческом пути и сотворил много богов. Тяжело разобраться в них. Все предлагают себя, и муки заставляют человека их принимать.

Чем сильнее мука, тем более сильного бога она требует, мелкие муки находят мелких богов. Но существует одна мука, сильнее самых сильных, мука в которой собраны все остальные муки. Бог, который наполнит ее смыслом и притворит в радость, тот воистину Бог, и нет другого. Эта величайшая мука – смерть. А с ней и страдание, добро и зло, истина и ложь. Все вкупе они составляют мученические проблемы, ибо всякий человек, которого мучают эти проклятые проблемы, – мученик.  

Мучимый этими проблемами, человек должен искать человека или бога, который бы мог из разрешить полностью и окончательно. Кто из разрешит полностью и совершенно, тот и есть истинный Бог, а остальные – ложные. Нет ни одного между фейербаховскими человеко-богами, не обанкротившегося перед этими проблемами. Если желаешь испытать богов, то сделай то же самое. Возложи на них свою величайшую муку; кто наполнит ее смыслом и правдой, тот заслуживает быть твоим Богом.

Если тебя обуяло страдание и преследует тебя, переложи его на своего бога. Если он сделает его своим, если он наполнит его смыслом и правдой, то это твой истинный Бог и нет в нем лжи и бессилия. Также твой Бог истинен, если он жил в твоем теле и дал смысл твоей бренности; если он жил твоей душою и усладил горькую тайну твоей жизни; если был зеницею твоего заплаканного ока и увидел и обрел смысл роковой тайны человеческой жизни, над которой ты плачешь.

Мученические проблемы доводят человека до самого страшного перепутья, до перепутья религиозного, на котором испытывается и избирается Бог. Кто не достиг религиозного перепутья, того, значит, не посещали еще мученические проблемы. Стоя у религиозного распутья, человек стоит на горящих углях. Невероятно тяжело выбирать бога, еще тяжелее выбирать лучшего Бога. Человеку знаком мох вселенной, в нем он вьет гнездо, до тех пор пока он не познает лучшего и единственно истинного Бога. Без Бога все его знание расхоже и слабо, мелко и поверхностно.  Он ничего не знает, как должно знать. Не знает ответа страшной загадки добра и зла, которая безмерно превосходит все, что зовется человеком. Поэтому он не может ее приписывать божествам.

Если бы этот мир был только иллюзией, его еще можно было бы вынести, но он – кошмарная иллюзия, поэтому человеку тяжело выносить его без бунта. Спиритуалисту материя кажется иллюзией; материалисту иллюзией кажется дух. Поэтому скепсис есть неизбежный результат человеческой мысли. Чем завершается моя мысль о мире, если не скепсисом? Если же не завершается так, то, значит, я не домыслил до конца свою мысль, не довел до конца свое ощущение. Пусть человек пошлет одну свою мысль в мир. Какой она к нему возвратится? Разве она не возвратится из странствия гораздо более сложной, более загадочной, чем она была до своего путешествия?

Человек разделил себя, повел себя многими тропами, чтобы освободиться от мук своего бытия. Создавал религии, создавал культуры, чтобы облегчить страшное бремя экзистенции. В  поисках ценностей человек неминуемо приходил к перекрестку, на котором ломаются кости. Здесь его путь разветвляется, раздваивается в многорукавную дельту. Чем же завершается первый рукав, тысячный? Не океаном ли бесконечности?

«Через многие вещи я шел к смыслу жизни, - говорил один отчаявшийся молодой человек, - через многое и через многих людей, но, увы! И вещи, и люди доводили меня до проклятого распутья, до горящего углями перекрестка и оставляли меня на нем одного, удивленного, ошеломленного и осмеянного. Да, осмеянного. И через вещи, и через людей кто-то мерзко смеялся надо мною, некто, кто сильнее и вещей, и людей. И я не мог без проклятия вынести эту тиранию, ибо это была тирания наихудшего рода. Осмеянный, я бежал в одиночестве твоими путями, и философия, и твоими, наука, и твоими, культура, и все они завершились беспутьем и дебрями. Да, беспутьем  и дебрями, от чего одичала душа моя в тесном теле моем. И я посылал ее через многие теории и гипотезы за непроходящей ценностью, она же возвращалась ко мне вся избитая и израненная. Я посылал ее измученную, и она возвращалась ко мне еще более нагруженная муками, еще более обремененная ужасами и в своем одиночестве рожала стоглавую гидру отчаяния. И я был должен думать страшную думу своего новорожденного: скользкий червь, длинный-предлинный червь есть ось вселенной. И в безумном  своем отчаянии я сам свернул и слепил душу свою вокруг своего многострадального тела и, ах, свернул ее вокруг креста и распятия. Разве тело мое не символизирует крест? Голова моя, ноги мои и разведенные вширь руки мои не есть ли крест и распятие, на котором покоится полночь и около которого водят хоровод привидения? Психофизической структурой своего существа человек поставлен на самое жестокое распутье: между духом и материей, добром и  злом видимым и невидимым, чувственным и неощутимым, эти и тем, «я» и «ты»…»

