«Тайная» и «явная» история монголов ХII-ХIII вв. - Лев Гумилев

У власти оказалась придворная камарилья, во главе которой стояла Фатима-хатун, пленная персиянка, наперсница ханши. Интриги и произвол достигли своего расцвета. Чинкай, спасая свою жизнь, должен был укрыться под защиту Кудэна, внука Угэдэя; Махмуд Ялавач бежал, обманув стражу, а нойон-темник Керегез был арестован и казнен по наветам фатимы. Правление Туракины породило еще больше недовольства, чем управление Елюй Чу-цая.

Военная же партия, сплоченная в 30-е годы, отнюдь не оказалась такой в 40-е. Она разбилась на две группы, соперничество которых помогло Туракине сохранить власть до августа 1246 г., когда на престол был избран Гуюк.

Одна из них, отражавшая, как можно предположить, интересы монгольской военной аристократии, ветеранов, соратников Чингисхана, ориентировалась сначала на Тэмугэ-отчигина, который в 1242 г. сделал неудачную попытку захватить престол, а потом-на Батыя, ставшего старшим в роде, и Мэнгу.

Другая, связанная с уйгурским купечеством, состояла, по-видимому, из среднего и низшего воинства, кэрэитского, найманского и каракиданьского происхождения. Идеологией этой группы было христианство, а вождем стал личный враг Батыя-Гуюк, хотя он и не был христианином. В XIII в. исповедание веры и политическое направление в какой-то мере соответствовали друг другу.

Несторианское христианство, занесенное в Центральную Азию в VII-VIII вв., к началу XIII в. достигло своего расцвета. Христианами были кэрэиты, самое многочисленное и культурное из монгольских племен, часть уйгуров, басмалы, и, по-видимому, христианская идеология была распространена и у найманов и каракиданей. Большая часть кочевников, покоренных Чингисханом, так или иначе примыкала к христианству[62]. Во внешних войнах покоренные кочевники шли рука об руку с монголами, но внутри империи они были в подчинении у ветеранов Чингиса, которые исповедовали свою веру и допускали на высшие должности только своих единоплеменников. В 30-х годах XIII в. возникли противоречия между монгольскими царевичами, Гуюк смертельно поссорился с Батыем. Для того чтобы удержаться, ему надо было опереться на войско. Тогда Гуюк нашел опору среди низших слоев военачальников, т.е. среди кэрэитов найманов, басмалов и других.

Гуюк приблизил к себе христианских чиновников из Уйгурии-Кадака и Чинкая и православных священников из Сирии, Византии, Осетии и Руси[63] одновременно объявив себя врагом латинства[64] и ислама. Он собирался продолжить завоевательную политику своего деда, очевидно для того, чтобы оделить военной добычей своих сподвижников, обойденных монгольской военной аристократией. Рашид ад-дин приводит пример его «щедрости»: ткани, привезенные в ханскую ставку купцами, оплачивала обычно казна. Когда их скопилось много, Гуюк приказал раздать товары бесплатно войску[65]

Смысл мероприятия Гуюка ясен. Купцы, не продавшие товары, получили возмещение из казны. Низы армии, недостаточно богатые, чтобы купить роскошные ткани, получили их даром. Расплатилась за всех провинция. Внезапная смерть Гуюка изменила ситуацию в пользу «старомонгольской партии». Теперь обстановка 1240 г. ясна и одновременно проясняется творческий облик автора «Тайной истории монголов».

Отмеченные военные симпатии автора и замалчивание имени Елюй Чу-цая позволяют с полной уверенностью определить его партийную принадлежность. Он дает резко отрицательную характеристику Гуюку, который «не оставлял у людей и задней части, у кого она была в целости», и «драл у солдат кожу с лица», «при покорении русских и кипчаков не только не взял ни одного русского или кипчака, но даже и козлиного копытца не добыл».

Вместе с тем образ Тэмугэ-отчигина всегда положителен: «Отчигин-малыш матушки Оэлунь, слывет он смельчаком. Из-за погоды не опоздает, из-за стоянки не отстанет». В истории с убийством Тэб-Тэнгри автор стремится выгородить не Тэмуджина, а Отчигина. Он подчеркивает, что Отчигин был всегда любимцем высокочтимой Оэлунь-еке.

