Соправитель (СИ) - Тарханов Влад

Выдав столь длиннющую тираду, Академик опять припал к сельтерской, вылакав же оную до дна расстроился, но подливать более не решился. Не хотел отвлекаться от мысли. Он был весь такой, стоило какой-то идее его увлечь, так спать не мог, пока не находил какое-то решение нетривиальной проблемы. А посему чуть вздохнув, продолжил:

— На одном из форумов обсуждалось правомочность действий Императора Николая Александровича по отречению от престола и один из завсегдатаев сего ресурса процитировал вывод, сделанный профессором Коркуновым в 1893 году в курсе Русского государственного права: «Может ли отречься от престола уже вступивший на него? Так как закон предоставляет это право всем вообще „имеющим право на престол“ и так как лицо царствующее, конечно, также имеет на него право, то, по-видимому, следует разрешить этот вопрос в утвердительном смысле». Я уверен, что Николай Михайлович обеими руками ухватится за поистине царскую работу, тем паче, что mon cher papa, у тебя сложилась репутация просвещённого реформатора, который сосредоточивает в своих руках всю полноту власти, что полностью совпадает с представлениями будущего профессора об идеальном правителе для России.

Нам не дали слишком долго поговорить. Очень скоро вернулась маМА, которая буквально излучала энергию, полученную во время сеанса лечения и весьма настойчиво выставила меня из комнаты со словами: «довольно дел на сегодня, разве ты не видишь, что отец устал». Правда на прощанье, она ласково потрепала по волосам и шепнула на ухо несколько слов: «sei nicht beleidigt, sohn, du bist gut gemacht» (не обижайся сынок, ты молодец).

На следующий день, мы вернулись к этому разговору, и всё обсудив втроём приняли решение. А еще через неделю, приват-доцент Коркунов был приглашен в Московский Императорский Университет на научную конференцию, где и состоялась встреча с адъютантом и близким другом моего паПа Алексеем Владимировичем Толстым, именно он и сделал Николаю Михайловичу предложение, весьма интересное с научной и финансовой точки зрения и процесс, как говорится пошел. Молодой правовед, как я и предполагал, счёл приглашение потрудиться на благо престола и отечества даром Божьим, ибо нравы в научном мире века девятнадцатого мало в чём отличались от того порядка, который царствовал среди товарищей, пардон господ кандидатов, доцентов, холодных и горячих профессоров (холодный профессор, тот, кто получил это звание, не имея докторской степени), а также членов и членкоров всевозможных академий, прежде всего — государственных. Возможно, сами учёные мужи и дамы и не подозревали, что во многом планы их действий по отношению к т. н. «выскочкам», то бишь обладателями столь долгожданных степени и(или) звания, можно охарактеризовать словами майора Абвера Акселя Штейнглица: «не столько протянуть тебе руку, сколько подставить ногу». А ногу подставить желательно на трамвайных путях, где Аннушка (Ирочка, Оленька, Дашенька, Раечка и пр.) уже разлила масло. Но «крыша», украшенная императорской короной, с которой на голову излишне рьяных злопыхателей мог свалиться предмет, значительно превышающий по массе яблоко Ньютона, позволяла по крайней мере на время, чувствовать себя в безопасности и работать, работать, работать в имя и на благо Царя-батюшки и себя, любимого. Ну и не будем сбрасывать с весов и интересы науки. В общем, все были довольны и ни что не предрекало неприятностей. Эх, знать бы, во что всё это выльется…

Глава третья. Глупость или коварство?

Глава третья

Глупость или коварство?

Москва. Здание Главного морского штаба.

4 мая 1889 года

Женщины — это взрослые дети, зрелость ума их приостанавливается на восемнадцатом году жизни, они пусты и ограниченны, их стремление к несправедливости, их «инстинктивное коварство и непреодолимая склонность ко лжи» — основной порок женской натуры.

