Сталин. Красный «царь» (сборник) - Исаак Дойчер

Советский режим проходит на наших глазах через подготовительную стадию, импортируя, заимствуя и усваивая технические и культурные завоевания Запада. Сравнительные коэффициенты производства и потребления свидетельствуют, что эта подготовительная стадия еще далеко не закончена: даже при маловероятном условии дальнейшего полного капиталистического застоя она должна была бы занять еще целый исторический период. Таков первый, крайне важный вывод, который нам еще понадобится в дальнейшем исследовании.

Глава 2 Хозяйственное развитие и зигзаги руководства

«Военный коммунизм», «новая экономическая политика» (нэп) и курс на кулака

Линия развития советского хозяйства отнюдь не представляет собою непрерывно и равномерно восходящей кривой. На протяжении первых восемнадцати лет нового режима можно явственно различить несколько этапов, разграниченных острыми кризисами. Краткий очерк экономической истории СССР в связи с политикой правительства совершенно необходим как для диагноза, так и для прогноза.

Первые три года после переворота были периодом открытой и жестокой гражданской войны. Хозяйственная жизнь оставалась целиком подчинена нуждам фронтов. Культурная работа ютилась на задворках и характеризовалась смелым размахом творческой мысли, прежде всего личной мысли Ленина, при чрезвычайной скудности материальных средств. Это так называемый период «военного коммунизма» (1918—1921 гг.), который составляет героическую параллель к «военному социализму» капиталистических стран. Хозяйственные задачи советского правительства сводились в те годы главным образом к тому, чтоб поддержать военную промышленность и использовать оставшиеся от прошлого скудные запасы для войны и спасения от гибели городского населения. Военный коммунизм был, по существу своему, системой регламентации потребления в осажденной крепости.

Нужно, однако, признать, что по первоначальному замыслу он преследовал более широкие цели. Советское правительство надеялось и стремилось непосредственно развить методы регламентации в систему планового хозяйства, в области распределения, как и в сфере производства. Другими словами: от «военного коммунизма» оно рассчитывало постепенно, но без нарушения системы, прийти к подлинному коммунизму. Принятая в марте 1919 года программа большевистской партии гласила: «В области распределения задача советской власти в настоящее время состоит в том, чтобы неуклонно продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов».

Действительность приходила, однако, во все большее столкновение с программой «военного коммунизма»: производство неизменно падало, и не только вследствие разрушительного действия войны, но и вследствие угасания стимула личной заинтересованности у производителей. Город требовал у деревни хлеба и сырья, ничего не давая взамен, кроме пестрых бумажек, называвшихся по старой памяти деньгами. Мужик зарывал свои запасы в землю. Правительство посылало за хлебом вооруженные рабочие отряды. Мужик сокращал посевы. Промышленная продукция 1921 года, непосредственно следующего за окончанием гражданской войны, составляла в лучшем случае пятую часть довоенной. Выплавка стали упала с 4,2 миллиона тонн до 183 тысяч тонн, т. е. в 23 раза. Валовой сбор зерна снизился с 801 миллиона центнеров до 503 миллионов в 1922 г.: это и был год страшного голода! Одновременно внешняя торговля скатилась с 2,9 миллиарда рублей до 30 миллионов. Развал производительных сил оставил позади все, что раньше видела по этой части история. Страна и с нею власть очутились на самом краю пропасти.

Утопические надежды эпохи военного коммунизма подвергались впоследствии жестокой и во многом основательной критике. Теоретическая ошибка правящей партии останется, однако, совершенно необъяснимой, если оставить без внимания, что все тогдашние расчеты строились на ожидании близкой победы революции на Западе. Считалось само собою разумеющимся, что победоносный немецкий пролетариат в кредит под будущие продукты питания и сырья будет снабжать советскую Россию не только машинами, готовыми фабричными изделиями, но и десятками тысяч высококвалифицированных рабочих, техников и организаторов. И, нет сомнения, если б пролетарская революция восторжествовала в Германии – а ее победе помешала только и исключительно социал-демократия – экономическое развитие Советского Союза, как и Германии, пошло бы вперед столь гигантскими шагами, что судьба Европы и мира сложилась бы к сегодняшнему дню неизмеримо более благоприятно. Можно, однако, сказать с полною уверенностью, что и в этом счастливом случае от непосредственного государственного распределении продуктов пришлось бы все равно отказаться в пользу методов торгового оборота.

