Первопроходец - Олег Ларин

«История этого леса показывает, — записывал в дневник Андрей Владимирович, — что на вырождение древесной растительности тут нет ни малейшего намека… Самоеды, очевидно, понимали громадное значение охранения полярных лесов, почему и считали лесные островки и оазисы в тундре священными рощами, где рубить деревья считалось грехом, так как от такой рубки, по их многовековым преданиям и наблюдениям, вырождаются леса и исчезает пушной зверь».

Ученый сделал вывод: полярная граница распространения лесов и древесной растительности не зависит только от градусов северной широты. А следовательно, если верить фактам, — лес наступает на тундру, климат Севера медленно, но неуклонно теплеет, а Ледовитый океан понемногу отступает, о чем свидетельствуют, в частности, раковины морских моллюсков сравнительно недавнего происхождения, которые он находил за много сот километров от арктического побережья.

Это уже была заявка на крупное открытие!

В глазах Ипата Ханзадея метался пережитый страх: мало того, что сибирская язва скосила половину большеземельского стада, чиновник Матафтин забирает последнее, что осталось у ненцев, — шкурки песца, соболя, горностая, куницы. Он взимает налог согласно переписи 1897 года, когда численность кочевого населения составляла шесть с половиной тысяч человек, в то время как сейчас, после бедствия, их осталось не более четырех тысяч. «Он сдирает ясак с мертвых душ», — мелькнула догадка у Журавского.

До него еще раньше доходили слухи о бессовестных поборах «двойника императора», его алчности и взяточничестве, но только сейчас стало ясно, насколько они серьезны. Слышал он и о том, что, разъезжая по тундре и останавливаясь в чумах, тот якобы показывал ненцам «царский портрет» и «дарственную грамоту». Сведущие люди в Усть-Цильме говорили Журавскому, что несколько лет назад, как бы потехи ради, Матафтин упросил петербургского фотографа (за солидную мзду, конечно) сделать его портрет на картонке с царскими вензелями, а также состряпал грамоту, согласно которой ему, «царскому сыну», дозволено собирать ясак по всем тундрам — Большой, Малой и Тиманской. Предъявляя эти фальшивки темным и доверчивым оленеводам, чиновник набивал свою мошну, не забывая и тех, с кем неизбежно придется поделиться.

В Усть-Цильме Журавского поджидало неприятное известие: естественноисторической станции отказано в государственных субсидиях. Не было денег, чтобы выдать зарплату сотрудникам, заплатить за семена, аренду помещений и рабочую силу… Правда, две тысячи рублей, которые прислал родственник Журавского, помогли ликвидировать почти годовую задолженность, однако самому заведующему уже ничего не осталось, даже заплатить за учебу. «За несвоевременную уплату» он был исключен из Петербургского университета. Не помогли ни медаль Пржевальского, ни заступничество влиятельных академиков. Конечно, тут сыграли роль его выступления на студенческих митингах в разгар событий 1905 года, где он говорил: «У наших профессоров два выхода: снять тогу учености и работать в науке с пользой для общества или встать за спины Победоносцевых и изгонять свободомыслие из университета плетями и ссылками».

Вскоре станцию посетил вице-губернатор, будущий председатель Архангельского общества по изучению Русского Севера Александр Федорович Шидловский. Фигура далеко не заурядная на фоне серой, едва тлеющей жизни провинциального общества, набитого скукой и предрассудками. Он имел военно-юридическое и архивное образование и был известен тем, что разыскал архивы полководца Суворова.

Он приехал в Усть-Цильму, чтобы на месте решить вопросы, поставленные «Запиской» Журавского в адрес Государственного совета: об организации регулярного пароходного сообщения по Печоре и Усе, о строительстве телеграфа Архангельск — Куя, об открытии казенных магазинов для оленеводов, о возможности выделения Печорского края в самостоятельную губернию. Кроме того, для чиновников почт и телеграфа, для учителей и врачей ученый просил введения северных льгот.

Кое-что из этих планов было осуществлено: открылись государственные магазины в ненецких селениях Колва и Болбан, куда кочевники могли сдавать пушнину и оленьи шкуры и покупать все необходимое, не завися от ижемских и пустоозерских скупщиков-мироедов.

У Матафтина, Кириллова и прочих начинания Журавского вызвали холодную ярость. Довольно скептически отнесся к ним и только что назначенный на пост губернатора камергер двора его императорского величества Сосновский, в недавнем прошлом один из помощников генерала Трепсва, известного своей фразой «Патронов не жалеть!».

Прочитав несколько статей Журавского о бедственном положении ненцев, о произволе чиновных лиц, губернатор Сосновский разглядел в них крайне опасное разоблачительство и всячески старался отравить жизнь ученого в Усть-Цильме. Через шефа жандармов полковника Мочалова он то отдавал приказы «рассредоточить политссыльных», хотя у них, как у работников станции, были охранные грамоты, то повелевал учинить погром в библиотеке Журавского, то арестовывал его, придравшись к ничтожному поводу…

«Вчера, возвращаясь из пробной экспедиции по окрестностям села и осмотра опытных полей, мы с участниками экспедиции были грубо задержаны казаками, знавшими наше официальное положение… — телеграфировал возмущенный Журавский в канцелярию губернатора. — Просим сделать распоряжения к ограждению нас и участников экспедиции от подобных, ничем не вызванных действий местной администрации, препятствующих нормальному течению работ экспедиции».

В конце 1908 года Журавский получил приглашение на всероссийское совещание по организации сельскохозяйственного опытного дела, которое готовили видные ученые страны. Он взял с собой в Петербург молодого способного кочевника Ефима Манзадея[5], чтобы устроить его на ветеринарные курсы.

В зале заседаний министерства сельского хозяйства Андрей Владимирович увидел огромную, только что составленную физико-географическую карту России, на которой любимый его сердцу Печорский край и часть Северного Урала были закрашены блекло-серым цветом, что соответствовало тогдашним представлениям о «безжизненном Приполярье». Журавский с нетерпением ожидал, когда ему предоставят слово, и заранее приготовил красный шнур, температурные графики, диаграммы, фотографии, а также большой мешок с усть-цилемскими дарами.