Летят наши годы - Николай Почивалин

— Налей-ка, хозяюшка, чего покрепче, — скользнув взглядом по Корнееву и шлепнув на стул авоську с бельем, попросил он. Разглядев Полину, посетитель восхищенно щелкнул языком, двинулся к стойке: — Вот это хозяюшка, тут не хочешь, а выпьешь!

В груди у Федора Андреевича что-то неуклюже шевельнулось. Настороженно прислушиваясь к шутливым и грубоватым комплиментам человека в бушлате, Корнеев хмурился. Полину, вероятно, ежедневно одолевают таким вниманием, любителей выпить и поухаживать много. Напрасно она ушла из школы: люди там культурные. Писала, что трудно жить, плохо с питанием. Тогда, вдалеке, и ему такое решение казалось правильным: только бы выжила, не болела, была сыта!.. Запоздалая ревность, которая там, на фронте, а потом в госпитале, казалась смешной и беспредметной, теперь, когда Поля снова стала близкой, вспыхнула в сердце и остро, неприятно посасывала.

— Был бы помоложе, приударил! — продолжал балагурить человек в бушлате.

— Он тебе приударит, — слегка порозовев и показывая на Федора Андреевича, засмеялась Полина. — Муж вон сидит!

Мужчина оглянулся, добродушно посмотрел на Корнеева.

— А я такое говорю, что и мужу слушать приятно. Верно, товарищ?

Федор Андреевич молчал.

Человек заметно смутился:

— Ничего плохого я не сказал, пошутил, и все.

Буфетчица отошла, ее муж, в офицерской шинели и фуражке, сидел молча.

— Подумаешь, гордый какой! — рассердился человек в бушлате. — Слово ему сказать трудно! Немой ты, что ли?

Корнеев кивнул.

— Что? — ошеломленно переспросил человек и, увидев, как побледнело лицо буфетчицы, кажется, готовой вцепиться в него, густо побагровел.

— Прости, товарищ! Не знал. Фронтовик?

Корнеев снова кивнул.

Посетитель крякнул, удрученно посмотрел на Корнеева.

— Видал, как ненароком обидеть можно своего же брата! У меня, знаешь, у самого живого места нет, весь побит. Вот! — Он вытянул левую руку. Пальцев на руке не было, раздавленный лиловый шрам начинался с запястья и скрывался под коротким рукавом бушлата.

Перекинув авоську, человек протянул Корнееву правую, здоровую, руку, дрогнувшим голосом сказал:

— На, браток, пять и не обижайся!

Федор Андреевич поднялся, крепко пожал широкую ладонь фронтовика.

Сутулясь, громко стуча тяжелыми солдатскими сапогами, тот вышел.

Полина сердито убирала посуду, бутылки. «Чего она сердится?» — с удивлением думал Федор Андреевич, пытаясь поймать ускользающий взгляд жены. У самого Корнеева вся только что разыгравшаяся сцена оставила лишь немного грустное чувство.

4.

После приезда Корнеева прошло уже пять дней, но каждое утро, пробуждаясь, он с изумлением обнаруживал, что под ним не госпитальная койка, а мягкая постель. Ох, и здорово же это!

Трофейные наручные часы с черным циферблатом показывали без двадцати восемь. Полина спала, подсунув руку под щеку; волосы с виска скатились на лицо. Почувствовав взгляд мужа, она сонно улыбнулась сквозь золотистую, пронизанную солнцем россыпь волос и снова закрыла глаза. Федор Андреевич поправил сбившееся одеяло, отошел. Пусть поспит, сегодня у нее выходной.

Погода установилась теплая, ясная; лето, говорят, замучило здесь дождями, пасмурным выдался и сентябрь, и теперь, словно возмещая, осень досылала земле свое нежаркое, недоданное за лето солнце.

Шла пора заготовок. В сараях гремела по днищам ведер перебираемая картошка, зеленели оброненные капустные листья, едва уловимый аромат исходил от аккуратно уложенных, поленниц. Удивительно, что раньше Корнеев не обращал внимания на такие мелочи, просто не замечал их; ныне самые обыденные проявления жизни приобретали в его глазах особый смысл и значимость.

Прохаживаясь от ворот до угла и обратно, Федор Андреевич прикидывал, что нужно сделать в ближайшее время. Получить паспорт, записаться в библиотеку — дел не густо. Вчера побывал в военкомате: временно сняли с учета. Опять временно, словно жизнь человека вечна!

Из ворот вышла Настя с дочкой. В первую минуту Корнеев не узнал ее: в синем пальто, в белом шерстяном платке, в туфлях на высоком каблуке, она была совсем непохожа на ту Настю, в сапогах и ватнике, которую он видел несколько дней назад. Вблизи, впрочем, праздничный наряд соседки выглядел скромнее: пальто старенькое, выношенное, на туфлях, даже сквозь крем, видны кружочки заплат.

