Девочка в саду и другие рассказы - Олег Рябов

И тут выныривает передо мной она, голова русалочья, и говорит. Я не слышу, но по губам-то могу понять: «Не свое берешь». А смотрю я на девку-русалку и с ума схожу: это же я, только волосы зеленые и глаза зеленые, а глаза мои, и овал лица мой – будто в зеркало смотрюсь. И холод пропал. Чувствую – я живая, а она – нет. И тут она как дернет, и нет моего Васи. Стою я на берегу в мокрых панталончиках и маечке. А мои остолопы стоят поодаль, варежки разинув, и смотрят на меня, красивую.

Заплакала я. Не лошадь я. А была бы лошадь – и спасла бы, и согрела.

Пирог с визигои

Если я еду на рыбалку или на охоту, то никогда не бросаюсь стремглав за трофеями: люблю постепенно входить в этот праведный мир природы. Надо успокоиться, вдохнуть воздух, пропитанный не только озоном, запахом листьев и травы, но еще и сакральной правдой, связанной с жизнью земли. Надо почувствовать, что ты его часть, что этот живой мир принял тебя. Только после этого можно отправляться за добычей.

Так и в этот раз: мои друзья, банкир Миша и главврач геронтологического центра Игорь, еще затемно накачав резиновую японскую лодку и прицепив подвесной «джонсон», схватили ружья и растворились в темноте, чтобы встретить зарю и пострелять серых.

Миша, Михаил Борисович, организатор нашей прогулки – самый молодой в компании, лет сорока, крупный, кучерявый – его мама была гречанкой. Из-за типичной внешности и имени его многие принимали за еврея, а он этому только смеялся.

Игорь – мужчина в годах, за шестьдесят: маленький, крепкий, юркий, он занимался всю жизнь всеми видами спорта и любил любой активный отдых.

Водитель Володя длинный, сухопарый и костлявый, с большим сломанным носом и плешиной посреди черепа.

Мы с ним остались на хозяйстве, но, как только небо на востоке начало розоветь, решили порыбачить. Володя распутал свои донки и отправился собирать в прибрежном тростнике личинки ручейника, которые хороши как наживка в августе, а я, взяв спиннинг, направился вверх по берегу Оки, чтобы побросать на перекате, образовавшемся напротив врезающейся в реку песчаной косы.

Вернулся я часа через три, когда солнце уже поднялось и стало припекать по-летнему. В полиэтиленовом пакете у меня возились пяток приличных окуньков и два щуренка граммов по семьсот. У Володи тоже что-то плескалось в ведре, наполненном водой. Я поздравил его, а он, лукаво улыбнувшись, подошел к кромке берега и вытащил из реки веревочный кукан с огромной, лениво поводящей хвостом стерлядиной. В ней было больше килограмма: длинноносая, с холодной серой спиной и желтым теплым брюхом, она готова была лопнуть от своей красоты и толщины.

– Ты, Володя, герой! Мужики вернутся – не поверят, подумают, что ты из города ее привез. Больше они не будут ездить на охоту: теперь – только на рыбалку. А потом – у нас сегодня будет настоящая царская уха.

Охотники подтянулись скоро. Грязные, мокрые, они недовольно и молча вытащили лодку на берег и, поставив ружья к «сараю» (я так называл Мишин «Гелендваген»), стали стаскивать с себя болотные сапоги и камуфляжные куртки.

– Ну что – без выстрела? – спросил я.

– Да, вся утка ушла на дальний кордон, – раздраженно ответил Михаил.

– Хоть бы один чирок пролетел! – это Игорь.

– А у нас такой трофей – с десяти раз не угадаете.

– Тогда говори – какой?

– Володя, покажи этим горе-охотникам, что ты выудил, – обратился я к водителю, который вытаскивал из багажника раскладные стулья и стол, готовя наш лагерь к комфортному житью.

Вообще Мишин «Гелендваген» был им приспособлен исключительно к активному отдыху на природе, и его багажник был забит ружьями, спиннингами, палатками, спальными мешками, коробками с тушенкой и минеральной водой и прочим нужным и ненужным оборудованием.

Володя, оторвавшись от дел, пошел к берегу и вернулся, неся на руках носастую красавицу.

Охотники, молча и открыв рот, смотрели, не веря своим глазам.

– Ну, а еще-то чего-нибудь поймали? – спросил Игорь.

– Конечно! – ответил я.

– Тогда это – царская уха. Готовить будем мы с Володей, а вы, как простолюдины, идите за дровами и разводите костер.

Тут мы услышали, как ругается Володя, вытаскивая все из багажника машины. Ругался он громко, матом, проклиная все на чем свет стоит. Мы все обернулись, глядя на него.

– Что случилось, Володя? – спросил Игорь. – Почему ты так грязно выражаешься? Ведь ты же дворянин – в твоих жилах течет голубая кровь!

– Водку забыли! Михал Борисыч, ведь вы же сказали мне, что положили коробку в багажник!

