Чичероне - Евгений Лукин

Кстати, мне есть чем гордиться. Подумайте сами: на стороне противника военкоматы, милиция, наложка, а на моей — я один, и то не всегда. Конечно, при таком неравенстве сил обществу время от времени удается со мной сладить, но и в этом случае оно, видите ли, недовольно. Ему недостаточно меня изнасиловать, ему надо, чтобы я отдавался с любовью. С какой радости?

Оно утверждает, будто правота на его стороне. Я же утверждаю, что на моей. Как говорят в детском садике: «А чо оно первое?! Я его трогал?!»

А тут еще эти самозабвенные придурки вроде Ефимыча. Хотя такие ли уж они самозабвенные? Иногда мне кажется, что любой человек по сути своей шпион, внедривший себя в человечество. Вы не поверите, но иной раз хочется посадить гада на привинченный к полу табурет, направить в глаза лампу и допросить с пристрастием: «На кого работаете?» — «На общество!» — «А подумать?» — «На общество!» — «А иголки под ногти?» — «На общество!!!»

На какое на общество? На себя ты, вражина, работаешь, на себя…

С этой глубокой мыслью я и заснул.

Разбудил меня все тот же Рудольф Ефимыч. Каким образом он вновь проник в квартиру, загадки не составляло: без ключа дверь запиралась только изнутри. А я ее, понятно, не запер. Судя по тому, что за окном помаленьку смеркалось, с момента нашего расставания прошло как минимум два часа. Ополовиненная бутылка коньяка вновь расположилась на столе, а семга была лишена упаковки и даже нарезана. Сам чичероне сидел на стуле, деликатно покашливая и похлопывая себя по коленям.

«Мирись, мирись, мирись и больше не дерись…»

— А? — сказал я спросонья.

— Я ведь чего шел-то? — пряча глаза, напомнил он. — Дело у меня к вам.

Да, верно. До дела у нас так и не дошло. Я сел на раскладном своем ложе, протер глаза.

— Ну, — буркнул я. — И в чем оно состоит?

— Только имейте в виду, — предупредил Ефимыч. — Я — простой работяга. Я попросту.

«О Господи! — подумал я. — Снова здорово! Как его голоса терпят?»

— Вот вы безработный, — сказал он. — И жить вам не на что.

Я помял виски, поморщился. Ефимыч истолковал мое движение не совсем правильно и шустро наполнил стопки.

— А я, как в детстве учили… Языком болтать не умею…

— Только руками, — сипло подсказал я.

— Да, — сказал Ефимыч. — Только руками. Вот у вас — получается… Иной раз так слово вывернете, что… — он пожевал губами, — …даже в голову не придет! — Принял коньячку, замолчал, выжидательно на меня взглядывая. — Ну так как?

— Что «как»?

— Ну не могу я больше! — взмолился он. — Они ж меня о таком спрашивают, что с ума сойдешь! Начнешь отвечать — люди шарахаются. Как от чумного какого. А вы безработный…

— Стоп! — скомандовал я. — Вы что хотите? Пересадить эти ваши голоса из своей головы в мою?

— Да, — обреченно сказал Ефимыч. — Хочу.

— Так, — проговорил я и поднялся с койки. — Пойду самовар поставлю…

Выйдя в кухню, разжег конфорку — и выразительно на нее посмотрел. Дескать, ничего себе, а? Водрузил чайник на огонь и, сокрушенно покачав головой, вернулся в комнату, где изнывал в ожидании Ефимыч.

— Так, — повторил я, садясь напротив. — Значит, решили уволиться…

— Да! — выдохнул он. — Сил моих больше нет.

— А жить на что собираетесь? На пенсию?

— Ну жил же до сих пор! И потом… я уже вон сколько заработал…

— Сколько?

Он взглянул на меня с опаской.

— Да как… — уклончиво молвил он. — Вот на Центральный район меняюсь. С доплатой. И еще кое-что останется…

Что ж, это мудро. С нынешней его репутацией в нашем дворе оставаться не стоит. Разумнее перебраться куда подальше.

— И защищать больше не будут…

— Защищать не будут, — подтвердил он.

— А мою кандидатуру вы уже с ними обсуждали?

— Да! — с жаром сказал Ефимыч. — Они согласны. Дело только за вами.

В кухне весьма своевременно заверещал чайник, что дало мне повод удалиться, выгадав краткую отсрочку.

Сказано: возлюби ближнего, как самого себя. Я не люблю себя. Жалеть иногда жалею, а любить не люблю. Не за что. Таким образом вышеупомянутая заповедь Христова соблюдается мною неукоснительно.

Однако нелюбовь к ближним вовсе не подразумевает жестокости в отношении кого-либо из них. А любой мой ответ в данном случае прозвучал бы весьма жестоко. Наиболее милосердным представлялось твердое «нет».

