Двое и знак - Дмитрий Биленкин

— Но как же это? — вскричал Саша. — Вас же знают, меня знают, как могут нам не поверить?! Это нечестно, нечестно!

— Это очень даже честно и очень даже правильно, — непререкаемо, все с тем же восторгом самоуничижения возразил Апеков. — Поверь наука клятвам, ей немедленно пришлось бы признать чертей, ангелов, бога, ибо сотни честных верующих тотчас поклялись бы, что видели их собственными глазами. Не-ет, в поисках истины наука обязана быть беспощадной, это ее сила и долг. Долг!

— Значит, мы… я… Саша осекся. Похоже, до него только теперь дошло, кого в первую очередь заподозрят в мистификации. Онемев, он смотрел на Апекова, смотрел так, словно ему ни за что ни про что дали оплеуху, на которую и ответить нельзя, потому что обидчик, выходит, по всем статьям прав и к тому же бестелесен, как всякое людское мнение. Но тягостное оцепенение длилось недолго. Саша подобрался, его глаза обрели сухой жесткий блеск.

— Ясно, — сказал он беззвучно. — Ясно. Побоку, значит… Апеков отвел взгляд. Оба посмотрели туда, где на темном камне алели размашистые символы иного века, которые так странно и чуждо — или, наоборот, трагично? — соседствовали с отпечатком беспалой руки, бегущими антилопами, летящей стрелой. Чья это была рука? Почему так торопливо нанесены знаки формулы? Чего боялся пишущий? Вернулся ли он в свой век, сгинул в палеолите или он ни здесь, ни там? Что открыла людям победа над временем, какое страшное пронзительное видение дала, какую безмерную и тягчайшую власть? Безнадежно спрашивать, безнадежно отвечать, человек знает только то, что знает его время, а чего люди этого времени не знают, чего они не готовы принять, того и не существует, даже если им полнится мир, как он полнится будущим, близким и бесконечно далеким. Чувствуя себя вымотанным и опустошенным, Апеков встал, сгреб ошметок глины и аккуратным движением размазал его поверх знаков формулы. Он все гуще клал слой за слоем, и ему казалось, что он слышит мысленный Сашин вскрик; он и сам содрогался, но продолжал тщательно замазывать то, что не было предназначено его веку, не совмещалось с ним, а только сулило недоверие и насмешки. Да в них ли дело, думал он уже без волнения, не свое будущее я оберегаю и не Сашино, даже не историю, чей ход не может поколебать и такое знамение, — в защите нуждается тот, кто сквозь время послал этот сигнал бедствия, и другого выхода нет. Ведь растрезвонь мы о формуле, оставь все открытым, среди хлынувших сюда, среди жаждущих сенсаций вполне может найтись подонок, который все сколупнет, обезобразит — и не на такое поднималась рука. Движения Апекова замедлились, когда плотный слой глины скрыл формулу. Теперь точно так же следовало поступить с рисунками, чтобы здесь ни для кого не осталось никакой приманки. Антилоп, как и знаки, надо было убрать, замазать, но рука вдруг перестала повиноваться. Надежду сберечь вот это свое долгожданное и верное открытие, ее-то, оказывается, он сохранил! Сберег в своих намерениях, будто после всего, что он сказал и сделал, одно можно было отделить от другого… Несмотря на холод пещеры, Апеков покрылся мгновенной испариной: может, и обойдется, если оставить? Но обойтись никак не могло, потому что первый же спустившийся сюда специалист удивится, почему размыв сделан не до конца, довершит начатое, неизбежно наткнется на формулу, — и какие тогда падут подозрения! Быстрым, отчаянным движением Апеков замазал все, всему по возможности придал вид естественных натеков. И все, что было недавно, что наполняло душу смятением, ужасом и восторгом, — рисунки тех, кто ожил в своих творениях спустя тысячи лет после смерти, и формула, начертанная тем, кому еще только предстояло родиться, все сбывшееся и не сбывшееся, обычное и невероятное исчезло, будто и не было ничего. Ни прошлого, ни будущего не стало. Апеков опустил руки. Он ничего больше не ощущал — ни раскаяния, ни страха, ни облегчения, все было выжжено. Нехотя он повернулся к Саше. И не узнал его. Сидел сурово задумавшийся человек, который, казалось, уже изведал горькую цену всему, и теперь, сверяя туманную даль своей жизни с тем, что ему открыло грядущее, упрямо и тщательно, как сваи моста, утверждает в ней свои новые опоры и вехи. Ладит их твердо, продуманно, навсегда. В осевшей душе Апекова что-то вскрикнуло. Ничего же не кончилось! Ничто не исчезло, пока этот парень жив и способен вернуть формулу миру. Или немедленно уничтожить ее совсем, или… Но никаких «или» быть уже не могло. Формула означала, что будущее у людей есть, оно состоится, какая бы опасность им сейчас ни грозила. В темном, малодушном безумии скрыв, спрятав это знамение, он, Апеков, опустошил лишь самого себя. Но не Сашу, не будущее, которое могло с ним осуществиться и которое теперь утверждалось в нем.