По ту сторону добра (Справедливость - мое ремесло - 5) - Владимир Кашин

"Как же он сказал тогда? - в свою очередь не мог успокоиться Тищенко, все время вспоминая давнюю историю с художником Сосновским. - "Вы сможете спокойно жить, Степан Андреевич, если окажется, что мы с вами ошиблись и невиновный человек будет из-за нас расстрелян?" Каким прокурорским тоном он говорил тогда с ним!..

В конце концов это был только случай в его, Тищенко, жизни, и незачем об этом сейчас вспоминать!

Коваль, конечно, стал еще более упрямым и неконтактным. Высунулся в окно, жмурится, как ребенок, под каплями, которые падают на лицо... Старый милицейский волк, у которого уже стерлись зубы! В конце концов, что ему до характера Коваля. Подполковник должен сейчас выполнять конкретные задания по розыску доказательств преступления, возможно, и самого преступника. И все. "От" и "до"... Командовать парадом, как и полагается по закону, будет он, Степан Андреевич Тищенко... Коваль опытный оперативник, и это хорошо, что именно он поведет розыск. Кто-кто, а уж Коваль точно установит преступление это или случайное самоотравление. Хуже иметь дело с бездарным оперативником, тогда все бремя дознания ложится на следователя.

- Что ж, подозревать преступление некоторые основания у нас есть, словно отвечая мыслям Тищенко, произнес Коваль, и тот почувствовал, что Дмитрий Иванович недоговаривает. Это его задело - перед ним нечего играть в прятки!

- Хорошо! - сказал Тищенко. - Поскольку уголовное дело об отравлении Залищука заведено, давайте составим план работы и наметим оперативные задачи. Эксперты должны дать точный аргументированный ответ о причине смерти Залищука и определить состав яда. Сейчас главная работа у милиции... Возможно, Дмитрий Иванович, вам придется осуществить и отдельные следственные действия. Но конкретное поручение я дам позже. Какие у вас соображения?

Коваль отодвинулся от окна, кивнул Струцю. Тот подал ему листок бумаги.

- Прежде всего определим круг людей, с которыми встречался в тот трагический день Борис Сергеевич Залищук. - Дмитрий Иванович сделал паузу. - Выясним, кто имел реальную возможность совершить преступление. И у кого были причины желать гибели Залищука, кому это было нужно... Возникает еще ряд вопросов, на которые должен ответить розыск, но это уже потом. А пока придется изучить многих людей, их жизнь, прошлое и настоящее, характеры, надежды, мечты... - Коваль снова помолчал. - В тот вечер на даче у Залищука были и иностранцы, английские подданные, - сестра жены Залищука с дочерью... Это несколько усложняет задачу...

- По закону имеем право допросить их как свидетелей и даже как подозреваемых, - вставил Тищенко. - Нормы нашего уголовного кодекса, как известно, распространяются и на иностранцев, которые находятся на нашей территории... Если, конечно, это не дипломатические представители...

- Не в этом дело. - Но в чем оно, Коваль так и не сказал.

- Надеюсь, вы не думаете, что они приехали из далекой Англии, чтобы отравить какого-то пьянчужку Залищука? - Тищенко улыбнулся. - Нонсенс!

- Почему пьянчужку? - возразил Коваль, которому не понравилось пренебрежительное отношение к погибшему человеку. - Конечно, это не гости совершили... что им Борис Сергеевич... Здесь надо копнуть глубже.

- Дел у вас полные руки, - согласился Тищенко и пошутил: - Ваши милицейские работники говорят, что когда известна жертва, то это уже полдела.

- Да, - кивнул Коваль. - Но в данном случае, мне кажется, и первая половина дела будет нелегкой...

- Как это?! - глаза Тищенко округлились. - Жертва известна.

- Только одна... - пробормотал Коваль.

- Вы что, ждете новых жертв?! - Лицо Тищенко от удивления и возмущения вытянулось так, что утратило свои пухлые, детские очертания.

- Я еще ничего не знаю и ни о чем не могу говорить определенно, Степан Андреевич, - уклончиво ответил подполковник.

- Значит, и намекать не нужно. А то мне уже показалось, что вы хотите создать нам дополнительные хлопоты, - натянуто улыбнулся Тищенко и обвел взглядом присутствующих, словно хотел сказать: видите, каков этот ваш Коваль.

Эксперты и Струць ничем не проявили своего отношения к спору следователя и подполковника милиции. Павлов листал бумаги, словно хотел найти в них ответ на вопрос, что же это за таинственное растение, от которого погиб Залищук; медик рассматривал свои пальцы, а лейтенант Струць уставился в окно.

