Вершины жизни - Галина Серебрякова

— Я слышал, что вы автор этого послания, но не читал его.

— Вот оно. — Маркс извлек из кипы рукописных текстов небольшой лист бумаги. — Мы ратуем за освобождение негров. Вам все это будет особенно интересно.

— Да, конечно. Ведь в моих жилах течет и негритянская кровь.

Лафарг не торопясь прочел обращение к президенту и задержался на тех строках, которые показались ему особенно удачными. Они многое ему объяснили.

«Милостивый государь!

…Если умеренным лозунгом Вашего первого избрания было сопротивление могуществу рабовладельцев, то победный боевой клич Вашего вторичного избрания гласит: смерть рабству! — писал Маркс.

Когда олигархия 300 000 рабовладельцев дерзнула впервые в мировой истории написать слово «рабство» на знамени вооруженного мятежа, когда в тех самых местах, где возникла впервые, около ста лет назад, идея единой великой демократической республики, где была провозглашена первая декларация прав человека и был дан первый толчок европейской революции XVIII века, когда в тех самых местах контрреволюция с неизменной последовательностью похвалялась тем, что упразднила «идеи, господствовавшие в те времена, когда создавалась прежняя конституция»…. и цинично провозглашала собственность на человека «краеугольным камнем нового здания» — тогда рабочий класс Европы понял сразу… что мятеж рабовладельцев прозвучит набатом для всеобщего крестового похода собственности против труда и что судьбы трудящихся, их надежды на будущее и даже их прошлые завоевания поставлены на карту в этой грандиозной войне по ту сторону Атлантического океана.

…Рабочие Европы твердо верят, что подобно тому как американская война за независимость положила начало эре господства буржуазии, так американская война против рабства положит начало эре господства рабочего класса. Предвестие грядущей эпохи они усматривают в том, что на Авраама Линкольна, честного сына рабочего класса, пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы и преобразование общественного строя».

Маркс охотно отвечал на многочисленные вопросы Лафарга и объяснил ему, что сам пришел к коммунистическим убеждениям не из сентиментальных побуждений, хотя и глубоко сочувствовал страданиям рабочего класса, но, главное, в результате изучения истории и политической экономии.

— Я уверен, — добавил он под конец, — что каждый беспристрастный ум, свободный от влияния капиталистических интересов и не ослепленный классовыми предрассудками, непременно придет к тем же выводам и станет коммунистом. Это, несомненно, относится и к вам.

В этот первый приезд в Лондон Лафарг больше не виделся с Марксом, он вскоре вернулся во Францию и со свойственной ему кипучей энергией бросился в водоворот Политической жизни, увлеченный борьбой с режимом Лун Бонапарта. Взгляды его значительно изменились, и теперь он сам рвался в Лондон, к Марксу. Позже, преследуемый бонапартистами, Поль Лафарг вынужден был эмигрировать в Англию, где вскоре вошел в состав Генсовета Интернационала.

Спустя два месяца после беседы Маркса с Лафаргом о событиях в Америко весь мир облетела трагическая весть: президент Авраам Линкольн пал от руки подосланного убийцы. Маркс, Энгельс и все их единомышленники были потрясены этим страшным преступлением.

Весной 1865 года офицер американской армии Сигизмунд Красоцкий отправился из Сент-Луиса в Вашингтон по поручению командующего военным округом полковника Иосифа Вейдемейера. Полковник был близким другом Карла Маркса, членом Союза коммунистов, стойким борцом во время революции 1848 года в Германии. С тех пор как он стал изгнанником и переселился в Америку, между Марксом и Вейдемейером не прекращалась переписка.

Участник польского восстания тридцатых годов Сигизмунд Красоцкий, так же как и Вейдемейер, воевал против рабовладельцев Юга в рядах армии северян. Ехать пришлось на перекладных по глухим лесам, проселкам, мимо новостроящихся городков. Дорога была нелегкой, не раз приходилось сворачивать в сторону, объезжать линию фронта. Красоцкий вез важные секретные документы военному министру Эдвину Стентону, влиятельному деятелю в правительстве Авраама Линкольна.

Война приближалась к концу. Стояла великолепная весна, перекликались птицы, на голых ветках набухали свежие почки. Неприхотливая природа напомнила Красоцкому люблинскую землю. Более тридцати лет он не видел родных полей, густо поросших светло-желтыми лютиками…

Красоцкий только недавно снял белую повязку со лба. На месте штыковой раны, едва не стоившей ему жизни, остался грубый синий рубец. Его офицерский костюм был в заплатах, сапоги прохудились. Но каким это все казалось незначительным по сравнению с радостью, которую он разделял со всеми встречавшимися ему в пути людьми.

