В спецслужбах трех государств - Николай Голушко

Через два года у нас появилась мачеха, Мария Бондаренко, которую мы признали как родную. Вместе с отцом в тяжелые колхозные годы они совершили почти подвиг: двоим своим детям дали средне-специальное, а троим — высшее образование. Позже мачеха мне рассказывала, что до самого почтенного возраста отец внимательно следил за международной обстановкой. Он ежедневно собирал вокруг себя соседей-стариков, читал соседям вслух газеты, возмущался, если кто-либо из них во время такого «политпросвещения» дремал.

Живя в Казахстане, отец был убежденным сторонником Бориса Ельцина, мачеха же ценила Владимира Жириновского за знание иностранных языков, говорила: значит, он умный.

В целинных казахстанских краях остались святые для меня места — родные могилы моих дедушки и бабушки, отца и мамы. Я горжусь, что во время похорон отца из администрации президента Казахстана поступила правительственная телеграмма: районным властям надлежало отдать почести простому солдату, труженику, 45 лет выращивавшему целинный хлеб. Такое не забывается! Суровые условия, в которых жило мое поколение, воспитывали наш характер: не бояться трудностей, голода и холода, любить и великую Родину, и малую, ту самую, где осталась средняя школа, где течет речка моего детства под названием Шарык. Поистине, родной край — золотая колыбель, как говорит народная казахская мудрость.

Глава вторая

Моя казахстанская школа

Мои школьные и университетские годы, сознательная жизнь и трудовая профессиональная деятельность прошли в советское время. В тяжелейшие военные и послевоенные годы мое поколение, благодаря рабоче-крестьянской власти, получило возможность окончить школу, продолжить образование, работать на благо многонационального государства, которое обеспечивало нам социальную и творческую перспективу. К примеру, в наших краях в те годы девушек-казашек после школы насильно увозили в города, определяли в средние и высшие учебные заведения, главным образом педагогические и медицинские. Страна заботилась о воспитании местных кадров, создании национальной интеллигенции. Считаю, что советской власти я обязан многим: познанием великой страны, депутатской деятельностью, служебным ростом. При другой власти, когда правит бал его величество капитал, мне было бы уготовлено в лучшем случае повторить участь отца — механизатора и хлебороба.

Непритязательным и мудрым моим наставником была бабушка. С раннего детства она прививала мне нравственный кодекс: хорошо учиться в школе, не хулиганить, не курить (мои сверстники рано начинали баловаться куревом и спиртным), иначе «ни одна порядочная семья за тебя невесту замуж не выдаст». Опасения, что можно на всю жизнь остаться холостяком, если не соблюдать бабушкины наставления, были серьезным стимулом для моего вполне приличного поведения в молодые годы. А у отца была своя прагматическая воспитательная мотивация: не будешь хорошо учиться, всю жизнь тебе придется «колхозным быкам хвосты крутить». Так воспитывалось понятие семейной репутации, которую надо было пронести через года.

В нашей Андреевке, большом казахстанском селе Кокчетавской области, в 1954 году среднюю школу закончили всего 14 человек. Из них немцы Нелля Вильгельм и Арнольд Фоленвайдер, ингуш Беслан Точиев, украинки Наина Собко, Мария Шматко, Люда Овод. Не надо забывать, что в первый класс мы пошли в военном 1944-м. Для многих сверстников (особенно из семей эвакуированных украинцев, поляков или депортированных на спецпоселение ингушей и немцев) пройти десять лет учебы в школе было весьма проблематично; многие из них были несчастными детьми войны — голодными, полураздетыми, полуобутыми. Сегодняшним выпускникам, имеющим возможность учиться в лучших учебных заведениях, невозможно даже представить, что мои друзья с седьмого класса мечтали (и для многих это было почти несбыточной мечтой!) попасть на учебу в ремесленные училища Караганды. Там можно было получить шахтерскую специальность, регулярное питание и — предмет особой гордости — форменную одежду ремесленного училища с брезентовым ремнем.