Дождь понемногу утихал. И так же разом, в какую-то минуту даже быстрее, чем налетел, он окончился, и только отдельные капли его, не успевшие скатиться с крыши и сорваться с листвы, падали на асфальт в тишине, особенно остро ощутимой после размеренного шума.

Однако Коваль уже полностью окунулся в работу, забыл о дожде, о давнем конфликте с Тищенко, и ничто его больше не интересовало, кроме Залищука, отравления и возможных версий.

Оперативное совещание продолжалось.

Когда все было обсуждено, был составлен оперативный план и каждый участник группы получил задание, Тищенко поднялся, сложил свою папку и, обращаясь к Ковалю, подчеркнуто любезно произнес:

- Мы сейчас вместе, Дмитрий Иванович, должны решать общую задачу. У вас есть десять дней на розыск и дознание. Пока первое слово принадлежит вам, вашему опыту...

После того как следователь, попрощавшись, вышел из кабинета, ушли и эксперты. Коваль еще долго сидел в задумчивости. Лейтенант Струць не вставал, боясь прервать мысли подполковника, и ждал от него заданий.

3

Городская комната Таисии Притыки была маленькая и настолько заставленная, что Коваль невольно остановился на пороге. С удивлением подумал, что высокой, крупной Таисии Григорьевне тут непросто хозяйничать. И как только они вдвоем с Залищуком здесь умещались?.. Наверное, поэтому до самых заморозков и оставались на даче...

Коваль глянул на стену, где над тахтой была наклеена театральная афиша и висел портрет Марии Заньковецкой под красочным рушником. Единственное окошко, вышитые крестиком красивые петушки на занавесках, смятые подушки и в спешке небрежно накрытая одеялом постель, на которой хозяйка явно только что лежала. Да и двери в квартиру открыла соседка. Таисия Григорьевна вышла в коридор, на ходу поправляя взлохмаченные волосы, когда Дмитрий Иванович уже направлялся к ее комнатке.

О теперешней жизни вдовы говорили пустые бутылки из-под дешевого портвейна, сгрудившиеся под окном возле отопительного радиатора.

Наибольшее впечатление произвело огромное зеркало напротив тахты. Оно было вмонтировано в стенку так, что, казалось, само служило прозрачной стеною, делало комнатку светлее, просторнее и словно наполняло ее воздухом. Дмитрий Иванович подумал, что экзальтированный человек мог днем поверять ему свои надежды, а в сумерках видеть в нем тени, казалось, уже осуществленных мечтаний. Остро пахло валерьянкой, пролитым вином и какими-то неизвестными травами.

Коваль представился и осторожно втиснулся в старенькое кресло в углу, которое, когда он сел, казалось, готово было развалиться.

Таисия Григорьевна - высокая, со следами былой красоты женщина, с опухшим от слез лицом - опустилась на тахту. Голубые глаза ее были полуприкрыты покрасневшими веками, густо покрашенные губы выглядели налепленными. Толстая, впопыхах закрученная коса сидела гнездом на макушке, выбиваясь из-под черной кружевной наколки.

Разговаривать с Ковалем Таисия Григорьевна не желала. Безразличная ко всему, она словно отупела и оглохла, смотрела на подполковника бессмысленным взглядом.

Направляясь к ней, Дмитрий Иванович понимал, что женщина в трауре и нужной беседы может не получиться. Но он искал ответа хотя бы на несколько вопросов, без чего не мог вести дальше свой розыск.

Сейчас решил ничего не записывать, не доставать ручку и блокнот и сочувственно ждал, пока хозяйка придет в себя и привыкнет к его присутствию.

На коммунальной кухне загремели посудой, и вскоре к комнатным запахам, к которым Коваль уже адаптировался, примешались запахи подгоревшего мяса.

- У меня к вам, Таисия Григорьевна, несколько вопросов, - осторожно начал Коваль, считая, что паузу выдержал вполне достаточную.

Таисия Григорьевна посмотрела на незваного гостя уже осмысленным взглядом, который неожиданно приобрел какое-то заискивающее выражение, очевидно, как подумалось Ковалю, усвоенное за годы неудач и на сцене, и в жизни.

Взгляд этот обжег его. Дмитрий Иванович видел в своей жизни глаза разные - счастливые и грустные, глаза обреченных и спасенных, - поэтому понял, что беседа, которая была ему нужна, сейчас и впрямь не получится. Собственно, формальный допрос он и не собирался проводить.

У него вдруг появилось странное ощущение: он видел сразу двух одинаковых женщин - одну перед собой, вторую - сбоку, в зеркале, на двух постелях, словно в двух комнатах. Видел и себя как бы в голографическом изображении: свой профиль и то, как шевелятся у него губы, когда он говорит. Это было новым: видеть себя со стороны во время работы.