– Да положил! Только положил я ее в другую машину. Виноват я – все перепутал. Давай-ка сгоняй в деревню – возьми пару бутылок, – сказал наш банкир и протянул Володе деньги.

– Сколько брать-то? – переспросил Володя, держа перед собой тысячную купюру.

– Шесть – не видно, что ли! И еще пошукай по огородам укропу и лучку зеленого.

Володя запрыгнул в машину и умчался в сторону поселка, до которого было километров семь. Игорь развел костерок, повесил котелок и направился в прибрежные кусты. Минут через десять он вернулся с пучком смородиновых листьев и несколькими толстенькими корешками шиповника, которые он тут же почистил ножом и, расщепив, закинул вместе с листвой в котелок. Скоро мы пили дымящийся ароматный напиток, любуясь на речные красоты.

– А чего ты над Володей издеваешься: дворянин, голубая кровь, а мы простолюдины? – спросил я у Игоря.

– Я вовсе не издеваюсь: он действительно по происхождению дворянин, причем самый настоящий. Девичья фамилия его бабушки Приклонская. Приклонские – это старинный дворянский род, и если не из Рюриковичей, то, по крайней мере, они были и воеводами, и губернаторами. Володя это знает, но не придает значения.

– А ты? – спросил я у Игоря.

– Я – нет! Мой дед был купцом второй гильдии и имел личное дворянство, а потому по старому российскому законодательству и мой отец, и я, и мой сын – лишь почетные граждане Российской империи. Мой папа погиб на фронте, а мама, чтобы как-то прокормиться, после войны перебралась в город, оставив меня в деревне у бабки. Мама устроилась прислугой к Софье Александровне, одной из бабушек Володи, к той самой, урожденной Приклонской. Хотя и вторая его бабушка, Вера Николаевна, жила в том же доме. Вы же помните эти старые деревянные двухэтажные дома на улице Белинской, которых теперь уже нет. Их построила в конце двадцатых по своим проектам группа инженеров-водников для себя, как бы кооператив. Правда, я не знаю, как это тогда называлось. Все квартиры в этих домах были четырехкомнатные, с чуланами, сенями, со светлыми большими верандами, на которых летом пили чай, с ванными комнатами, с комнатками для прислуги рядом с кухней. Около домов были палисадники с цветниками, клумбами, зарослями малины, вишнями и яблонями. Я все это помню, да и мама мне много рассказывала: она меня забрала из деревни, когда второй раз вышла замуж, мне уже лет десять было. Она переехала жить к дяде Коле, моему отчиму, директору рынка, но по-прежнему ходила помогать этим двум старушкам. Володя-то всего этого не знает: он уже позднее родился.

Так вот: Софья Александровна с дочерью и зятем жили на первом этаже. Она еще до революции как представительница знатной дворянской фамилии окончила Смольный институт и вышла замуж за инженера.

А Вера Николаевна, которая жила на втором этаже, была дочерью очень крупного купца из Богородска, ее девичья фамилия Серякова. Вот в Богородске на улице Ленина все дома принадлежали Серяковым. Ну, правда, этих Серяковых было много, несколько братьев. Но так получилось, что отец Веры Николаевны умер, когда ей было пять лет, и ее взял на воспитание к себе в семью другой богатый купец из Павлова, фабрикант, известный на всю Европу своими ножами, – Кондратьев. Он так же, как и отец Веры, был старообрядцем. Связывали ли их какие-то купеческие деловые отношения – не знаю, но то, что существовали в те времена какие-то правильные нравственные традиции – это точно.

Имела эта девочка Вера в доме Кондратьевых все, получила прекрасное домашнее образование и вышла замуж за крупного инженера, сына тоже какого-то богатого купца из Воротынца. Свадьбу Кондратьев устроил им пышную, обставил молодым дом в Нижнем. Мебель заказал в Германии, ковры в Персии, столовое серебро и прочее. У меня в доме есть ковер, который Вера Николаевна еще маме подарила. Мама и у нее, на втором этаже, убиралась и помогала по хозяйству. Ездила молодая семья много по заграницам: Англия, Швейцария. Инженер настоящий был: мосты строил. А перед самой революцией послали его в Америку, закупать двигатели для пароходов. Вернулись они уже после революции, в восемнадцатом.

А в тридцать втором арестовали по «делу промпартии» обоих инженеров: и мужа Софьи Александровны, и мужа Веры Николаевны, и сгинули они навсегда. Я думаю, что все это «дело промпартии» нужно было Сталину, чтобы специалисты-инженеры проектировали и строили ему Беломорканал. Ну да это не важно. А только ведь таскали тогда в ЧК на Воробьевку и жен инженеров для допросов. И вот кто на кого тогда доносы и поклепы писал, неизвестно, но перестали здороваться и общаться с тех пор эти две прекрасные женщины, которых я узнал уже в том виде, что называть их могу только старушками.