Памятно деревенское детство, которое было трудным и голодным. Не было керосина, мыла, соли и спичек. Я помню вкус затирухи, блинов из картофеля, блюд из лебеды, дикого щавеля, крапивы, сладких корней тростника и лопухов. Спасала семью кормилица-корова и огород с картофелем и капустой. Поэтому не принимаю и ненавижу показываемые по многим каналам государственного ТВ так называемые «кулинарные поединки» пресыщенных лиц. Каково смотреть на их «сытые соревнования» тем, кто и в наши дни живет-выживает на грани нищеты.

В начальных классах школьников привлекали к работе в колхозе: сбору колосков пшеницы после жатвы, прополке посевов от сорняков, которые до крови ранили детские руки.

Рукавиц или перчаток не было, девочки от боли плакали, мальчики поддерживали их, но скупыми слезами.

Нас, мальчишек, уже с первого класса готовили быть воинами. В школьном расписании были обязательные занятия по военной подготовке: мы ходили строевым шагом, с муляжами винтовок, отрабатывали приемы штыкового боя. Мама мне выстрогала «боевое оружие» из обрезка деревянной доски. Поразительное было тогда время: с одной стороны, война, беспросветная нищета и холод, с другой стороны, в старших классах учеников заставляли разучивать бальные танцы — фокстрот, краковяк, польку, падеграс и падеспань. Сейчас молодежь и названий таких, наверное, не знает.

Старшеклассниками мы участвовали в посадке защитных лесных полос вдоль дорог и полей бескрайней голой степи: это называлось сталинским планом преобразования природы. Мудрое начинание, принесшее людям несомненную пользу. Неспроста китайцы миллионами сажают молодые деревья в наши дни. Вечерами пели украинские народные песни, с раннего детства знали «колядки», за исполнение которых в религиозные праздники получали от взрослых скромные подарки.

Сразу после войны, в 1946–1947 годах, случился неурожай, разразился повальный голод, коснувшийся северных областей Казахстана. Особенно тяжело приходилось находящимся в нашем селе в ссылке людям, не имеющим своего подсобного хозяйства.

Отец, бригадир тракторной бригады, с детства научил меня управлять трактором и комбайном. В университетские годы я был активным участником студенческих отрядов. Когда нас посылали убирать урожай на алтайской целине, я надежно заменял колхозного комбайнера, который мог сутками заниматься своими домашними делами, полностью доверяя мне технику.

Сколько себя помню, постоянно увлекался чтением. В младших классах я перечитал сохранившиеся книги и конспекты дяди Якова — это была юридическая литература, непонятные для меня кодексы и статьи. В библиотеке сельского детского дома пылились толстенные издания русских классиков, которые мне выдавали, и я прочитывал авторов от корки до корки, зачастую, как в случаях с произведениями Белинского и Добролюбова, не понимая глубинного смысла. Захватывал меня сам процесс чтения. У эвакуированных ленинградцев за десяток куриных яиц выменивал книги о знаменитых летчиках, помню о Серове, Аккуратове, Пусеппе. Одним из первых в селе я прочитал «От Путивля до Карпат» о героическом Сидоре Ковпаке. Мне хотелось во всем походить на легендарного летчика Маресьева из «Повести о настоящем человеке», и я подражал ему даже походкой: громко топал по коридору школы, словно протезами, тяжелыми японскими ботинками — военным трофеем отца. Остро переживал, как мальчишескую беду, наступление мирного времени, поскольку с ужасом думал, что для меня теперь, после окончания войны, не будет возможности совершить какой-нибудь героический подвиг. Память у меня была хорошая, и я выучил наизусть «Евгения Онегина», но это уже не столько от любви к великому поэту, сколько от постигшего горя: смерти матери. Свои детские слезы, болевые душевные переживания забивал учением наизусть стихотворений Пушкина. Я влюбился в его поэзию, и классик отечественной литературы остался моей первой и основной привязанностью до настоящих дней. Приятно, что моя дача находится рядом с музеем Александра Сергеевича в подмосковном селе Захарове, где юный поэт сочинял свои первые стихи. Должен признаться, что в студенческие годы мне нравилась любовная лирика советского поэта Евгения Евтушенко, но недолго. С годами отношение к нему изменилось.