Сон в холодном доме - Виктор Мамченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сборник стихов. 1930. Выпуск III.
«И будет день тяжелый и святой…»
И будет день тяжелый и святой,На желтых листьях осень станет биться,И ветер, стиснутый дождливою водой,Приблизить резко огненные лица.Сплетется мост добра и зла,Настанет бредь беснующих моленийИ разума — в знакомой лени —Звездой взмятется синяя зола.А телу жуткая миражится печаль— В высоком ястребе подстреленный полет —Покорные потери на плечах,Легчайший взмах и недолет.
«Стихает бред…»
Стихает бредНежности, слов и зла;В добреОкаянной повислаТоска.В скатеСтиснутых дней— ПесковСкованоВсе, что обиднее.Любви звонкое горе,Напряженной ночью в пустынеСтынетВ горле.Необыкновенные кругиБлагополучия: —Круче,Лунного моря на скалах,Падают руки.Берложной убыли, —В нетерпеливом оскале,— Губы.И умираетСвятое противоречиеБез встречиРая.Звенит тишина в виске,Стынуть в небе образы,Дымятся звездные росыВ песке.
«Числа» 1930, № 2–3
«Загорятся упорно глаза…»
Загорятся упорно глаза,Метнутся сполохами душиИ тяжесть видений сдушит— Голоса.
А потом, исступленные сныЗвездопадами в черное море,Будут вязнуть криком леснымВ горе.
Обползет круг в тишинеРавноценность, с правом единым,И повиснуть крылья льдинамиВ вышине.
К небу, опять, побредутБез дорог — навзничь — на горы,Впереди человек на кресте и в бредуЗагорится.
Ожидать будут вновь по ночамНапряженного, тихого шепотаИ земного, берложного потаПалача.
«За горой залегла последняя ночь…»
За горой залегла последняя ночь,С красной луной недвижной в зенитеИ шуршать облака паутиновых нитей;На осенних кустах умирают мучительно розы,Море рвется меж скалами в звездные клочья.
В памяти образы холодной земли, —Человеческой жизни любовные взятки,И слов искупленья торопливых и зябких,И Бога их звонкие ветры мели,К ангелам входа, глухонемым и безумным…
Человеческий мост из сплетенных людей,Прикрепленный к райскому дереву знанья! —— Стонал и метался под тяжестью снаВеры, любви и надежды, и тяжестью тела,Об дерево бился — паденьем в огонь лебедей.
«Числа» 1931, № 5
«Туманами образы от рая до ада…»
Туманами образы от рая до адаИз болот до вершин, к исступленьюИ стынут смертельною ленью,И цепкими взмахами падают.Измеряет в душе полуночные будниСпокойное райское море,В жизни безумное гореБез веры, любви — блудное.Усталость природно разумная —Постоянной, невольной бедности —Силится душу на звезды нестиВ последнюю, умирая, грозу.Кто-то упорный любви хотел,Чтоб на земле (ведь больше нигде)Из-за счастья скомканных дел —Корчилось битое тело.
«О тишине мельчайшего дробленья…»
О тишине мельчайшего дробленья,Из ничего оглохнувшего зова —Луна молчит и море из низовБуранами застыло в звеньях.Молчит душа, взметенная насильемНевольной жизни — райского закона,Ум загнанный молитвою закованИ снится бунт ему о силе.Тяжелым шагом Демоны повислиНад простотой — о, так безумной, — раяИ слово в горле пламенем сгорает.Взлетают вдруг и замирают мысли.И умирает ночь, как умирает день,Такие разные и равные друг другу,Сжигая образы по облачному кругу,Молчит душа, безлюдная везде.«Лес, вечер, покой…»Лес, вечер, покой,Пролетают торжественно птицы,Умирают звездные лица В траве под ногой.Замирает в висках на днеНапряженность скользкого гнева.…Запах ушедших дней,Запад осенний в огне…На деревьях цветет тишина,— Покорный, привычный плен —Так, не сжимая колен,В любви догорает жена.
«Числа» 1933, № 7–8
«Все тот же день всегда и снова…»
Все тот же день всегда и снова,Все тянется крылом к закату доплеснуть.Вот нежность вечера у озера лесного,Глядит заклятостью хмельного словаВ случайную мою неясную весну.— Неясная, как будто день печали,Поет весна в сиреневых кустах;Хотел и я запить, но песни лишь кричали,Хотя б во сне… — о, только бы молчалиПроклятья детства моего и страх.И этот день, чтоб только заблудиться,В таких отчетливых и узких коридорах,Вот в липком холоде, — и спится и не спится,Как стынут замертво неистовые лица,Под тяжким взглядом уличного вздора.О, если б дни слагались из ночей!..Чем ночь темней — беспомощность яснее:Безумный я, преступный и ничей.
«Встречи» 1934, № 6
«Тишина, всплеск огней, тишина…»
Георгию Иванову
Тишина, всплеск огней, тишина.Паруса привиденьями в воду повисли.— Слушай, молчи, — это слишком немыслимо,Ведь там наша жизнь решена. —Только память о смерти сотри.— Ах, слова это звездные пропасти,И разума нам не спасти,Посмотри, вот туда посмотри. —Небо там, где-то, везде, —Все равно, где глаза, и где взгляды потерей, —Там, где парус вздыблен реей,Загоралась печаль на прекрасной звезде.Там наверное сердцу остыть.Там сердце не станет биться.Вот так умирает птица,Вера, надежда, и стыд.
«Современные записки» Кн. LX, 1936
«Стихает день в мерцаньи паутин…»
Стихает день в мерцаньи паутин,Тревожней птиц полет в лиловом отдаленьи,И сердцу хочется лишь от себя уйти,Куда то в сторону, где в медленном путиПечальной осени холодны я колени.Холодный шорох в хрупкой вышинеСкользит к земле прозрачным листопадом,И солнце, будто бы огромная лампада,Пролившись западом, припало к тишине.Какие страшные глаза утрат,Когда за них в борьбе смертельное виденье!Такая будет ночь, такое — до утра…Вот ледяным бичом затихшего бедраКасается уже крылатое паденье.Касается, и будто нет спасенья;Оно звенит, как колокольный бред: —Да, гибель здесь, вот в этом Ноябре,И не было, не будет воскресенья.Спасенья нет. Но отчего легко,Как в юных снах, — их взрослые не хвалят, —Как будто близко то, что было далеко,Как будто музыкою огненной влеком —Опять идти дорогой Парсифаля.
Альманах «Круг» № 1, 1936
«Цветы отцветают, не надо иллюзий…»
Цветы отцветают, не надо иллюзий,Недетское время бродить по полям,Недетской тревогой о загнанной музе,Срываясь за ветром, шумят тополя.Не надо тоски, этой ломкой надежды, —Ведь тело привыкнет навыки хотеть —До солнца тянутся, без всякой одежды.Навыки Икаром крылатым гореть.Не надо иллюзий и правды не надо, —Правдивое стало как спутанный бред,И только вот сердце, как будто, не радоОпять не казаться огромным в добре.Огромным, как море — сквозь ночи и холод,Оно, наконец, заблудилось о крови,Теперь под рукою, как медленный молот,Ударом последним упасть норовит.Ну, что же, крылатый… Печальная птицаБескрыло прижалась к холодной земле…Ведь тело привыкнет над, кротостью биться,В потуге бессмертья метаться и млеть.
Альманах «Круг» № 2, 1937
