Внук Заратустры. Сборник сочинений - Ю Же

Тогда она захлебнулась, почему-то особенно чудовищным ей казалось фактом, что любовницу зовут как сына, и она смела на пол содержимое ближайшего шкафа.

Оказывается, бить посуду – это действительно! Тем более посуда была не своя, щербатая, очень нужная каждая тарелка, а чужая, новая, может и не пользованная ещё.

Они действительно с этой Сашей сделали потом небольшой бизнес, сначала просто, а потом какую-то интернет-торговлю, и он почти сразу купил эту б/у-шную Копейку а потом сразу застыдился её, поставил гнить во двор и купил Пассат, потом ещё что-то. Потом фирма разорилась и Саша ушла или наоборот, но теперь у него Катя, которая его похоже содержит, хоть он вечно и говорит о каких-то разовых сделках. Хотя бог его знает.

Бог знает.

Мама умерла… сколько? – да, 19 лет назад. Уже 19. Сказала: будь счастливой и отца береги. Хорошие слова.

Мама редко с ней говорила о чём-нибудь таком. Всегда были дела – дом, огород, корова. Всё время надо было что-то готовить, полоть, сажать или собирать.

Мама звала её неумехой, ругала, что лохматая, что грязное платье, что мало умеет по хозяйству, переживала видно. Это теперь видно, а тогда обидно было.

И всё равно она всему научилась и со всем справляется и с домом и с огородом, и с мальчишками. И сшить может и варенье, соленья заготовить… А мама волновалась. А перед смертью сказала за несколько дней: «Лидка, будь счастлива и отца береги». Хорошие слова.

Только этому-то её не учили. Отца мама вечно ругала, всё было ей не так, не эдак. Так она его берегла? Или перед смертью опомнилась и ей поручила?

Ну с этим Лида кажется справилась. Пока отец горевал, тосковал, болел, готовила его любимую жареную картошку и солянку из капусты, заваривала чай и тихо сидела рядом. Потом стала зашивать одежду, складывать после стирки в аккуратные стопки в гардероб.

Он работал водителем в сельском магазине. Работал год-два, потом брался за починку старого Уазика, ругался с директором из-за запчастей, заболевал от лежания под машиной и мама сразу забирала его с работы. Так и говорила, так и делала. Шла и забирала вместе с документами, чтоб не запил.

Отец не был пьяницей, но мама очень этого боялась. Тут же затевала какую-нибудь домашнюю стройку. Если дело было весной или осенью, то всегда находилась подработка у дачников, которые строились не переставая и бесконечно. Если и не строились, то им нужен был или навес, или теплица, или лавочки и стол в саду.

Лида потом поняла, что это такая привычка городская – покупать, тратить деньги, хотеть что-то нужное или ненужное… Отец зарабатывал на подработках больше чем шофёром, мама об этом каждый день твердила и даже радовалась.

Но радовалась она немного. А летом, если отец был свободен от работы, то сажали и собирали в два раза больше картошки и свёклы, и продавали потом вместе с мамиными банками огурцов и грибов.

Мама была занята постоянно и требовала этого от других. А папа он умел от неё сбежать и Лиду утащить в лес или на речку, в лыжный поход или на рыбалку. Он и игрушки ей покупал. Особенно когда возвращался шоферить.

Когда маму схоронили. Он какое-то время бродил в тоске, как и она, потом они как-то сразу взялись заботиться друг о друге. Он продал корову по её просьбе, сам разобрал мамины вещи, помог утеплить дом к зиме. И всё-время спрашивал: «Лид, чего нужно-то, скажи».

Это по-началу ставило её в тупик. Она понимала, что ему не хватает постоянных маминых понуканий. И ей не хватало. Они как-то вдруг обнаружили, что дел вроде как не так и много и жить не так уж и трудно, как было при маме.

Есть много времени, когда дела сделаны и можно просто сидеть и пить чай, читая или тихо переговариваясь. Это Лиду удивляло и пугало. Она боялась, что упускает что-то важное, не доделывает, и потом это «выйдет боком» по маминому выражению. Иногда такие потерянные дела всплывали: что-то не сделано для кур, не перебраны овощи, заросла поздняя грядка, скопилась стирка, но Лида обнаружив такое дело, быстро с ним расправлялась и хоть спина и руки к вечеру гудели времени всё-равно оставалось много.

Через месяц стало понятно, что продать корову было ошибкой. Заботы конечно без неё поубавилось, но без молока и масла рацион оскудел, и они заскучали, а покупать привычки не было, да и не нравилось не своё.

