Взломать Дарвина: генная инженерия и будущее человечества - Джейми Метцль

сельское хозяйство – это естественно? – спрашиваю я. – Мы занимаемся им не более 12 000 лет.

– И да, и нет, – осторожно отвечает девушка. Она начинает понимать, что естественность – это весьма размытое и двусмысленное понятие.

– А насколько естественна органическая кукуруза? Вернитесь на 9000 лет назад, и вы не найдете ничего, хотя бы отдаленно похожего на современную кукурузу. Вам встретится дикорастущая трава под названием теосинте с несколькими свисающими с нее вялыми початками. Добавьте сюда тысячелетие активных изменений со стороны человека, и вы получите прекрасного желтого великана, украшающего наши столы на пикниках. Большая часть потребляемых нами фруктов и овощей, даже самых органических, из Whole Foods, появилась в результате нашей тысячелетней целенаправленной селекции. Так являются ли они естественными?

– Это двоякая ситуация, – согласилась девушка, не желая расставаться со своей первоначальной концепцией о естественности.

– Может, для нас естественнее жить обществом охотников и собирателей, как наши предки?

– Возможно.

Я не хотел больше давить на нее, но мне нужно было донести свою главную мысль.

– Вы бы хотели так жить?

Озорная улыбка отразилась на ее лице.

– А обслуживание в номерах включено?

– Итак, вы в отеле Four Seasons и получаете ужасную бактериальную инфекцию, – продолжаю я. – Что вы выберете: чтобы вас лечили, как десятки тысяч лет назад, с помощью обрядов и ягод или антибиотики, которые могут спасти вашу жизнь?

– Я за антибиотики, – отвечает девушка.

– Они естественны?

– Я поняла вас.

Я окинул взглядом зал.

– У всех нас есть укоренившиеся представления о том, что считать естественным. Хотя на деле большая часть таковым и не является. Может, некоторые вещи мы знаем из недавнего прошлого, но человечество тысячи лет агрессивно меняло окружающий мир. Однако, если мы так долго пытались изменить различные системы, включая биологическую, можно ли считать биологию, унаследованную от родителей, нашей судьбой? Есть ли у нас право или даже обязанность устранять сбои и ошибки в программном коде нашего тела и тел наших детей?

Слушатели забеспокоились.

– Представьте, что у вашего будущего ребенка страшная болезнь. Вы знаете, что от нее умирают. Поднимите руки те из вас, кто готов отправить ребенка на операцию, чтобы спасти его жизнь? – продолжаю я.

Руки подняли все.

– А если бы можно было предотвратить возникновение болезни, то вы бы на это пошли?

Никто не опустил руку.

– Не опускайте руку, если бы вы прибегли к ЭКО и эмбриональному скринингу, чтобы убедиться в безопасности будущего ребенка.

Руки все еще подняты.

– А как насчет одного генетического изменения, пока эмбрион еще не был имплантирован в тело матери?

Несколько рук опустились.

Я повернулся к молодому человеку, который опустил руку. Это был стильно одетый парень 20 с небольшим лет, будто сошедший с обложки каталога L.L. Bean.

– Можете объяснить почему?

– Кто мы такие, чтобы программировать собственных детей? – говорит он. – Это скользкая дорожка. Если мы начнем, как мы поймем, когда нужно остановиться? В итоге мы можем закончить Франкенштейнами. Такая перспектива меня пугает.

– Сильный аргумент, – говорю я. – Вы и должны пугаться этой перспективы. Если вы не ощущаете смесь страха и возбуждения, значит, не до конца во всем разобрались. Генетические технологии позволят нам создавать удивительные вещи, которые облегчат человеческие страдания и создадут возможности, о которых мы не смели даже мечтать. С помощью этих возможностей новые версии нас, Homo sapiens 2.0 и выше, научатся изобретать новые технологии, изучать другие миры, создавать выдающиеся произведения искусства и испытывать более широкий спектр эмоций. Но если мы где-то ошибемся, то эти же технологии могут разобщить общество, создать дискриминационную иерархию между обычными и модернизированными людьми, отрицательно сказаться на разнообразии, подвести нас к обесцениванию и товаризации человеческой жизни. И даже стать причиной серьезных национальных и международных конфликтов.

– А кто решает, к чему все идет? – спрашивает у меня другая девушка.

– Это – самый важный и животрепещущий вопрос, который мы – отдельные индивиды и целые группы – будем задавать себе многие годы, – осторожно продолжаю я. – Наш ответ определит, кто мы и что мы за люди, где мы живем и можем жить, какие открываются возможности для нас, как отдельных людей и целого вида.

Слушатели в аудитории заерзали на стульях. Я буквально чувствовал, как уровень напряжения в зале стремительно растет.

– Именно нам предстоит разобраться, что с этим делать. Поэтому сегодня я обращаюсь к вам. В течение следующих нескольких лет наш вид в целом будет принимать фундаментальные решения о будущем генетики. Какие-то решения, как, например, издание законов, будут приниматься на социальном уровне. Однако многие важнейшие решения будут зависеть от отдельных индивидов. Например, каждый из нас волен решать, как именно зачать ребенка. Каждый индивид и пара по отдельности не почувствуют, будто определяют будущее человечества. Но наше общее решение отразится на нашем будущем.

Уже привычная мне смесь страха, изумления и непонимания озаряет лица присутствующих.

Затем, как всегда, в воздух взмывают поднятые руки.

Сегодняшние слушатели начинают осознавать и ощущать гигантскую ответственность, возложенную на нас этим историческим моментом. Так же, как ее ощущали и участники всех моих конференций: и семиклассники, с которыми я общался в Нью-Джерси, и крупные игроки с интеллектуальных конференций Google Zeitgeist, Tech Open Air и South by Southwest, и эксперты из Expotential Medicine и Нью-Йоркской академии наук, и студенты юридических факультетов Стэнфорда и Гарварда, и ученые, студенты и бизнес-элита со всего мира.

Это ответственность, которая приходит в переломный момент истории нашего вида, когда биология и технологии переплетаются, как никогда раньше, и радикально меняют самые священные догмы и традиции. Эти миллениалы из Вашингтона, как и все слушатели до них, начинают осознавать, что будущее генетических модификаций человека сводится не только к изменению какой-то части генов и у себя, и потомков, но и к созданию совершенно нового будущего для нашего вида.

Чтобы понять, куда идти дальше, необходимо сделать шаг назад и разобраться с тем, откуда мы пришли.

* * *

На протяжении первых 2,5 миллиарда лет жизни на Земле наши одноклеточные предки размножались «клонированием». Например, одна бактерия делилась на две отдельные бактерии с одинаковым набором генов, а затем процесс повторялся. Это был отличный способ репродукции, поскольку вам не нужно было тратить время и энергию на поиски партнера. Все, что от вас требовалось, – найти еду и разделиться, и ваш род продолжался. Отрицательной стороной клонирования являлось то, что такое размножение приводило к генетическому однообразию в сообществе одноклеточных организмов и ограничивало естественный отбор.[3]

Стоит сказать, что однообразие было непостоянным. Бактерии развились таким образом, что могли буквально захватывать чужие гены с помощью микроскопических гарпунов, которые называются ворсинками, или пили[4]. Несмотря