Самые скандальные треугольники русской истории - Павел Кузьменко

Все началось по делу. И поначалу самой деловитой фигурой показался тот, кто этим качеством потом не отличался. В 1839 году в доме Брянских появляется Иван Иванович Панаев, двадцатисемилетний литератор, журналист, переводчик, человек, вообще вникавший во все, причастный ко всему, оставивший след везде, но незначительный. Такова уж была его судьба.

Панаев принес Якову Григорьевичу свой перевод «Отелло». Позже он познакомил семью с композитором Михаилом Ивановичем Глинкой. В театре готовилась постановка первой русской оперы «Жизнь за царя», и спевки устраивались, как обычно, на квартире Брянских[1]. Иван Панаев стал часто бывать в доме. Молодые люди, Авдотья и Иван, легко увлеклись друг другом. Никто не видел никаких препятствий, которые могли бы помешать им объединить свои судьбы. Молодой человек был богат, хорош собой, элегантен и образован, словом, создавал приятное впечатление. За Авдотьей Яковлевной отец давал неплохое приданое.

После венчания Панаевы переехали в Москву. У мужа и здесь оказалось немало знакомых и, как следствие, много хлопот. Иван Иванович агитировал московских авторов присылать свои статьи в только что открытый в Петербурге журнал «Отечественные записки», который редактировал Андрей Краевский. Одним из первых откликнулся уже известный, авторитетный критик Виссарион Белинский.

Из актерской среды молодая жена Панаева сразу попала в среду литературную. Попала, попалась… Конечно, и в этом обществе существовали обычные богемные забавы — сплетни, интриги, карты, попойки, адюльтеры, одалживание без отдачи и с отдачей. Только в писательском кругу образовательный и умственный уровень был повыше. Особенно с учетом того, что актеры того времени ничему особенному не учились и расходовали себя все больше в простеньких водевилях. И здесь неучу Авдотье оставалась только роль молоденькой, хорошенькой, глупенькой супруги в компании острых на язык «акул пера».

Хорошо лишь, что первой литературной знаменитостью, с кем она познакомилась, оказался неистовый на журнальных страницах, но деликатный в быту Белинский. Он и подшучивал над Авдотьей деликатнее прочих. «Белинский любил поболтать с молодой женой Ивана Ивановича, потешаясь проявлением ее наивности», — писал брат Панаева Валериан. Авдотья порой сердилась, иногда ссорилась с критиком, но очень скоро забывала об обиде и мирилась с ним.

Панаевы жили на Арбате, Белинский снял себе комнату напротив их дома и пригласил к себе на новоселье пить чай. Авдотья была приятно удивлена, увидев в бедной меблированной комнате критика множество роскошных цветов в горшках: олеандры, фикусы, кактусы, гортензии, даже тропические орхидеи… Они стояли и на окне, и на письменном столе, и на полу. Виссарион страстно любил цветы.

Панаева поинтересовалась, дорого ли стоило вот так украсить комнату? Белинский смутился и ответил, что после ее вопроса он будет казниться этим.

— Почему вы будете казниться?

— Да разве можно такому пролетарию, как я, дозволять себе такую роскошь! Точно мальчишка: не мог воздержать себя от соблазна!

Несколько проще Белинского оказался тогда еще молодой историк Константин Сергеевич Аксаков, будущий идеолог славянофильства, сын автора «Аленького цветочка». Однажды он пригласил Панаевых обедать. Перед обедом к гостям подошла Вера Сергеевна, старшая дочь С. Т. Аксакова.

— Я вас должна предупредить, чтобы вы не удивились, если вам не представят Гоголя. Он не любит теперь никаких новых знакомств, особенно с дамами. Он такой стал болезненный, нервный, не может выносить даже за столом шума, так что меньшие мои братья и сестры сегодня обедают отдельно.

После смерти Пушкина Николай Гоголь по праву считался первым писателем России, и все литературное общество относилось к нему с уважением. В том числе и к его странностям, угрюмости, женобоязни. Авдотья Панаева вспоминала:

«Хозяйка дома усадила меня возле себя, а по другую сторону посадила Гоголя; ему было поставлено вольтеровское кресло… У прибора Гоголя стоял особенный граненый большой стакан и в графине красное вино. Ему подали особенный пирог, жаркое он тоже ел другое, нежели все. Хозяйка дома потчевала его то тем, то другим, но он ел мало, отвечал на ее вопросы каким-то капризным тоном. Гоголь все время сидел сгорбившись, молчал, мрачно поглядывал на всех. Изредка на его губах мелькала саркастическая улыбка, когда о чем-то горячо стали спорить Панаев с младшим Аксаковым».

