Идеальная для колдуна (СИ) - Лика Семенова

и Амели тут же закрыла мокрое лицо ладонями. То подвывала, то всхлипывала, сотрясаясь всем телом. Эти звуки разносились по пустой улице собачьим поскуливанием.

Горбун стоял рядом и терпеливо ждал, нервно притопывая башмаком. Но не хватал, не поторапливал. Наконец, склонился, и его большая ладонь легла на плечо:

— Хватит. Что мне твои вопли слушать, — казалось, голос смягчился.

Амели лишь всхлипывала, шмыгала носом. Наконец, подняла голову:

— Отпустите меня. Создателем прошу. Зачем я вам?

— Велено.

— Это, наверняка, ошибка. Я ничего не сделала, — она отчаянно замотала головой. — Я самая обычная девушка.

Горбун ухватил за руку повыше локтя и помог подняться. Жестом лакея ширкнул ладонью по юбке, сбивая с сукна пыль.

— Кто знает: может, и ошибка. Только пойми: не могу я ослушаться. Велено привести тебя — значит, надо привести. Иначе и мне попадет. Зачем — меня в дела хозяйские не посвящают. Мое дело — приказы исполнять.

Амели отстранилась на шаг:

— Наверняка, ошибка. Иначе и быть не может.

— Если ошибка — господин так и скажет.

— И отпустит?

Горбун кивнул:

— Зачем ты ему без надобности сдалась.

Все равно стало легче. Конечно, отпустит. Потому что ошибка.

Остался только один единственный вопрос, который бился в голове, как пойманная муха в стеклянной банке:

— Что вы сделали с матушкой? И с отцом? Они никогда не отпустили бы меня, ни за какие деньги. Они любят меня.

Горбун шумно выдохнул — ему надоел этот разговор:

— Господин лично их убедил. Сразу поняли, что с мессиром шуток не пошутишь. А я остался тебя ждать. Пошли уже!

Горбун вновь ухватил ее за руку и зашагал в непроглядной черноте. Амели обреченно семенила за проклятым уродом, все еще надеясь улизнуть на мосту Красавиц. На ночь натягивают цепи, чтобы не могли свободно проехать экипажи и верховые. Пеших — остановит охрана. Лишь бы остановили — тогда Амели все расскажет, и ее вернут домой. Теперь она шагала быстрее, надеясь скорее достигнуть моста.

Они вывернули на Тюремную набережную. Здесь прохладно задувало с реки, пахло илом и терпкой сладостью гнили с фруктовой пристани. Фрукты падали за борт, течение прибивало их под прибрежными домами на сваях, где они образовывали зловонные островки. В сильную жару запах был почти невыносимый. Надо же, ночью почти не чувствовалось.

В отдалении просматривались очертания моста Красавиц, плотно застроенного домами. Редкий бледный свет в окнах. Но горбун направился в другую сторону, будто угадал ее желания, и повлек прямо к реке, в осоку. У шатких деревянных сходней покачивалась лодка, в которой дремал сгорбленный человек. Горбун пнул суденышко, его тряхнуло, человек тут же очнулся и с готовностью взялся за весла.

Амели никогда не видела город с реки. Сейчас он казался черной аппликацией на фоне густо-синего, усыпанного звездами неба. Вокруг призрачно рябила и мягко плескалась под веслами темная вода Валоры. Амели сидела на самом краю банки, а горбун по-прежнему неустанно сжимал ее руку — видно, боялся, что юркнет в воду в попытке сбежать. Нет — это была бы глупая смерть. Амели не умела плавать, да и намокшие юбки очень быстро безвозвратно утянут на дно.

Все это ошибка. Звучало, как заклинание, но Амели вновь и вновь внушала себе, что это так. Она тотчас вернется назад.

Над городскими крышами показалась высокая часовая башня ратуши. Ежедневно в полдень с нее раздавался мелкий звон, звучали колокольца, проигрывая мелодию старой песни, и в оконце появлялась стройная фигурка Неурской девы, которая кланялась народу, а вокруг нее тотчас дугой распускались небывалые цветы. Говорят, тут не обошлось без колдовства. Целую делегацию старейшин отряжали и в ножки кланялись. Будто без этих часов обойтись нельзя было.

Башня вогнала в уныние. Амели больше не смотрела по сторонам, лишь наблюдала, как мокрое весло, будто стеклянное в лунном свете, опускается в воду и запускает такие же стеклянные волны. Она не могла даже предположить, что понадобилось от нее колдуну. И это незнание пугало больше всего. Незнание и утренние воспоминания. Вновь и вновь гвардеец орудовал багром, вновь и вновь на берегу появлялось распластанное безжизненное тело. Красивое тело. Идеальное.

Амели больше не смотрела на воду. Она похолодела, превратилась в застывшую ледышку. Матушка всегда говорила, что Амели красива. И Эн так считала. Многие так считали. Глубоко внутри это всегда вызывало эгоистичную радость: уж, конечно, всегда лучше быть красавицей, чем дурнушкой. Но теперь… Что он делает с красавицами?

Горбун врет — ее ни за что не отпустят. Как не отпустили тех, которых вылавливали из реки.

Лодка причалила к правому берегу, уткнулась носом в каменные ступени. Горбун ловко перескочил, швырнул лодочнику монеты. Они тяжело шлепнулись на деревянное дно. Горбун протянул руку Амели, но она медлила. Если изловчиться, ухватить весло и оттолкнуться…

Чужие руки обхватили сзади тисками. Неожиданно, подло. Лодочник поднял ее над водой и буквально вышвырнул на ступени, в руки горбуна. Тот лишь вновь ухватил за запястье с новой силой и молча протащил вверх по ступеням, отпер низкую калитку в каменной ограде. Они прошли по парку — Амели поняла это по жесткому геометрическому срезу стриженых кустов самшита. Под ногами шелестел мелкий утрамбованный песок. Замок серебрился в отдалении, щетинился острыми шпилями седых свинцовых крыш. Горбун свернул к одноэтажному павильону, втащил Амели в черное нутро двери. Какое-то время они шли по гулкой галерее. Лунный свет падал из окон бледными зеленоватыми разлинованными прямоугольниками. Снова двери, темные узкие лестницы, переходы, позволяющие увидеть в окно клочок ночного неба.

Наконец, горбун отворил высокую тяжелую дверь и втащил Амели в просторную освещенную гостиную.

— Почему так долго, Гасту?

Горбун отпустил, наконец, руку Амели, и скрючился в поклоне, закрутился, как домик улитки, едва не касаясь птичьим носом узорного паркета:

— Непредвиденные сложности, мессир, — голос стал приторным, как сахарный сироп. Горбун вдруг представился мерзкой жалкой букашкой, трепещущим ничтожеством. — Девицу ожидали.

Амели посмотрела перед собой, туда, откуда доносился удивительно чистый глубокий голос. Несмотря на отчаянный страх, он завораживал, запускал по телу необъяснимые вибрации. Как в соборе святого Пикары, когда к сводам возносятся стройные песнопения. Не может быть, чтобы этот голос принадлежал старику, как все считают. Она увидела лишь высокую резную спинку кресла и белый рукав сорочки.

— Я не хочу ничего слышать о сложностях, — колдун порывисто поднялся.

Амели обмерла, и прижала пальцы к губам. Значит, все правда…

Глава 5

Перед Амели возвышался тощий жесткий старик. Кончик острого крючковатого носа едва ли не касался верхней губы, щеки провалились, а глаза были