Предчувствие смуты - Борис Михайлович Яроцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зима и весна сорок седьмого года разразилась на Слобожанщине свирепой голодовкой. Из-за прошлогодней засухи кормов оказалось мало, до зеленой травы не дотянули. Свеклу, заложенную в бурты, людям выдавали на трудодни. Колхозным коровам доставалась только черная солома, снятая с коровников. Стадо почти загубили.
Спас его Роман Евсеевич Пунтус. Он тогда был председателем колхоза. Волевым решением, под расписку, раздал коров по дворам — до мая месяца, когда в рост уже пойдет луговая трава. Строго предупредил: кто не сохранит вверенную скотину — пойдет под суд. И свою семью не обделил. Взял на сохранение трех телочек.
Жили трудно, но на удивление дружно. Перевышек и Пунтусов смертельно поссорила кукуруза. Здесь ее выращивали и до Хрущева, но не в таких масштабах. Не уничтожали под нее луга и пастбища. А когда Никита Сергеевич слетал в Америку, он заразился кукурузой. Приказал ее выращивать везде, в том числе и по берегам Северной Двины, где зацепились сосланные сиротинцы. В пригороде Архангельска со времен Петра Великого выращивали капусту и турнепс, теперь по указанию обкома партии все плантации засеяли кукурузой. До осенних заморозков она успела подняться на два вершка. Местный журналист сфотографировал архангельское кукурузное поле, и снимок поместили на первой странице «Правды Севера». Прислали в Сиротино газетку: вот — полюбуйтесь, даже на Крайнем Севере растет кукуруза, как в Америке. Так что не пшеница теперь всему голова.
Но Украина, как известно, не Америка и тем более не Крайний Север. На Украине все растет по-своему. И кукуруза не всему голова. Истинные хлеборобы это знали.
Данила Степанович, отец Андрея, будучи бригадиром полеводческой бригады, отказался подчиниться решению райкома партии — не стал все поля засевать кукурузой. На полях его бригады пшеница давала рекордные урожаи. Он всячески пропагандировал пшеницу, а еще имел неосторожность недобрым словом отозваться о Хрущеве, дескать, пусть он сам питается кукурузой.
В тот же день его слова стали известны в райкоме партии, и первый секретарь райкома товарищ Семенистый, человек сугубо принципиальный, только и сказал:
— Надо отреагировать. Но инициатива должна исходить от масс.
Молодой председатель колхоза Алексей Пунтус настоял отдать бригадира под суд. Три года Перевышко вкалывал на лесоповале. Попал под амнистию, но здоровье свое загубил. В октябре, когда Хрущева снимали со всех постов сразу, Данилу Степановича отвезли на кладбище. Его правота ушла с ним в могилу. По возвращении из лагерей он успел сельчанам раскрыть глаза на Никиту Хрущева. Задыхаясь от астмы, спел частушку:
Удивили мы Европу,
Взяв такую высоту.
Десять лет лизали ж…,
Оказалось, что не ту.
У этой частушки было продолжение, и Леха Зема спел его, воровато оглядываясь:
Но народ не унывает,
Весело глядит вперед.
Наша пария родная
Нам другую подберет.
Каждый куплет Леха сопровождал припевом:
В герб Советского Союза
Мы вплетаем кукурузу.
Вскоре эти залихватские частушки пели везде, особенно там, где торговали водкой.
После всеобщей амнистии лагеря недолго пустовали. Многие уголовники сюда вернулись уже за новые преступления. Наряду с рабочими и колхозниками отбывали срок и люди из числа интеллигенции. От одного из них — профессора-историка — Данило Степанович услышал, как Никита Сергеевич Хрущев входил во власть. Оказывается, в начале двадцатых годов Хрущев был активным троцкистом, и об этом профессор поделился кое с кем в своем институте. Вскоре профессор стал соседом по нарам с бывшим бригадиром колхоза «Широкий лан».
Пока бригадир коротал время в отсидке, клин полеводческой бригады был распаеван. Лучшая земля отошла Пунтусам, а тридцать гектаров, что между лесополосами, достались Перевышкам. Однако и здесь земля не плохая, при соблюдении травопольной системы давала приличные урожаи.
Но и на этот клин позарился старый Пунтус. Чувствуя свою силу и поддержку головы сельсовета пана Штанько, требовательно попросил отдать эту землю в аренду, дескать, пенсионеры ее не обработают, не внесут удобрения. Но Андрей Данилович стоял на своем: «Земля моя, и я заставлю ее родить. Я же хлебороб. Буду стоять насмерть».
Достоялся… Сейчас поле горело, и пожарник Степан Бескровный, у которого, как у бывшего шахтера, не было своего пая, сыпал соль на рану.
Вернулся Степан в Сиротино, когда на Слобожанщине ликвидировали последнюю в районе шахту и он, машинист угольного комбайна, остался без работы. Поселился в старом, но еще довольно крепком родительском доме. Дубовые стены, обмазанные глиной и обложенные силикатным кирпичом, могут стоять еще одно столетие. У шахтера было многое: пенсия и крыша над головой. И годы еще не убежали.
Но не было главного — работы. Вскоре освободилось место бойца пожарного взвода. Как специалиста, знающего технику, его назначили командиром пожарного расчета.
Андрей и Степан знали друг друга с детства. Любил Степан подтрунивать над товарищами. За это его не любили. Он говорил, как думал. А кому приятно слушать откровенные мысли в свой адрес?
Вот и сейчас обозвал он своего товарища придурком. Нет бы посочувствовать, предложить помощь. Хотя… нищий нищему плохой помощник. Люди легко шагнули в прошлое (их все-таки толкнули), и многие, не смущаясь, зарабатывают на нищете ближнего. Так что и Степан Бескровный не забыл взять с Перевышки тридцать гривен. За услугу.
Но услуги-то не было! Пшеница сгорела. Илюшка не признался, что он учинил подлянку.
А спрашивать было опасно. Илюшка, как и его братья, по физическим данным не в отца пошел. Илюшка — не хлопец, а бугай, кулаки что кувалды. В селе шушукали: «Нагуляный». И остальные дети — такие же. Валентина Леонидовна, супруга Алексея Романовича, женщина бойкая, на лицо смазливая, и фигура не сельская, но в теле. О таких на Слобожанщине говорят: средней упитанности. Много лет Валентина лечилась в Киеве у какого-то экстрасенса. Кто видел этого экстрасенса, невольно сравнивал: это же по росту два Пунтуса!
Валентине завидовали и даже сочувствовали: имея такого мужа, не грех и на стороне попробовать. Вот, видимо, и пробовала, пока лечилась. Там, где врачи молодые, гульнуть грехом не считается, и дурную болезнь не