Настя остановилась, ее простое открытое лицо было сегодня спокойным, светлым.

— Гуляете, Федор Андреевич? Хорошая погода. А мы с дочкой в кино ни свет ни заря — на детский сеанс. — Настя тронула полную щеку девочки, поправила вязаную шапочку. — Помнишь дядю Федю? Это он.

Девочка взглянула синими, как у матери, глазами, косички с красными бантами на концах качнулись.

— Нет, не помню.

Не узнавал девочку и Федор Андреевич. Когда он уходил на фронт, ей было года три; круглая, словно шарик, она с утра до вечера носилась по двору, с визгом залетала в расставленные руки Корнеева, охотно показывала, какие красивые туфельки купил ей папа. У нее были пухлые, со складочками ручонки, ярко-синие глаза. Корнеев и Поля часто затаскивали девочку к себе, угощали конфетами. Тогда они уже ждали своего Сережу… За эти дни ни Настя, ни ее дочка не были у них еще ни разу.

— Выросла, большая уже, — улыбалась Настя. — Ну, пошли, дочка. Гуляйте, Федор Андреевич!

Попрощавшись, Корнеев медленно двинулся к дому. Да, хороший человек электромонтер Павлов погиб, а след на земле остался — синеглазая Анка. Только сейчас Федор Андреевич подумал, что девочка очень похожа на отца. От матери только цвет глаз, а взгляд внимательный и спокойный, полные губы, округлый подбородок и темные, в крестик брови — все от отца…

Пока Корнеев гулял, к ним пожаловала гостья, Полинина тетка.

Агриппина Семеновна с красным лоснящимся лицом и складчатым подбородком, упавшим на рыхлую шею, поставила блюдечко с чаем, обхватила Федора Андреевича толстыми руками.

— Слыхала, слыхала, все вырваться не могла, — целуя Корнеева мокрыми мясистыми губами, говорила сна. — Здравствуй, племянничек, здравствуй!

Корнеев снял шинель, подсел к столу, посмеиваясь, написал в блокноте: «А вы все полнеете», — и подвинул Агриппине Семеновне.

— Чевой-то? — с интересом спросила она Полю. — Очки позабыла, как на грех.

Полина едва заметно усмехнулась — про очки тетка врала, она была неграмотной, — прочитала.

— А что мне! — довольно хохотнула Агриппина Семеновна. — Живем, хлеб жуем!

Она внимательно оглядела Федора Андреевича, одобрила:

— А ты, служивый, Ничего, не больно уж и изъезженный! Она вон тебя подкормит! А что онемел — опять не страшно. Ей, — показала она на Полю, — не с языком жить, а с мужиком.

— Тетя! — укоризненно остановила Поля.

— Что тетя? Ай не правда? У меня вон Степан на что уж плюгавый, не чета Антону-покойнику, царство ему небесное, а все мужик! И по дому, и за свиньями, и по своему делу, когда может.

Полина покраснела, отвернулась. Федор Андреевич возмутился, чиркнул в блокноте.

— Чевой-то? — дернула Агриппина Семеновна за рукав Полину.

— «Нельзя ли без глупостей!» — со скрытым удовольствием прочитала Полина.

— Это какие же глупости? — Агриппина Семеновна снисходительно смотрела на Корнеева. — Без глупости этой и дите не сделаешь, мир на том стоит!

Не желая слушать, Федор Андреевич отошел к окну, взял книгу.

Что-то негромко сказала Полина.

— А что больно поддаваться, — донесся громкий обиженный голос Агриппины Семеновны, — он мне, чай, в сыновья годится!

«Чертова баба! — раздраженно думал Корнеев. Он всегда недолюбливал ее за этот отвратительный цинизм. Забылось за эти годы, так вот — напомнила! — У Полины скверное окружение. Работает в каком-то кабаке, тут еще тетка эта преподобная! Надо что-то предпринимать. Полина и так замкнулась в своей скорлупе: придет, поест и спать. Ни разу за эти дни книжку не взяла. Новых платьев нашила, а книжки ни одной не прибавилось… Хотя насчет книжек зря: он ведь только приехал, она с ним побыть хочет, нельзя все в одну кучу валить. Тетка, наверно, и надоумила ее из школы уйти, очень похоже! С Полей нужно будет поговорить, не лучше ли ей все-таки сменить работу?»

До слуха снова донесся голос Агриппины Семеновны. Она о чем-то просила, говорила негромко, заискивающе:

— Ты уж постарайся. Скотина она скотина и есть, корма просит. А я тебе на праздник окорок уважу, копчененький.

— Ладно, тетя, ладно, — нетерпеливо отвечала Полина.

— Вот и славно! Пойду я, Поленька.

Прозвучал смачный поцелуй, тетка насмешливо и громко попрощалась:

— Не серчай, порох!

Полина подошла к мужу, взгляд у нее был укоризненный. Ну, вот сейчас и она упрекнет: старый, мол, человек, зачем ее обижать?