(Ги де Мопассан)

В. кн. Александр Михайлович

Это было довольно неожиданно. Александр Михайлович даже не ожидал, что со стороны контрзаговорщиков получится столь быстрое единство мнений. Как говориться, в этом деле двух мнений быть не может. Но он даже не успел озвучить свою идею, как генерал-фельдмаршал Гурко громыхнул сначала про невозможность начала Гражданской войны, которая неизбежно станет результатом отказа сената и армии присягать Николаю Второму, а потом предложил тот компромиссный вариант, который и я хотел озвучить. Единственным, кто был недоволен таким исходом дел оказался Скобелев, но он не то, чтобы высказался против, а выразил недоверие нашим господам-сенаторам, ибо в армии он не сомневался абсолютно. Единственное, что меня радовало, так то, что в нашем импровизированном комплоте не оказалось ни одной женщины. Ибо женская глупость или коварство могут пустить ко дну даже самое благое начинание. Впрочем, все подробности этого дела удалось восстановить намного позже, но я хочу именно сейчас внести ясность в произошедшее.

Скажем откровенно, далековато было жандармам Российской Империи до уровня профессионализма своих коллег из СССР конца сороковых годов века двадцатого. Анекдоты аналогичному тому, в котором Рабинович меняет фамилию на Иванов, а потом на Петров, а на вопрос недоумённых работников паспортного стола, даёт исчерпывающий ответ: Понимаете, где бы я ни говорил, шо моя фамилия Иванов, меня спрашивали: «а какая ваша предыдущая фамилия?», рождались не на пустом месте и фильтры, через которые пропускали в процессе проверки, позволяли частенько выявлять весьма любопытные, а иногда и тщательно скрываемые факты теми нехорошими людьми, которые попадали под категорию: «Если кто-то кое-где у нас порой, честно жить не хочет». Да и сам я, был небезгрешен. Как известно, молодому человеку и старику очень трудно заставить себя признать собственные ошибки. А учитывая, что моя сущность представляет собой конгломерат из двадцатитрехлетнего Великого Князя и замшелого академика, это практически подвиг. Вот теперь, я его и совершаю, а одновременно каюсь и посыпаю голову пеплом.

Все эти дебаты в будущем-прошлом о воспитании цесаревича в режиме соправления, а также мои собственные путешествия по сайтам и форумам на просторах интернета проходили на самом заключительном этапе моего существования в двадцать первом веке и как выяснилось, грешили неполнотой. Ну а теперь, пожалуй, изложу всё по порядку.

Наш добрый гений из сферы медицины, а также и лейб-медик профессор Манассеин, не раз вытаскивавший паПа, меня и братьев буквально с того света, а так же хранивший здравие Ольги Фёдоровны, из категории «семейный врач» давно стал практически членом нашей семьи. Мы уже привыкли к тому, что на периодические деликатные вопросы паПа или маМА о том не нужно какая-либо помощь в финансировании его исследований или же на иные нужды, Вячеслав Авксентьевич отвечал отказом. Сие обстоятельство было в принципе вполне объяснимо, ибо о важности работ профессора и об отношении к нему августейшей фамилии, знали все в том числе и те, кто формировал бюджет. Вот почему, Михаил Николаевич был весьма удивлён, когда в один прекрасный день, наш лейб-медик, краснея и пряча глаза, совсем как попавшийся с шпаргалкой гимназист, впервые обратился с просьбой о помощи. Кстати, вначале разговора присутствовал, и ваш покорный слуга, но как воспитанный юноша, я встал и испросив у паПа разрешения удалиться, после чего покинул кабинет, перейдя в ту комнату, откуда мог всё отлично слышать. Естественно, что сей манёвр был заранее согласован с учеником. Крайнюю степень волнения Вячеслава Авксентьевича, можно было оценить по тому, как почтенный профессор запинался и вопреки установленным для ближнего круга правилам, упорно пытался обращаться к отцу строго в соответствии с придворным этикетом. Но Государь-император не растерялся, сразу чувствуется моя школа и сумел успокоить расстроенного лейб-медика, но, впрочем, будет лучше, если повествование пойдёт от его имени.