«Победа, победа, отмена рабства на всем континенте», — слышалось со всех сторон.

Девятого апреля 1865 года Красоцкий добрался до Вашингтона, и в этот именно день кончилась кровопролитная гражданская война. Северяне ликовали.

Поздно вечером посланец из Сент-Луиса был принят министром. Стентон сидел за столом и, насупившись, перелистывал депеши.

— Садитесь, капитан, — бросил он властно.

«Стентон мрачен, как поздняя осень, несмотря на столь счастливое событие», — подумал Красоцкий, вглядываясь в его недоброе темное лицо.

— Итак, вы не только храбрый офицер американской армии, но также участник польского восстания тысяча восемьсот тридцатого года. Останетесь ли вы в нашей стране навсегда?

— Вряд ли, господин министр. Сердце мое и моей жены принадлежит нашей далекой родине.

— Вы, следовательно, из племени вечных революционеров. Кочевник. Рад знакомству с вами. Война считается оконченной, и субординация сейчас неуместна. Не хотите ли поужинать со мной? Ираида, в обстановке, похожей на привал.

Стентон встал, и Красоцкий пошел за ним в соседнюю комнату, неуютную, как походная канцелярия. На простом столе был сервирован ужин: холодная телятина, овощи, вино и кофе.

— Я часто ночевал здесь, чтобы быть всегда на посту. Минута промедления в штабе иногда решала исход боя. Недальновидные люди, — продолжал Стентон, нарезав мясо и разложив его по тарелкам, — вообразили, что война уже кончилась. Заблуждаются. Она будет еще продолжаться, только отныне скрытая, — значит, еще более опасная. — Стентон злобно поджал губы. — Чувствительные политики считают, что капитуляция Южных штатов дает им право на милосердие, снисхождение к противнику. А что думаете об этом вы, бывший повстанец?

— Вопрос ваш застал меня врасплох, но победители обязаны быть великодушными. Террор к тому же — это палка о двух концах, — твердо ответил Красоцкий.

Стентон посмотрел на него исподлобья и принялся за еду. Несколько минут длилось молчание. Затем министр вытер фуляровым клетчатым платком жирные губы и сказал:

— Жалостливые правители — бедствие для государства. Надо добить врага, пока он слаб. Примирение — это предательство против нации. А кто отомстит за наших погибших братьев? За каждую каплю крови северянина нужно выпустить тонны крови из побежденных южан. Но но это главное. Капитуляция не оплатит нам наших убытков. Их должны возместить враги. Пусть богатые плантаторы выплатят нам все до копейки. Война — это обогащение тех, кто ее выиграл. Если южане откажутся раскрыть свою мошну, в наших лесах достаточно деревьев, чтобы повесить этих негодяев.

Красоцкий широко раскрытыми глазами смотрел на Стентона и невольно отодвинул бокал вина. Он вспомнил, что читал сегодня речь президента о необходимости амнистии.

«Пусть никто не ждет от меня, что я приму участие в убийстве этих людей, даже самых худших из них, — говорил Линкольн. — Если мы хотим сотрудничать и снова стать едиными, то пора покончить с упреками».

— Авраам Линкольн, — сказал поляк холодно, — но разделяет ваших взглядов. Он был беспощаден и жесток во время войны, но сейчас круто изменился. Братоубийственная схватка кончилась. Нужны мир и объединение.

— Вы, по-видимому, в молодости валили лес вместе с нашим президентом? Ваши мнения столь схожи, — рассмеявшись, спросил Стентон.

— Что ж, он величайший из дровосеков, если сумел вырубить рабство в Америке.

— Мне понятна теперь причина поражения польских восстаний. Мягкотелость. Смирение. О, я человек совсем другой породы и, как видите, добыл-таки победу для моей нации.

«Какой опасный честолюбец. Знает ли президент, что у него есть столь явный и могущественный враг?» — подумал Сигизмунд.

Дежурный офицер в это время доложил о Лафайете Бекере, шефе тайной полиции, подчиненной военному министру. Толстощекий, упитанный бригадный генерал показался Красоцкому человеком довольно приятным в обращении, хотя и плутоватым. Маленькие, заплывшие жиром глазки его шныряли с невероятной быстротой с предмета на предмет, ни на чем не задерживаясь.