Плата за страх - Петр Акимов

ГЛАВА ВТОРАЯ

Октябрьский день, который для Кузнецовой начался ссорой с женой Ряжкова, не слишком удачно складывался и для ее давней подруги — старшего специалиста ОАО «Снабсбыт» Тамары Владиславовны Панкратовой.

Внешне она похожа на Кузнецову. Тоже прекрасно сохранилась в свои «чуть-чуть за 30», тоже имела рыжеватые густые волосы, зеленые глаза и хорошую фигуру. Но лицо у Тамары несколько уже, глаза чуть больше и печальнее, а рост — средний для женщины, метр шестьдесят восемь. Поэтому она и выглядит грациознее, чем 177-сантиметровая Кузнецова. Панкратова скроена по канонам Голливуда: 90–57 — 90. То есть талия на три сантиметра тоньше, чем у Мэрилин Монро. Но это от регулярного недоедания.

Одевалась Панкратова хоть и со вкусом, но гораздо беднее подруги. Все чистенькое, наглаженное, сидит прекрасно, идет к цвету волос и глаз, но — дешевенькое. Поэтому при всей схожести подруги производят разное впечатление. Если рослую и размашистую Кузнецову легко счесть добродушной хохотушкой, а на самом деле она очень даже себе на уме, то сдержанная в мимике и жестах Панкратова кажется натурой замкнутой и горделивой. Про таких некоторые мужчины говорят: «Породистая». Вероятно, имея в виду дворянскую спесь.

Но у Тамары Владиславовны все это только видимость. Со стороны казалось, что она шествовала по широкому коридору «Снабсбыта» гордо и независимо. Ее стоптанные каблучки пристукивали так четко, обтянутые юбкой бедра двигались так плавно, близорукие глаза сияли сквозь дешевые очки так безмятежно, а губы улыбались так задумчиво, словно ей было глубоко плевать на то, кто и зачем ее вызвал.

Но на самом деле внутри ее трясло от неуверенности. А выглядела горделивой она из-за привычки вести себя правильно. Одно из правил гласило: некрасиво распускать нюни на людях. Как бы ни было худо.

Если принцип «Прежде, чем станет лучше, будет гораздо хуже» — верен, то Тамаре Владиславовне впору стать миллиардершей. Как минимум — неденоминированной. Потому что хуже, чем сейчас, ее финансовые дела обстоять уже никак не могли. Денег осталось только-только на метро, а долгов накопилось столько, что и вспомнить страшно. Вчера ей дали отставку в расположенной этажом ниже фирмочке, в которой она подрабатывала уборщицей. Это было очень выгодно: под рукой и максимум денег за минимум времени. Жаль, что недолго попользовалась. К тому же, уволив, ее честно предупредили: расчет с ней из-за неожиданных проблем откладывают на неопределенное время. Это ввергало ее в полное безденежье, если не удастся выпросить хоть малую часть зарплаты, причитающейся от родного «Снабсбыта».

Но и здесь упования грозили обернуться пшиком. Это она поняла по тону, каким сослуживица и соседка по кабинету Некрасова сообщила, что начальник отдела Глебский вызывает Панкратову. Тамара даже в какой-то степени порадовалась надвигающейся определенности. Вот так: шла по коридору к начальству, зная, что ее ждут отказ и разнос, но голову держала высоко. Была у нее такая дурная привычка: чем хуже на душе, тем уверенней она старалась выглядеть. Привычка осталась с тех времен, когда Панкратова знала: достаточно честно вкалывать, а все остальное — приложится. Но времена изменились, а она так и не усвоила: чем веселее ты держишься, тем кому-то, возможно, обиднее. И тем сильнее, возможно, у кого-то желание тебе досадить. Чтобы опустить до общего знаменателя.

А общий знаменатель в России требует на вопрос «Как жизнь?» успокаивающе отвечать: «А кому сейчас хорошо?!»

Это на Западе не принято жаловаться, обременяя окружающих своими неудачами. В нашей стране неприлично обременять других своими радостями. Если все ноют, то и ты поскули. В знак лояльности и солидарности. Не хочешь? Тогда не обессудь.

Между отделом, в котором Тамара Владиславовна числилась старшим специалистом, а работала за всех, и кабинетиком, отведенным Василию Константиновичу Глебскому, было всего три окна и четыре двери. Однако этот кусок коридора потребовал от Панкратовой столько сил, что она с трудом открыла дверь:

— Можно? Вы меня звали, Василий Константинович?

— Да-да, входите, Тамара Владиславовна, — изображая дружелюбие, закивал Глебский. — Проходите, садитесь.

