Гнездышко - Сидони-Габриель Колетт

– Во-первых, я ни о чём тебя не просила! Эрмина не повышала голос, но на её лице вновь появилось выражение озлобленной жертвы, она глядела исподлобья, и каждая её фраза завершалась судорожным вздохом. Коломба говорила с ней беззлобно, но достаточно настойчиво, так что та мало-помалу начала терять терпение. Алиса волевым усилием постаралась выйти из гула светло-жёлтого пространства своего одиночества.

– Эй-эй-эй, это ещё что там за дела? Во время еды – никаких перебранок, так гласит параграф третий Кодекса Родного Гнёздышка. Параграф четвёртый – никаких споров на публике.

– А здесь больше никого и нет, – сказала Коломба.

– Здесь эта тётка, знакомая Эрмины… Она сейчас заплатит по счёту.

– Несварение желудка ей не грозит: она выпила коктейль, – подметила Коломба.

– А кто эта толстуха? – небрежно спросила Алиса.

– Бывшая модельерша от Вертюшу, кажется, – ответила тем же тоном Эрмина. – Я познакомилась с ней в студии в Эпине, когда была фигуранткой в постановке «Её Величество Мими».

– Она работает у Вертюшу?

– Кажется, она раньше там работала… А сейчас – не знаю… Налей-ка мне чего-нибудь, у меня такая жажда…

Она стала разбавлять своё вино водой, и горлышко графина застучало по краю стакана. Алиса проводила взором седеющую женщину, направившуюся к выходу. Эрмина перестала есть и положила свой прибор поперёк тарелки.

– Наелась?

– Да, сыта.

– Жаль. Переменим вино, Коломба?

– Капельку божоле. Хорошо пойдёт с сыром.

У Коломбы слегка зарумянились скулы и крылья носа. Прищуря глаз по старой привычке курильщицы, она барабанила пальцами по краю стола. Алису ничуть не удивляло, что ни одна из сестёр не завела с ней разговор о Мишеле. И хотя время от времени притупившееся воспоминание оживало, Алиса отталкивала от себя мысль об умершем, как если бы он должен был ждать её дома. «Сейчас… Немного терпения…» Он уже больше не представлялся ей вытащенным из воды, мокрым, распростёртым на земле трупом. Может быть, он сейчас дома, сидит с телефонной трубкой у уха или стоит, опершись локтями о верхнюю доску секретера в стиле Троншен.[1] «Минуточку, Мишель… Оставь нас… Ты же знаешь: для нас, девочек Эд, эти маленькие трапезы, на которые не приглашаются посторонние – настоящее отдохновение души…»

– Что-нибудь из фруктов, Эрмина? Или фирменный торт?

– Нет, спасибо.

– Что-нибудь не так?

– Нет, всё в порядке.

В доказательство тому Эрмина оттолкнула свою тарелку, прижала салфетку к глазам и громко зарыдала.

– Эрмина! – закричала Коломба.

– Оставь её. Она скорее перестанет, если не будет себя сдерживать.

Алиса вновь принялась за еду, её примеру последовала и Коломба, расцветшая под благотворным воздействием сочного мяса и хорошего вина, да к тому же и успокоившаяся и словно бы излечившаяся раз и навсегда от всех забот благодаря спрятанной в её сумочке пятисотфранковой банкноте.

Родственная стыдливость заставляла их отвернуться от не сумевшей сдержать своих чувств сестры, они старались не глядеть на неё, как если бы она при всех мучилась от боли в животе или носового кровотечения. Эрмина успокоилась, вытерла слёзы с ресниц и попудрилась.

– Тихонечко, тихонечко, – сказала ей Алиса подбадривающим тоном. Светлые глаза Эрмины, казавшиеся голубыми из-за белокурых волос, сверкнули сквозь воспалённые веки.

– Тихонечко, – повторила она. – Легко сказать. Это надо ещё суметь.

Она заказала себе ранние вишни, привезённые в Париж издалека и уже поблёкшие на своих сухих стебельках. «На опушке леса, у воды, вишни были ещё в цвету, – вспомнила Алиса. На мокрые волосы Мишеля налипли два-три лепестка». Она нахмурилась, отогнав от себя возникшую перед её мысленным взором картину и её центральную фигуру, неподвижную и загадочную, и, обороняясь от них силами своего рассудка, заставила себя следить за младшей сестрой.

Эрмина оставалась бледной и расстроенной, она рассеянно катала между большим и указательным пальцами косточки от вишен. С опаской и некоторым отвращением Алиса думала, что ей, возможно, следует прервать молчание белокурой и скрытной сестры. «Скрытной? С самого детства мы скрывали друг от друга в основном свои неприятности…» Меж ними не было ни внутренней борьбы, ни семейного соперничества. Их сражения шли на других фронтах. Борьба за кусок хлеба, за то, чтобы получить место чертёжницы, или продавщицы, или секретарши, или тапёрши в близлежащем кабачке; совместными усилиями всех четырёх был создан весьма посредственный струнный квартет, чтобы выступать в больших кафе… Эрмина неоднократно работала манекенщицей. Прекрасная возможность быстро достичь полного истощения, предела собственных сил, выработать стойкое отвращение к чёрному кофе – ну а затем она бросалась искать работу на киностудиях… А Ласочка? Какая же она была красивая, когда сидела в окошечке кассы театра «Буфф», словно в рамке!.. Но если ты – одна из девочек Эд, тебе очень скоро доведётся узнать, каким образом честолюбивые замыслы, возросшие на почве мужского поклонения, рушатся при соприкосновении со стеклянной стеной, медной решёткой, порогом заведения модного портного, и преодолеть этот рубеж просто не приходит в голову… «Да, это так, – думала Алиса, – и я даже спрашиваю себя: а может быть, большинство так называемых жертв, пользовавшихся чрезмерным успехом у мужчин, сами заморочили себе голову?..»

Музыкантша-Коломба даже в самые трудные времена не смогла бы променять музыку на гуся с каштанами… Ну а Алиса умела делать всё на свете. Она даже сумела выйти замуж… В общем, они вели честную жизнь бедных и гордых девушек, бойких и независимых, поглядывающих на любовь без особого почтения и словно говорящих ей: «Подвинься-ка, голубушка, не занимай столько места. Голод, жестокость и потребность смеяться – более важные в жизни вещи…»

Алиса тайком разглядывала лицо Эрмины, заострившийся подбородок, впадинку на щеке под развившейся прядью белокурых волос… Вздохнув, она покинула мир своего одиночества.

– Будем пить кофе, птенчики?

Коломба решительным жестом отвергла это соблазнительное предложение, но затем с робким смешком согласилась.

– О да, давай кофе! Кофе, валяй! Кофе, кальвадос и прочее!

Она перевернула меню и быстрыми движениями стала набрасывать на нём нотные значки. Надвинутая на бровь шляпа и оттягивающая правый уголок рта сигарета лишь делали её лицо асимметричным, но не лишали его выражения благородной и рассеянной усталости. «Уж эта-то заслужила в жизни большего, – решила Алиса, – я имею при этом в виду и Каррина по прозвищу Балаби».

– Не надо бы тебе на ночь пить кофе, Эрмина.