Суженый-ряженый - Татьяна Геннадьевна Абалова

могла. Костя нес меня на руках, сам нашел ключи в снегуркиной торбе, раздел тут же в ванной, пока набиралась вода. Я не стеснялась нагого тела, я просто забыла, что это может быть стыдным.

Убедившись, что я не пойду ко дну, Костя метнулся на кухню, и вскоре оттуда донесся свист чайника.

Я глотала сладкий чай, и слезы текли по моим щекам. Нельзя не плакать, когда ты чувствуешь предательство, как чувствует его ребенок, которого сдала в детский дом пьющая мать или которого насильно забрали у неблагополучных родителей. Но больше всего меня поразила слепая любовь детей. Они, несмотря ни на что, любили своих непутевых мам и пап, жалели их и верили, что когда — нибудь все наладится, и они опять будут вместе.

Утром мы проснулись в одной кровати.

— Как ты? — спросил Костя, заметив, что я открыла глаза.

— Уже хорошо. Прости, что тебе пришлось возиться со мной. Мне так неудобно.

— Ничего, в жизни всякое случается, — Костя опустил глаза. Он хотел чего — то спросить, но не решался. Только в волнении накручивал кончик моей косы на палец.

Косы? Вот черт! Как же я забыла навести морок? Ведь все мое преображение из короткостриженой черноголовой девицы в Снегурку строилось на том, что я якобы надела парик с косой. Как теперь объяснить отросшие вдруг волосы?

Но его слова обескуражили еще больше.

— Мне нестерпимо хочется тебя поцеловать. Давно.

— Нет, — как ни горько было произносить эти слова, но пришлось. Если бы Константин не был человеком! Но целовать того, кто тебе безумно нравится, кто не отвернулся, не поморщился, пришел на помощь, я не могла. Отнять даже минуту его драгоценной жизни было выше моих сил. — Прости, но я не люблю тебя.

Я встала с кровати, потянув за собой простыню, которой прикрывала тело.

— Одевайся и уходи. Между нами ничего нет и быть не может. Я люблю другого, — по сути, я не лгала. Был же этот другой, суженый — ряженый, что приходил ко мне во снах. Вот выгоню Костю, отревусь белугой, и опять мой неведомый жених вернется, а вместе с ним и ощущение безграничного счастья.

Но легче не стало. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Ни когда за спиной остались новогодние праздники, проведенные в одиночестве.

Приближалось Рождество, а душевная тоска не отпускала. Суженый — ряженый не показывался, во снах ко мне приходил только Константин и тихо спрашивал: «Можно я тебя поцелую?». Я просыпалась в слезах и тосковала по соседу, который у себя в квартире больше не появлялся. Мои паучьи маячки работали исправно, но сигнала не подавали.

А я изводилась вопросами. С кем Костя колесит на своем джипе? Продолжает ли выступать на утренниках или проводит время в веселой компании?

Что делать в городе, когда грядет Рождество и каждый спешит провести праздник с семьей? Опять сидеть в пустой квартире и лить слезы? Нет, нужно ехать к своей семье. И, взяв билет, я села в автобус, который повез меня к бабушке. Жаль, что раньше я не додумалась наведаться в лес. Только родной душе я могла бы открыться, спросить совета. Знаю, она будет ругать меня, скорее всего даже выгонит, как когда — то маму, и будет за что. Я тоже решилась обрезать волосы. Пусть во мне колдовская сила исчезнет. Я стану простым человеком, который сможет любить, кого хочет, целовать, кого пожелает. Меня внезапно озарило, почему мама отрезала волосы. Она полюбила человека!

Опять заныло в груди. Автобус выехал за город. Боль расползалась по телу, требуя поворота назад. Ничего, я потерплю. Скоро все закончится, и этот неизвестный суженый — ряженый потеряет ко мне интерес. Съезжу к маме. Влюблюсь, не оглядываясь на то, человек мой избранник или нет. Бабушку жалко. Ей некому будет передать свои владения. Род Себяжских ведьм угаснет.

— Нет, нет и нет! — топнула ногой бабушка. — Ишь, чего удумала! Влюбилась! А ты его хорошо знаешь? Он — то тебя любит? Чего молчишь? Ты провела с ним всего один день и уже с магией расстаться собралась?

— Не в нем дело, бабушка. Я поняла, что значит любить. Я без этой окаянной любви жить не смогу.

Мы с бабушкой сидели за столом в одних ночных рубашках, распустив по плечам подсыхающие волосы, и пили духмяный чай после хорошей баньки. В лесу оно как? Сначала баня, а потом все разговоры. В горнице густо пахло хвоей. В углу в кадке стояла наряженная старинными игрушками небольшая ель. Пройдет Рождество, и ее вернут в лес.

— Эх, девка, замуж тебе надо, сразу вся дурь выйдет, — бабушка резко отодвинула от себя стакан, и чайная ложка в нем жалобно звякнула. Нащупав ногами тапки, она пошаркала к трюмо, где взяла шпильки. Зажав их в зубах, энергично скрутила волосы на затылке и начала втыкать в них шпильки одну за одной, продолжая при этом разговаривать, отчего ее речь потеряла внятность. — Сговорилась бы с лесовиком или с молодым водяным, что тоже хорош собой, а по весне свадебку бы сыграли. А?

Сильная боль скрутила мое тело. Я хватала ртом воздух, а бабушка, пристроившись на другой стороне стола, подложила руку под щеку и внимательно так наблюдала за моими мучениями.

— И давно это с тобой, внученька? — дождалась она, когда боль отпустит.

Я молчала, не зная, что ответить. Обсуждать глупые сны и мою веру в суженого — ряженого? А вдруг это всего лишь игры разума в преддверии двадцатилетия? Я взрослела, мои душа и тело хотели любви, вот мозг и реагировал, насылая то боль, то сны, полные томления.

— Все в порядке, бабушка. Съела, видать, чего несвежего.

— Ты мне не юли! — бабушка погрозилась пальцем. — Сны любовные видишь?

Я кивнула.

— А когда возвращаешься в город, боль отступает?

— Да. Откуда ты, бабушка, знаешь?

— Приглядел тебя кто — то из наших. Да не чета лесовикам и домовым. Кто — то из князей будет.

— Демон?

— Почему сразу демон? Их полно таких, кто из высшей нечисти. И никуда тебе от него не деться. Он выжидает, когда ты в самую силу войдешь.

— Вот косу отрежу и стану ему ненужной! — запальчиво возразила я. Какой еще князь?

— Хм, такой и убить может. Князьям отказывать нельзя.

— Ой, что — то мне страшно, бабушка.

— Пока глупостей не наделаешь, бояться нечего, — бабушка покачала головой, вставая проверить печку, где в жаркодышащей глубине что — то бурлило.

— Так я не за себя боюсь. За Костю.

— А расскажи — ка мне,