Он походил на гуся: овальные настороженные глаза, тощее лицо с коротким подбородком на длинной тонкой шее, которая сливалась с узкими плечами. Все остальное у него — толстое и неуклюжее. Но характером Василий Константинович не так прост, как выглядел. Да, он походил на гуся, но на гуся, который умеет ползать по-пластунски и маскироваться на любой местности.

Глебский подождал, пока Панкратова опустится на обшарпанный стул. Тот стоял неудобно: боком, впритык к столу.

— Ну, как у вас настроение? Как дочка?

Начальник отдела заходил издалека, искренне полагая, что подобные вопросы компенсируют его нежелание знать, как она умудряется выжить, четвертый месяц не получая зарплату.

— Спасибо, неважно, — суховато ответила Панкратова, не любившая псевдовежливости и предпочитающая разговоры по существу.

Даже сейчас, понимая, что свои деньги она может только выпросить, Тамара Владиславовна не могла переступить через себя. Но не из-за гордости, как считали многие ее сослуживцы. И не из глупости, как полагала ее подруга Кузнецова. А потому, что была человеком сугубо порядочным. От слова «порядок». Тамара Владиславовна с детства хорошо усвоила: клянчить некрасиво.

— Ну да, трудные времена. Трудные, — объяснил Василий Константинович. — Всем тяжело. Вон в газетах пишут: учителям и врачам во Владивостоке полгода ни копейки не выдают. Так что у нас, в Москве, еще жить можно.

Он печально скривился, демонстрируя огорчение. Конечно, сообщать человеку о том, что его законную зарплату опять нечем выплачивать, малоприятно. А что от него, Глебского, простого начальника одного из отделов, зависит? Ничего. Все это не произносилось, но так явственно висело в воздухе, что Панкратова невольно кивнула: да, мол, времена трудные. Как ни странно, но сильных людей порой проще обуздывать. Слабые только о себе пекутся, их общими трудностями не проймешь.

— Ну-с, как у нас с «Инвестсервисом»? — Василий Константинович взял из лотка на столе прозрачную папку с подготовленными Тамарой Владиславовной документами. Приоткрыл, но читать не стал, а выжидательно прищурился на собеседницу. Точно надеялся услышать хорошие новости.

— Никак. Кормят завтраками. Говорят, что нет денег, — вяло ответила Панкратова.

Она даже не пыталась напомнить, что именно он, Глебский, настоял, чтобы товар этой фирме отдали под реализацию. Без предоплаты. Она его предупреждала, что у «Инвестсервиса» не очень хорошая репутация. Но он ее мнение проигнорировал. А теперь, когда прохиндеи зажилили выручку, самоутверждается, переваливая с больной головы на здоровую.

— Н-да-а. — Разочарованно отложив папку, начальник поерзал массивными бедрами, потом оперся на сложенные по-школярски руки и забубнил, уставившись в канцелярский магнит, облепленный скрепками: — Ну видите, Тамара Владиславовна? Дела у вас в последнее время не ахти как. Фирмы, которые вы курируете, приносят убытки. Откуда ж взяться зарплате? Неоткуда ей взяться. Конечно, вы можете сказать, что именно я предлагал отдать товар «Инвестсервису» под реализацию. Но ведь это было просто мое мнение! В порядке обсуждения. А курируете это направление вы. И следовательно, именно вы должны были детально разобраться с ситуацией. Если надо, то и настоять на том решении, которое считаете верным. А вы поленились. Ну а решение только принимается коллегиально, зато ответственность должна быть персональной. Правильно я говорю? А ведь это не единственный ваш прокол. Тот склад, который вы сдали в аренду в прошлом году. Уже почти два квартала от них не поступило ни копейки. Ну, правильно? Откуда ж тогда зарплата? Неоткуда ей взяться. Весь коллектив страдает. Это не дело.

Он говорил ровно, словно читая по бумажке. И при этом кивал, кивал. Словно клевал Панкратову словами. Добивался согласия: да, мол, я сама виновата, что мне не платят. Что, собственно, не лишено логики. Коль с человеком что-то происходит, то наверняка есть тому причина и в нем самом. Монотонная тихая речь Глебского завораживала, и Панкратовой потребовалось усилие, чтобы стряхнуть наваждение и возразить:

— Но ведь у меня… То есть от моей работы и доходов немало! Почему вы про это не говорите? Посмотрите в папке. Я все свела в одну таблицу. И доходы, и нормы амортизации, и банковскую ставку, и норму прибыли, и задолженности. У меня все неудачи перекрываются поступлениями. Зачем же вы так?

Ей было стыдно за его попытку вывернуть факты наизнанку, но зато сам Глебский ничуть не переживал по этому поводу. Для него любой приказ начальника служил индульгенцией. Он снисходительно улыбнулся, даже и не собираясь заглядывать в ее таблицу: