Клещ - Сергей Алексеев

– Это еще ничего, – бросила она и зашагала дальше.

– А вы… ты что подумала?

– Всякое. И это откровенно?

Вадька хотел сказать, что да, что она ему очень нравится и он рад, что встретил ее, но это, наверное, прозвучало бы так же, как и «вы богиня», и он промолчал.

– Ты взрослый мальчишка,- сказала она еще раз перед самым порогом.

«А! К черту!» – Вадька отряхнулся от воспоминаний, вылез из спальника и сел писать Ромке письмо. Написал: «Привет, старик!» Потом пять строчек про комаров, клещей и о том, что дичь вокруг кошмарная, звери бродят и начальство с кольтами, и мужики, как пираты, с черными повязками. Хотел спросить про Людмилу, но, подумав, что Ромка все равно не ответит, заклеил конверт, сунул в тетрадку, лег и уснул. Даже храп Ганькина не помешал.

Завертелась у Вадьки Старухина жизнь. Двенадцать часов работы – столько же сна, без выходных, отгулов и праздников. Ребята-буровики разыгрывали недолго: через две недели руководящая Вадькина должность была забыта. Вадька начинал думать, что все идет не так уж плохо и жить здесь можно, не навсегда же приехал, год-полтора и хватит, заработки отличные. Незаметно для себя Вадька поверил, что не такой уж он неудачник, просто не везло временно. Людмила? Горько становилось от этого имени, иногда чуть ключ из рук не выпадывал. Вадька аж скрипел зубами и злился: «Я еще вернусь!»

После отбурки очередной скважины Вадьку отправили готовить площадку для новой и рубить колья для палаток. Он раньше уже ходил туда с геологом, который вбил колышек на берегу реки и сказал, что бурить надо здесь. Недалеко, километра четыре… Прихватив сухарей и тушенки, топор, лом, чтобы скатить валуны с площадки, Вадька отправился вниз по реке.

– Далеко от площадки не уходи, – предупредил Ганькин, – а то ищи тебя потом…

– Не боись, – успокоил его Вадька.

Он пришел на площадку, скинул груз и сел передохнуть. От каменистого берега круто вверх уходил горбатый увал, заросший корявым низкорослым кустарником. На гребне увала под верховым ветром качались редкие молодые сосны, внизу же была тишина, словно в другом мире. Вадька взял топор и полез на увал: не ставить же лагерь внизу, затопит чего доброго, да и дров близко нет. Он карабкался вверх, пробивая тропу в кустарнике, обливался потом, а когда выбрался на гребень – энцефалитка промокла насквозь. Вадька растянулся на хрустящем от сухости мху. Во рту пересохло и жгло, но воды, по всей вероятности, здесь не было. Мох под руками крошился в голубоватую пыль. Вадька перевернулся на живот и поднял голову. Метрах в полета от него, в редком сосняке, стояла большая приземистая изба с подернутой зеленым мхом крышей, обколотыми углами. Два узких окна выходили на реку, даже стекла в них поблескивали. Вадька удивился, что не заметил избу сразу, проворно вскочил и пошел, размахивая топором, забыв про усталость. «Вот и палатки ставить не надо!» – обрадовался он и крикнул:

– Эй, хозяин! Абориген!

Никто не ответил, и Вадька, заметив вокруг избы поросль густой невытоптанной травы, кустов татарника и ярко-оранжевого кипрея, сообразил, что дом пустой и здесь, наверное, лет десять никто не бывал. Стоящий когда-то над крыльцом навес рухнул и завалил вход. Вадька перерубил топором нагромождение прогнивших досок, пробился к двери. Она была закрыта на тяжелую кованую щеколду, в пробое торчал ржавый загнутый штырь. Вадьку охватил легкий страх, как в детстве, когда заглядываешь в темный подвал. Он кашлянул для храбрости, выдернул штырь и толкнул дверь.

За порогом в сенцах без окон было темно, из дальнего угла слышался странный гул. Вадька шире распахнул дверь: весь гудящий угол под потолком занимало огромное гнездо шершней. Казалось, весь угол движется, дышит, как живой. Вадим представления не имел, что такая пчелка размером в полпальца может неожиданным укусом с лета в лоб сбить человека с ног, потому он отыскал еще одну дверь и, вставив топор в щель, с трудом открыл ее.