А ведь гениальному ипохондрику Николаю Васильевичу в 1839 году было только тридцать лет! И «Мертвые души» еще не были написаны. В 1846 году Некрасов пришел к Белинскому с рукописью первого романа Федора Достоевского «Бедные люди» и с возгласом:

— Новый Гоголь явился!

— Что-то у вас Гоголи, как грибы, растут, — проворчал Белинский, но скоро убедился, что действительно явился.

Прожив два месяца в Москве, Панаевы перебрались в Петербург. Туда же следом переехал и Белинский. Перезимовав у гостеприимной четы, критик наконец смог снять собственное жилье.

Иван Иванович Панаев был очень не бедным человеком. А по сравнению с большинством других литераторов — просто богатым. Он наследовал прекрасное состояние от дедушки и бабушки. Недалеко от Петербурга ему принадлежал берег Невы версты на четыре. Земля эта сдавалась в аренду под постройку фабрик и торговых заведений, а Панаев получал приличную ренту. Помимо земли, Панаеву вместе с родственниками принадлежал собственный дом в Петербурге и капитал в пятьдесят тысяч. Сдавать свое жилье и нанимать для себя было выгодно. Так что молодая семья жила на широкую ногу, снимала дорогие просторные квартиры.

Панаев был занят безвозмездной, как обычно, работой в «Отечественных записках» и активным вращением в высших кругах творческой интеллигенции. Он был знаком, кажется, со всеми, что нельзя считать невозможным. Число людей, занятых в литературе, журналистике, театре, живописи, тогда значительно уступало числу занятых в этих областях ныне. И остается только удивляться, что КПД творчества XIX века оказался так высок. Людей немного, но сколько из них классиков! Зимой 1840 года Авдотья Панаева имела возможность познакомиться с заходившими к мужу модным поэтом Нестором Кукольником, уже знаменитым художником Карлом Брюлловым, писателем Василием Боткиным[2], историком Тимофеем Грановским, молодым журналистом, будущим теоретиком анархизма Михаилом Бакуниным. Один раз она видела Михаила Лермонтова, зашедшего попрощаться перед отъездом на Кавказ, где и погибнет. Часто приезжали и останавливались у Панаевых москвичи Алексей Кольцов, Александр Герцен и Николай Огарев. Ежедневно приходил обедать Белинский. Панаева все больше отмалчивалась, не принимала участия в высокоумных разговорах, но постепенно набиралась опыта — житейского, литературного, женского.

Нельзя сказать, что жизнь молодой женщины, вырвавшейся из-под деспотичной опеки родителей и попавшей в вольную литературную среду, была полной и счастливой. В 1841 году Авдотья родила ребенка, но тот умер через несколько недель. Для нее трагедия, для Ивана Панаева — приличный повод охладеть к супруге. В общем, он и не был создан для семейной жизни в нормальном, а не богемном понимании. Молодая прелестная девушка, вызывавшая интерес у всех мужчин, была для него очередной красивой безделушкой, приобретением в одном ряду с модным выездом, модным фраком, модной комнатной собачкой. Он похвастался своей красивой женой перед многочисленными приятелями, посетил с ней популярные летние музыкальные концерты в Павловске, свозил ее в Париж и в свое имение под Казанью и вновь погрузился в холостяцкие развлечения. Так что на вопрос «Зачем ты женился?» Панаев больше, чем кто-нибудь другой, имел право пожать плечами.

Не прошло и двух лет после их свадьбы, как Белинский, который был ближе всех остальных не только Панаеву, но и его супруге, пишет в письме: «С ним (Панаевым) была история в маскараде. Он втюхался в маску, завел с нею переписку… получил от нее письмо и боялся, чтобы Авдотья Яковлевна не увидела».

Ванька Панаев, как именовали его близкие друзья, был потрясающе легкомысленным человеком со всеми типичными достоинствами и недостатками богатого баловня судьбы. Он чувствовал себя в своей тарелке только во время праздников, карнавалов, ни к чему не обязывающих светских бесед. При этом находил очень немного времени для занятия литературой, в результате чего не создал ничего путного. Хотя Панаев и был способен заниматься серьезным делом. Он любил что-нибудь организовывать — журнал, общественный кружок, — кипел при этом энергией, заводил многочисленные связи. Но ему обычно не хватало основательности поставить дело на надежную основу. Такому человеку нужен был руководитель. И он нашелся в лице Некрасова.