Поговорили пару раз, и отец привёз козу Маньку, от которой ведут род и нынешние. Сама Манька верой и правдой прожила у неё три года, и хотя двух первых козлят Лида не уберегла всё же тайно гордилась пред мамой тем, что с незнакомой скотиной сама разобралась и справилась. Когда уезжала отдала её Бабке Ксении в Николаевку, а когда вернулась, почти сразу взяла у неё же двух козочек.

Отец после её отъезда тоже не долго задержался, уехал в город, женился, работал вахтёром. Когда Лида вернулась в Козловку, приехал всего один раз, помог крышу подлатать, поковырялся в инструментах, поворочался постанывая ночью, и уехал. И уже как-будто не очень живой был.

Мачеха хорошая, деньгами помогает, говорит ласково: «Натерпелась ты, девочка». Никто её так не называет. «Как ты там, в своей деревне, девочка?» И не знает как-будто, что у деревни имя есть, а всё ж конечно, её она. И всегда приятно ответить «хорошо», и самой в этом утвердиться.

А главное приятно в конце назвать её, Веру Николаевну, мамой. Конечно, она только вторая мама, и совсем не как та, и при отце Лида никогда так не говорила, но ещё при его жизни попробовала как-то произнести мельком в телефонном разговоре это слово, по которому мучительно скучала, и неловкости не почувствовала. А приятно каждый раз.

И Вере Николаевне тоже приятно, чувствуется. У неё один сын бездетный. И она радостно, хоть и аккуратно откликается всегда: «дочка, девочка». И Сашка с Данилой зовут её бабушкой, про другую бабушку Веру слушая мамины рассказы.

Да, вот и у них как должно – две бабушки, хоть и обе Веры, и обе с её стороны.

Бабушка Вера, та которая живая, каждый раз предлагает ей переехать в город. Чудная! Никак она не может понять, как Лида может жить без поисков мужа и без работы-службы.

Лида подправила рюкзак, подтянула лямку.

Может. Земля своя пропасть не даст. Когда козы раздоились, начала продавать дачникам молоко, а с ним потом и яйца. Даже хлеб, который Олег Иванович разрекламировал по соседям, стали у неё заказывать.

За хлеб Лида деньги брать стеснялась, не знала сколько, но с хлебом вместе продавала морковку и репу, малосольные огурцы, болотную клюкву и маленькие лепёшечки сыра, который научилась делать по книжке.

Зимой Лида возила шарфы на рынок, и огурцы, и грибы, тёте Маше, что в фургончике хлебом торгует.

Сначала попробовала сама стоять. Неумело. Холодно, стесняется, зимой на рынке все свои – с деревень и из городка. Обязательно кто-нибудь узнает, пристанет с расспросами, за место – деньги, плюс автобус, да еды купить, да весь день протопать, а дом стынет, Сашка без неё боится, сидит у бабы Кати в соседней Николаевке, значит и ему, и ей – гостинец… Вот и выходит один убыток.

Три раза съездив поняла, что больше не хочет. Подойдя купить плюшек, увидела ласковое лицо и ещё банку, клюквы за стеклом фургончика. Решилась спросить: «продаёте? А у меня не возьмёте продать». Тётя Маша согласилась, «только спрошу у начальства разрешения».

Начальством оказался зять тёти Маши, которому шарфы понравились и который даже заказал себе свитер на свой невероятный животище. Ох, они с Сашкой тогда насмеялись, когда Лида связала, и они залезали в этот свитер с ногами вдвоём, и играли в гномов и великана.

Тётя Маша ворчит немного каждый раз про кризис, люди мол жадные стали и покупают плохо, а кругом всё турецкое. Но её банки и шарфы покупали. «Колдуешь видать над ими». А сама, Лида слышала, если кто спросит, не ленилась говорить ласково: «берите, это очень хорошая женщина вяжет в деревне с козьей шерсти, от любой болезни защитит». Да, колдовала конечно. Особенно когда Данила родился.

Герман был дачником.

Сын тихих деда с бабкой Павловых, давно (ещё крепкие были) купивших в левом краю Козловки старую избушку, отстроивших рядом баньку и летний домик.

Неразговорчивые, но вежливые, интеллигентные. Проходя, гуляя с собакой, всегда здороваются, улыбаются. Приезжают ранней весной на хорошем дорогом джипе, в сельпо один раз встретились, дед брал коньяк и красную рыбу…. А так – телогрейки весной и осенью, спортивные костюмы, халаты, шорты и кепки.

Лида смутно помнила Германа из детства. Павловы тогда ещё работали, приезжали не надолго в отпуск и на выходные.

Герман жил по режиму, держался особняком, ездили на озеро купаться. К их пруду они только прогуливались все вместе и с собачкой….

Потом все надолго пропали, а потом вдруг стали приезжать весной, чинить и пристраивать и задерживаться до холодов.