Человек – это путь к новым ужасам и новым страданиям. Через человека шествует некое чудовище, и кто знает куда? Тело человеческое служит ему транспортным средством, последняя остановка которого – смерть. Смерть – это непробиваемая стена; смерть это невозможность двигаться вперед…Когда человек избирает (а он обязан избрать) нечто за смысл жизни, тогда пусть он это ничто пресечет путем смерти и окажется на горящем углем перепутье, на котором человек не может выдержать без бога, без хоть какого-нибудь бога. Говорят, культура – смысл жизни. Прерви ее смертью, что останется от этого смысла? Прервите смертью все, что сотворил человек и что сотворил гуманизм: может ли что-либо из всего этого быть смыслом жизни?

Человек – мера всех вещей, видимых и невидимых, это основной принцип и критерий гуманизма. Но поскольку человек не владеет ни абсолютным смыслом жизни, ни абсолютной истиной, тогда, значит, все человеческое относительно. Релятивизм – душа гуманизма. Теория относительности Эйнштейна – это окончательное, итоговое следствие гуманизма и всех его философских, научных, религиозных, культурных ответвлений.

Но не только это: на последнем своем рубеже гуманизм является нигилизмом. Разве может человек не быть нигилистом, если не признает никакой абсолютной ценности? Идя логическим путем до конца, мы неминуемо придем к заключению: релятивизм – отец анархизма. Поскольку все ценности относительны, тогда имеет ли право хоть какая из них выдавать себя за верховную, за наивысшую и наиглавнейшую? Все остальные имеют право на анархичный  бунт против нее. Нет сомнений, нигилизм и анархизм  - неминуемая, заключительная, апокалиптическая форма гуманизма и его релятивизма.

Гуманизм во всем следует своей специфической логике, когда отрекается от Бога, потому что провозгласил человека Богом. Но доведенная до конца, эта логика отрицает и мир, и человека. Акосмизм – это самое естественное и самое логичное последствие атеизма. Ибо человек, который сознательно отрекается от Бога, не может не закончить отрицанием мира и человека, если не наполнит их смыслом и правдой. А что для него это невозможно, человек уже неопровержимо доказал и показал самыми различными способами.

Человек любит быть Богом. Это показывает гуманизм. Но никто из богов не компрометировал себя так страшно, как человекобог. Он не мог осмыслить ни смерти, ни страдания, ни жизни. Может ли тогда человек быть спокоен и удовлетворен таким богом? Не ощущает ли человек, как пиявка смерти жадно сосет зеницу души его и всякого иного человека? И еще хвалится человеком!

Кто, как стеной, обложил себя человеком, не найдет ни покоя, ни мира мятежному своему уму: он не вошел в тихое пристанище. Все пути человеческие ведут ко гробу; в нем собираются, в нем остаются, в нем и завершаются; в нем все узлы остаются неразвязанными. Тут только наконец человек ощущает немощь своего разума, своей воли и своего сердца. Немощь и банкротство. И это банкротство заставляет его идти далее человека, превыше человека, к более высокому и крепкому, чем человек, существу: к Всебытию, Всесмыслу и Всеосмыслителю. Тогда он болезненно и со всей силой ощущает, что человек – это то, что требует своего довершения, дополнения. Человек начат, но недовершен. Все человеческое стремление к прогрессу, к знанию, все его поиски чего-либо превышающего человека показывают, что человек, оставаясь собой только со своей природой, недостаточен для самого себя и недоувлетворен. Он – «стрела, тоскующая» по тому берегу, по тому человеку, более полному и совершенному, по Богочеловеку.