Ноябрьский триллер - Татьяна Любова

Константин выключил телевизор и, взяв жену под руку, повел ее в спальню. По дороге Милена попыталась вырваться, но муж крепко держал ее за руку. Она взглянула на него странно блестящими глазами и, криво усмехнувшись, покорилась. Проходя мимо комнаты сына, где все еще горел свет, они заглянули туда и, обнаружив Диму посапывающим с томиком Пушкина на физиономии, прыснули от смеха. Мир в семье был восстановлен.

Глава пятая

Лесное

Лес простирался насколько хватало взгляда, — бескрайний, бесконечный, он пугал и подавлял. Лесное располагалось на границе Тверской области, местечко отличалось удаленностью от населенных пунктов и редкостным в наше перенаселенное время безлюдьем. Именно потому один из «сильных мира сего» и возвел домище, больше походящий на средневековый замок, здесь, в глухом и мрачном в это время года месте. Дом выглядел устрашающе огромным, со средневековыми башенками и арками из красного кирпича. На самой высокой башне трещал и рвался на холодном ветру теплолюбивый итальянский флаг, в лесной глуши средней полосы России это выглядело диковато.

Старые, облезлые сосны глухо гудели над черепичной крышей загородной резиденции чудаковатого итальянца.

Терпко пахло смолой, свежестью и еще чем-то пряным — разбухшие от мокрого снега сосны источали густой аромат. Снег падал почти отвесно, крупными и тяжелыми хлопьями.

Во двор, вымощенный настоящей брусчаткой, поблескивая тщательно отполированными вишневыми боками, важно вкатился бронированный лимузин. Из него выскочила молодая женщина в лисьей шубе, на девственно-белом зимнем фоне она выглядела странно, напоминая диковинную яркую птицу.

Женщина сладко потянулась после долгого сидения в машине, улыбнулась угрюмым соснам и побежала к присыпанным ненадежным ноябрьским снежком клумбам и цветникам. Они, бедолаги, зябко съежились под сырым покрывалом первого снега.

— Холодно! — крикнула она мужу, брезгливо пробирающемуся по засыпанным прозрачным снежком тропинкам.

— Терпеть не могу зиму, — заявил Массимо, перепрыгивая через клумбы, как кенгуру.

— Иди в дом. Марко должен был там убраться и затопить камин.

— Не хочу один.

— Я только оранжерею навещу. Скажи, чтоб обед подавали. И коньячку. Погреться. Ого-го-го! — внезапно закричала Лина, запрокинув голову к хмурому небу. — Господи, красотища-то какая!

— Перестань кричать. Прислугу напугаешь, — оборвал восторги жены Массимо.

На крыльцо выбежал запыхавшийся Марко. В старину должность, которую он занимал, называли «дворецкий», теперь слово это безнадежно устарело, и Лина пользовалась другим забавным архаизмом — «ключник». Массимо привез его из Италии, то ли не доверяя русским столь ответственное дело, как управление собственным домом, то ли из-за вполне понятной ностальгии.

— Бон джорно, синьоре! — суетился Марко, смахивая снег с хозяйского воротника.

По-русски он говорил плохо, предпочитая общаться с хозяином на итальянском. Для общения с хозяйкой, наезжающими время от времени гостями и черновой работы имелся в доме «женский батальон» — Люба, Надя и Нина. Каким образом смуглый черноглазый итальянец Марко управлялся с подчиненными ему русскими женщинами, оставалось загадкой. Но получалось у него, по всей видимости, неплохо — в доме царил образцовый порядок, а служанки взирали на него с немым обожанием.

Был еще Петрович, пожилой, крепкий мужик, исполнявший обязанности дворника, истопника и привратника. Он неторопливо вывернул откуда-то из-за угла и остановился неподалеку, почтительно склонив лохматую седую голову.

— Бон джорно, синьор Массимо! — хором пропели женщины.

— Бон джорно. Уно бике аква минерале, — бросил синьор Фандотти Марко, входя в дом.

— Стакан минералки, — быстро шепнула Люба, толкая обмершую от ужаса молоденькую Нину. Та вздрогнула и рысью припустила на кухню.

В огромном холле, обитом плотной ворсистой тканью оливкового цвета, царил прохладный полумрак, бронзовые светильники на стенах теплились, мягким рассеянным светом.

Синьор Фандотти быстро прошел в большую гостиную, где ровно гудело мощное пламя в камине и на круглом столе орехового дерева тускло поблескивало отполированное серебро столовых приборов.

Придирчиво оглядев комнату, синьор Фандотти бросил пальто на руки Марко и, усевшись в кресло, жестом приказал «ключнику» сесть.

— Теперь доложи мне о подготовке к завтрашнему приему, — проговорил он по-итальянски, щурясь на пляшущие в камине оранжевые языки пламени.