Ясно, что автор «Тайной истории монголов» принадлежал к «старомонгольской партии». Потому он и обеляет Джамуху, представляющегося ему носителем древнемонгольской доблести и традиций, уходящих в прошлое. Потому он выгораживает его от обвинения в измене монгольскому делу устами самого Чингисхана, будто бы предлагавшего ему «быть второй оглоблей» в телеге государства, другом и советником[66]. Именно поэтому он восхваляет предательство Джамухи по отношению к кэрэитам и найманам, потомки которых в 1240 г. объединились вокруг Гуюка, ненавидимого и презираемого автором. И не случайно говорит он устами Джамухи, что тот, «стремясь мыслью дальше анды», остался круглым сиротой с одной женой-»сказительницей старины»[67]. Ведь это неправда! Друзья и соратники Джамухи в то время еще не сложили оружия. Мужественные меркиты и неукротимый найманский царевич Кучлук держались до 1218 г., а Джамуха попал в плен случайно, из-за измены своих воинов. Но что до этого автору «Тайной истории монголов»! Ему надо прославить древнюю монгольскую доблесть и изобразить кэрэитов и найманов беспечными, изнеженными хвастунами, чуть ли не трусами, за исключением некоторых богатырей, вроде Хадак-багатура, обласканного за доблесть самим Чингисханом[68]. Потому он замалчивает роль Эльчжидай-нойона в казни Джамухи, ибо ему пришлось бы отметить, что этот друг Гуюка был также любимцем Чингисхана, а тогда созданная в «Тайной истории монголов» концепция потеряла бы свою политическую действенность. Эльчжидай упомянут там лишь в той связи, что однажды, проходя мимо стражи, он был задержан, и дважды при этом сказано, что это правильно[69]

Возврат к старой доблести – вот идеал автора и политическая платформа, ради которой он написал свое замечательно талантливое сочинение.

В 1240 г. он был, видимо, очень стар, потому что с 1182 г. местоимение «мы» заменяет «они». Если в это время автору было даже только 16-18 лет, то в 1240 г. ему должно было быть под 80. По одному этому можно сказать, что «Тайная история монголов» не могла быть единственным его произведением, но время и эпоха похитили от нас остальные. Отсюда понятны не только его грандиозная начитанность и свободное обращение с цитатами и изменение интонаций на протяжении повествования, но и само заглавие. Это поистине «Тайная история»-протест против официальной традиции, идеализировавшей личность Чингисхана.

Автор поставил своей целью доказать, что не хан, а доблестное монгольское войско создало империю. Хан может ошибаться, может иметь недостатки, но он должен чтить и холить своих ветеранов, «которые вместе с ним трудились и вместе создавали государство»[70]

Вот тут-то и коренится ответ на многие темные страницы такого исторического памфлета, как «Тайная история». Надо сказать, что памфлеты в XIII-XIV вв. были рядовым событием, и ничего выдающегося филологического в такого рода сочинении не было. Памфлет писался тогда, когда грамотеи с соизволения хана оттесняли ветеранов. Тут я должен сказать, что своей биографией я принадлежу к «сочинителям» и ветеранам, и мне вполне доступно определить логику возникновения ветеранского сочинения, что так трудно предположить историку или языковеду, которому не приходит в голову построить опыт исследования источника на том, что пережили его современники на недавних полях сражений. Война, которую провело мое поколение с целью воссоздания великой империи, построенной на принципах, которых не разделяло большинство населения, заставляет меня увидеть в источнике многое из того, что ускользнуло от внимания монголистов и китаистов.

Памфлет старого монгола был рассчитан на пропаганду среди обиженных войной ветеранов, он доказывал всем, что соль земли именно они и что ветеранам империя обязана своим существованием. Ветераны-обижающийся народ, и психология ветеранов нам ясна по итогам их исторических претензий в Риме Траяна, или поздних солдатских императоров, Франции после наполеоновских войн, или солдат и отставных офицеров Николая I, обрекшего своих ветеранов на нищенское существование. И потому «Тайная история» была, конечно, тайной, так как монгольское правительство, истребившее в войнах цвет монгольского богатырства, никогда бы не допустило бы открытой пропаганды таких взглядов.

Мы ничего не можем сказать о дальнейшей судьбе автора «Тайной истории монголов», но мне невольно кажется, что он был среди тех нойонов, которые подбивали на переворот Отчигина в 1242 г. и которые заплатили головой за бездарность и трусость своего высокородного вождя. Но если тенденция «Тайной истории монголов», чернящая Тэ-муджина, является полемикой против официального восхваления его личности, то и линия, обеляющая его, тоже, очевидно, против кого-то направлена. Учитывая, что Чингисхану и его дружинникам-головорезам завоевание собственной страны досталось труднее, чем любая из побед против врагов зарубежных, мы не только вправе, но обязаны предположить в среде монгольских родовичей крайне скептическое отношение к созданию мировой империи на трупах их соплеменников. Мысли и чувства униженных и ограбленных кэрэитов, найманов, ойратов, татар и прочих покоренных кочевников не могли не воплощаться в произведениях, по жанру подобных «Тайной истории монголов». Против них-то и выступает вторая тенденция-прославление справедливого хана вседержателя, устроителя державы, водворившего в Монголии порядок.