Ну вот, допустим, отвечу я: «Да». Голоса, естественно, никуда от этого не денутся — и поймет Ефимыч с ужасом, что никакой он не чичероне, а самый обычный псих. Еще не дай Бог что-нибудь над собой учинит. Мучайся потом из-за него…

Впрочем, поймет ли? Может ли вообще психопат чистосердечно признать себя психопатом? Наверняка извернется, выкрутится, что-нибудь придумает и останется прав во всем. Да и голоса, конечно же, его изнутри поддержат: отбой, дескать, никого нам, кроме тебя, Ефимыч, не нужно. Нет такого второго во Вселенной.

Есть, кстати, и другой вариант. Я говорю: «Да», — и голоса умолкают. Где-то я даже читал о подобном способе лечения. Правда, не исключено, что вместе с ними Ефимыча покинут и его гипнотические способности, однако не думаю, чтобы он об этом когда-нибудь пожалел.

С большим чайником в левой руке и с заварочным в правой я вернулся к столу.

— Ну? — затрепетав, спросил меня Ефимыч.

На мое счастье, я сначала избавился от кипятка и лишь потом сказал:

— Что ж с вами делать… Согласен.

«Тогда давайте обсудим условия», — отчетливо прозвучал в моей голове приятный мужской голос.

Как все это было давно…

Я останавливаю свой «форд» напротив здания с колоннами, что, конечно же, чревато штрафом. Ладно, штраф так штраф. Кто бы протестовал!

— Дума, — с удовольствием оглашаю я, захлопывая за собой дверцу и простирая ладонь к колоннаде. — Это где думают.

— О чем? — неслышно спрашивают меня.

— Предполагается, что о народном благе.

— Кем предполагается?

— Теми, кто думает.

— Это соответствует действительности?

— Ну, не все так просто, — со снисходительностью истинного чичероне изрекаю я. — Конечно, каждый думает исключительно о своей выгоде и о своей карьере. Но из множества этих мелких дум складывается одна общая дума о народном благе.

На несколько мгновений в голове моей воцаряется тишина. Кажется, я малость озадачил своих работодателей. До сих пор не возьму в толк, кто они и откуда взялись. Первое время пытался понять, потом махнул рукой. Достаточно того, что ребята вроде хорошие и в чужие дела не лезут. Да у них, судя по всему, и возможностей таких нет. Просто любопытствуют.

Даже мысли читать не умеют. Меня это устраивает, хотя и создает определенные неудобства: на каждый их вопрос нужно отвечать вслух. Сначала стеснялся, потом обнаглел. Вроде как по сотику болтаешь. Тем более что на правом ухе у меня и впрямь красуется самая что ни на есть крутая гарнитура. На зависть продвинутым тинейджерам. Однажды подстерегли у парадного, попытались отобрать. За что и были обездвижены.

Сильно осложнились отношения с женщинами. Теперь каждую приходится предупреждать, что я иногда во время интимной близости начинаю говорить крайне циничные вещи. В виде вопросов и ответов. Впрочем, некоторых это даже возбуждает.

— Поясните, — звучит наконец у меня в голове.

— Помните, в прошлый раз вы спрашивали, что такое армия?

— Помним.

Вот еще одна странность: о себе они говорят только во множественном числе. Видимо, коллективный разум. Не надо смеяться, но одно время я подозревал в них колонию компьютерных вирусов, использующих человеческий мозг в качестве приемной антенны. Кстати, это многое бы объяснило. Например, поступления на мой банковский счет. Или, скажем, незнание простейших истин, совершенно для нас естественных и не нуждающихся в истолковании.

Однако, если они и вправду обитают в Интернете, что им мешало заглянуть в любой словарь?

— Так вот, — важно продолжаю я. — Чем трусливее каждый солдат в отдельности, тем храбрее армия в целом. Как видите, тот же самый парадокс.

— Почему так?

— Потому что, если солдат бесстрашен, он прежде всего перестает бояться своего командира. Если же труслив, то предпочтет доблестно погибнуть, лишь бы не получить взыскания.

— Что такое взыскание?

Я не тороплюсь с ответом. Окидываю критическим взглядом свой новенький «фордик» и с удовлетворением отмечаю, что его жемчужный окрас и впрямь весьма удачно сочетается с мягкими тонами моего прикида.

Как хотите, а мне нравится нынешняя работа. Самое подходящее занятие для стареющего эгоиста, который в последнее время только и делал, что, сидя на лавочке, ненавидел окружающее да копил желчь. Разумеется, я слегка измываюсь над моими незримыми спонсорами, но они этого, кажется, не замечают. Или делают вид, что не замечают. Тут еще поди пойми, кто над кем измывается. Впрочем, какая разница! Главное, что мы вполне довольны друг другом.