Необходимость восстановления рынка Ленин мотивировал наличием в стране миллионов изолированных крестьянских хозяйств, которые иначе, как через торговлю, не привыкли определять свои экономические взаимоотношения с внешним миром. Торговый оборот должен был установить так называемую «смычку» между крестьянином и национализированной промышленностью. Теоретическая формула «смычки» очень проста: промышленность должна доставлять деревне необходимые товары по таким ценам, чтобы государство могло отказаться от принудительного изъятия продуктов крестьянского труда.

В оздоровлении экономических взаимоотношений с деревней состояла, несомненно, наиболее острая и неотложная задача нэпа. Ближайший опыт показал, однако, что и сама промышленность, несмотря на свой обобществленный характер, нуждается в выработанных капитализмом методах денежного расчета. План не может опираться на одни умозрительные данные. Игра спроса и предложения остается для него еще на долгий период необходимой материальной основой и спасительным коррективом.

Легализованный рынок при помощи упорядоченной денежной системы начал выполнять свою работу. Уже в 1923 году, благодаря первому толчку из деревни, промышленность стала оживляться, причем сразу обнаружила высокие темпы. Достаточно сказать, что продукция за 1922 и 1923 годы удваивается, а к 1926 году уже достигает довоенного уровня, т. е. возрастает более чем в пять раз по сравнению с 1921 годом. Одновременно, хотя и гораздо более скромными темпами, повышаются урожаи.

Начиная с переломного 1923 года обостряются наметившиеся уже раньше в правящей партии разногласия по вопросу о взаимоотношении между промышленностью и сельским хозяйством. В стране, исчерпавшей вконец свои накопления и запасы, промышленность не могла развиваться иначе, как путем заимствования хлеба и сырья у крестьян. Слишком большие натуральные «принудительные займы» означали, однако, умерщвление стимула к труду: не веря в будущие блага, крестьянин отвечал на хлебные экспедиции города посевной забастовкой. Но и слишком малые изъятия грозили застоем: не получая промышленных продуктов, крестьянство возвращалось к хозяйству для собственных потребностей и возобновляло старые кустарные промыслы. Разногласия в партии начались с вопроса о том, сколько взять у деревни для промышленности, чтоб приблизить период динамического равновесия между ними. Спор сразу осложнился вопросом о социальной структуре самой деревни.

Весною 1923 г., на съезде партии, представитель «левой оппозиции», которая тогда, впрочем, еще не носила этого имени, демонстрировал расхождение промышленных и сельскохозяйственных цен в виде угрожающей диаграммы. Тогда же это явление было впервые названо «ножницами», именем, вошедшим после того в мировой словарь. Если дальнейшее отставание промышленности, – говорил докладчик, – будет все больше раздвигать эти ножницы, то разрыв между городом и деревней неизбежен.

Крестьянство строго различало совершенную большевиками демократическую аграрную революцию и их политику, направленную на подведение фундамента под социализм. Экспроприация помещичьей и государственной земли принесла крестьянству свыше полумиллиарда рублей золотом в год. Однако на ценах государственной промышленности крестьяне переплачивали гораздо бόльшую сумму. Пока баланс двух революций, демократической и социалистической, связанных крепким октябрьским узлом, сводился для крестьянства с минусом в сотни миллионов, союз двух классов оставался под знаком вопроса.

Распыленный характер крестьянского хозяйства, унаследованный от прошлого, обострился еще более в результате октябрьского переворота: число самостоятельных дворов поднялось в течение ближайшего десятилетия с 16 до 25 миллионов, что естественно повело к усилению чисто потребительского характера большинства крестьянских хозяйств. Такова одна из причин недостатка сельскохозяйственных продуктов.

Мелкотоварное хозяйство неизбежно выделяет из себя эксплуататоров. По мере того, как деревня стала оправляться, дифференциация внутри крестьянской массы стала возрастать: развитие вступило на старую хорошо накатанную колею. Рост кулака далеко обогнал общий рост сельского хозяйства. Политика правительства под лозунгом «лицом к деревне» фактически повернулась лицом к кулакам. Сельскохозяйственный налог ложился на бедняков несравненно тяжелее, чем на зажиточных, которые к тому же снимали сливки с государственного кредита. Избытки хлеба, имевшиеся главным образом у деревенской верхушки, шли на закабаление бедноты и на спекулятивную продажу мелкобуржуазным элементам города. Бухарин, тогдашний теоретик правящей фракции, бросил по адресу крестьянства свой пресловутый лозунг: «обогащайтесь!». На языке теории это должно было означать постепенное врастание кулаков в социализм. На практике это означало обогащение меньшинства за счет подавляющего большинства.