Марко послушно достал из жилетного кармана блокнот и принялся докладывать. С присущим южанам темпераментом, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу и беспрестанно жестикулировал, выжидательно поглядывая на хозяина — ему требовалось одобрение синьора Фандотти по поводу произведенной им титанической работы. За две недели до юбилея он привел в порядок дом из двадцати четырех спален, двух гостиных, бильярдной, двух саун, большого бассейна, зимнего сада и кинозала, закупил чертову уйму провизии, заказал штат официантов для обслуживания банкета, лично проверив каждого из них на профпригодность.

— Два повара и шесть помощников со вчерашнего дня здесь. Заготовки уже сделаны, осталось утвердить меню, и люди примутся за дело. Сам контролирую, синьор Массимо, не беспокойтесь. Разрешите подавать обед? — спросил Марко и встал.

— Я доверяю тебе, Марко. А меню займется синьора Лина после обеда. Можешь идти.

— Так, как же насчет обеда, синьор? Подавать? — осторожно переспросил Массимо, переминаясь с ноги на ногу.

— Да, конечно. Пусть несут. Синьора сейчас будет. — Фандотти устало откинулся на спинку кресла.

Ему приходится очень нелегко в последнее время, очень. Финансовые дела фирмы оставляли желать лучшего — конкуренты заставляли идти на значительное снижение цен. Чтобы сохранить бизнес, приходилось постоянно наращивать объемы продаж, и в результате фирма разрослась невероятно, за два года штат работников увеличился впятеро, контролировать эту махину становилось все сложнее. Русские, охочие до чужого добра, норовили делать по минимуму и воровать по максимуму. А завтра юбилей — сорок пять! Господи, он и не заметил, когда промчалась большая и, что самое обидное — лучшая часть жизни. Жизнь представлялась ему равнодушным бухгалтером, неумолимо отщелкивающим годы на грязноватых счетах. Неужели сорок пять? Хотя для мужчины — это расцвет, так, кажется, говорят. Но он устал, очень устал.

— Ты знаешь, Макс, зимний сад — просто обалденный! — Голос Лины прервал его размышления. Раскрасневшаяся, возбужденная, она влетела в гостиную, не раздеваясь, плюхнулась в кресло напротив мужа. — Фикус, ну тот, что плетется, помнишь?.. Он так разросся! И апельсиновое дерево — просто прелесть. Ты чего молчишь? Устал, да? — встревожилась Лина. — Ну, ничего. Завтра отстреляемся и отдохнем. У меня самой дисенкризи на весь этот шум и гвалт. Правда-правда.

— Нет такого слова «дисенкризи». Нету! Я — иностранец, но я знаю, что есть слово «и-ди-о-син-кра-зи-я». Иисус, зачем ты пытаешься умничать? Сколько раз я тебе говорил: не строй из себя передовую интеллигенцию. Это же смешно! — неожиданно взорвался Массимо. Усталость и раздражение излились на голову опешившей жены.

К счастью для нее, в гневе он незаметно для себя перешел на родной язык, поэтому большую часть его тирады Лина не поняла. Тем не менее она фыркнула, немного помедлила и, высоко вскинув голову, вышла из комнаты.

— Когда ты, наконец, начнешь думать?! — выкрикнул ей вслед Массимо и, подойдя к столу, налил себе в рюмку приличную порцию коньяку, поднял, посмотрел на свет и махом выпил, хотя терпеть не мог, когда его русские коллеги поступали подобным образом. Но сейчас ему было не до культуры.

Женился он по любви, покоренный непривычной для итальянца северной красотой и непосредственностью русской девочки. Ко всему в начале девяностых мода на русских жен на Западе вообще приобрела статус эпидемии. Подхватил этот вирус и влюбленный синьор Массимо. Тогда еще плохо владевший русским языком, он придумывал образ Лины в меру собственной фантазии. Спустя год после женитьбы, когда «пороховая дымка» в их супружеской спальне немного рассеялась и Фандотти научился вполне сносно, если не говорить, то понимать русскую речь, он вдруг обнаружил, что его жена ничего общего не имеет с тем образом, который Массимо нарисовал в своем воображении. Это стало настоящим ударом, учитывая, что Лина была уже беременна. Человек исключительной порядочности и серьезный коммерсант, синьор Фандотти решил сохранять семью ради сына.

Впрочем, со временем он поуспокоился и решил не делать из своего брака трагедии. По большому счету Лина устраивала его в роли жены — заботливая, верная, мягкая, хозяйственная, симпатичная наконец. Не стыдно показаться на людях. Она была удобна, как старые, разношенные по ноге, туфли. Естественно, временами его тянуло к женщинам другого уровня, хотелось чего-то утонченного, изощренного, и тогда он, подобно любому мужчине, пускался в интрижку, но быстро пресыщался и неизменно возвращался к своей уютной супруге. Пусть она не умела завлечь умным разговором, пощекотать нервы, удивить, встряхнуть, зато оборотная сторона этой медали, безусловно, менее блестящая, а сказать по правде, безнадежно тусклая, давно облеченная англичанами в пословицу «мой дом — моя крепость», помогала Массимо выстоять. Да и вообще — человек упорный и жесткий, синьор Фандотти брал от жизни только то, что ему действительно нужно, ведь он не был жадным. Зачем ему лишнее?