Солнечный свет падал через окна на серый, грязный пол, вырисовывая расплывчатые рамные переплеты. В избе перегородок не было. Слева стояла квадратная печь, дальше – лавки, стол, на нем чугуны, деревянные чашки, еще какое-то барахло, в углу – широкая деревянная кровать с сопревшей грязной постелью. Вадька сделал два шага и остановился. Весь передний угол и часть правой стены были сплошь увешаны иконами, некоторые сорвались и валялись на полу. Он снял одну из икон, протер ее рукавом, повернул к свету. С темной доски на него смотрели два круглых божьих глаза, едва видна была бородка клинышком, а сбоку светлым пятном поднятая рука – то ли держащая палку, то ли просто так. Вадька повертел икону в руках, кинул на пол, бегло рассмотрел другие и уткнулся в сундук с железными бляшками и лентами на крышке. На сундуке лежала толстая книга с деревянными корками. Вадька вначале толкнул ее в сторону, чтобы сесть, но потом взял в руки, раскрыл. На серой толстой бумаге, крепкой как картон, еле просматривалась замысловатая вязь будто бы не русских букв с крючками и длинными закругленными хвостиками. По краям книга была сильно поточена мышами и с нее сыпалась мелкая бумажная труха. «Библия, – подумал он, – старье какое-то».

Но от следующей мысли Вадьке сделалось жарко а душно. Он мгновенно вспомнил, как в пору безденежья Ромка взял из отцовской библиотеки старую газету, в которой писалось про Парижскую коммуну, и они вместе сдали ее за полсотни рублей в какой-то музей. А за эту книгу и иконы… Понаслышке Вадька знал, что была когда-то староверы, которые сбегали в Сибирь и уносили с собой антикварные сейчас книги, иконы и всякую религиозную дребедень, и вроде бы даже кто-то из Ромкиной компании ездил летом в экспедицию на поиски таких вещей. Тогда Вадька просто не обратил на это внимания. А сейчас… В его руках лежала тысяча, а может быть, больше. И еще иконы!

Вадька побежал к стене и суетливо начал сдергивать закопченные доски с суровыми темными ликами, он складывал их в охапку, как дрова. Одна выскользнула и ударилась об пол. Грохот привел Вадьку в себя. Он замер, испугавшись, что его услышат, и присел на корточки. Осторожно сложил иконы в стопку: большие вниз, поменьше наверх, собрал лежащие на полу, пересчитал. Двадцать три штуки. Принес и положил па верх стопки книгу; заозирался вокруг, так же на корточках подобрался к сундуку и открыл крышку. Внутри, будто спрессованное, лежали истлевшее тряпье, чьи-то шкурки, веревки. Вадька стал выбрасывать все это на пол, острый запах прели и тряпичной пыли ударил в нос, но он не обратил внимания, шарил руками в недрах сундука и оглядывал избу. Вспотевшая Вадькина физиономия просияла, когда он выволок сразу две книги, а потом еще одну, толстую, тоже в деревянных переплетах, и с самого дна – икону, некогда завернутую в полотенце.

В сундуке ничего больше не оказалось, и Вадька с такой же поспешностью перерыл кровать, заглянул в печь, перевернул чугунки, однако, кроме современного топора, заржавевшего ружья и ножа, ничего не обнаружил. В легкой растерянности сел на пол возле богатства, перелистал книги, разглядел иконы, еще раз пересчитал и, словно очнувшись, задумался.

«И куда же теперь с этим?.. Ха! – подпрыгнул Вадька от радости и нужной мысли. – Ехать, конечно! На фига мне сейчас буровая?»

4

Вадька в спешке беспорядочно скидал в рюкзак книги, иконы, одна так и не вошла, и он хотел ее выбросить, но передумал и взял в руки. Пока скатился с увала – ободрал руки. У воды хватился, что забыл топор, постоял, махнул рукой и, оглядываясь, спотыкаясь, торопливо зашагал вниз по реке. Вадьке казалось, что задержись он на мгновение – придут мужики, отберут, потребуют разделить на всех, а он бы ни за что не отдал, потому что это его, Вадькина, удача, а если уж выпала – так не упустит ее! Вадька поправил рюкзак: выпирающие уголки икон давили в спину и растирали вспотевшее тело. Однако перекладывать не было времени, и он все убыстрял шаг, а спиной, затылком чувствовал: следит кто-то, идет за ним следом, догоняет. Оглянется – нет, пусто: река блестит, солнце палит, глыбы, сползшие с увала к воде, словно звери на водопое.

Куда идти, Вадька не задумывался. Он знал: через сотню километров река впадает в Енисей, а там, на слиянии, поселок, самолеты летают, деньги есть – аванс привозили. Он прикинул: хорошо идти – три дня, тушенку с сухарями можно растянуть, хватит. Если бы еще сегодня утром Вадьке сказали – иди пешком в поселок, – не пошел бы. Сто километров! Кош-шма-ар!

Через два поворота галечная коса вдоль берега кончилась, дальше к воде выходила щебенистая осыпь, кое-где схваченная островками голубого ягеля. Вадька попытался забраться осыпью наверх, но она плыла под ногами, как песок, ноги вязли, а с горы угрожающе свисали крупные глыбы. Пришлось возвращаться и искать подъем. Он задыхался на круче, упал несколько раз и чуть не разбил икону.