Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 1) - Б Рошфор

- Он? - удивленно спросила Анна. - У вас есть для меня что-нибудь от матери-настоятельницы?

- Нет, мадам, мне самому нужно сказать вам пару слов.

- Вам? Говорите же!

- Я бы хотел поговорить только с вами, мадам. И был бы очень обязан...

Анна взглянула на Жанну, потом на всех своих мужчин, словно желая взять их в свидетели, настолько странно обращаться к ней с такой просьбой, - но мужчины и так были поражены, а Жанна держалась весьма загадочно...

- Следуйте за мной, - приказала Анна и зашагала вперед, сопровождаемая шорохом бесчисленных юбок. Последовав за ней в салон, мужчина в сером сообщил:

- Я герцог Орлеанский, мадам!

По счастью Анна успела сесть в кресло до того, как от подобного известия у неё подломились ноги.

- О? Я не ослышалась?

Стоявший чуть ссутулившись мужчина, усмехаясь, крутил в руках шляпу.

- И вправду герцог Орлеанский? - спросила снова Анна, решив, что говорит с помешанным. Неужто сестры из монастыря Святого сердца берут на услужение подобных типов? - И не позвать ли ей на помощь? По правде говоря, тот человек не выглядел опасным. Пожалуй, лучше согласиться и поддакивать...

- Я слушаю вас, монсиньор герцог Орлеанский, - сказала она, начиная беспокоиться и спрашивая себя, сообразила ли её дочь, что ехала по Парижу в компании сумасшедшего.

- Мадам, - продолжил мужчина, - мать-настоятельница поручила мне сообщить вам о причинах, по которым она исключила вашу дочь.

"- Чем дальше, тем лучше", - в душе сказала себе Анна, а вслух произнесла:

- И что же это за причины?

- Сегодня утром она пыталась бежать. А я как раз был там и побеседовал с ней как протектор монастыря. Она очень способная девушка и изумительно играет Расина. Ни в коем случае не собираясь упрекать настоятельницу, боюсь все же, что у Жанны были основания желать покинуть обитель. Это не место, где она могла бы приобрести образование, хорошие манеры, светское воспитание и познания, достойные её ума и таланта. А посему, мадам, я как протектор этого монастыря и, следовательно, покровитель всех его воспитанниц, судьбой которых должен заниматься, решил, что позабочусь об образовании и воспитании вашей дочери и что позднее обеспечу ей надлежащее положение и благосостояние. Мадам, мне кажется, вы несколько удивлены?..

- Конечно, мсье!

Тон этого мужчины, его изысканная речь, звучавшая в ней спокойная уверенность, добрый, но твердый взгляд, уверенность в своей непогрешимости, в своем "божественном праве", все это заставило растерянную Анну подумать: "- Господи Боже, если это не герцог Орлеанский, то великий актер!"

- Поскольку она несовершеннолетняя, - невозмутимо продолжал тот, - и учитывая занимаемое мной положение, не может быть и речи, чтобы я лишил её родительской опеки, даже с самыми чистыми намерениями. Поэтому пусть Жанна останется у вас, но каждый день за ней будут присылать экипаж, и я смогу заботиться о ней ради её собственного блага!

Тут он сделал паузу.

- И, разумеется, с вашего согласия, мадам!

"- О Боже, Боже! - взмолилась про себя растерянная Анна, - что нужно говорить в подобном случае?"

И отвечала, жеманно хихикнув:

- О Господи, как мило с вашей стороны, монсиньор!

Ибо уже была убеждена, что перед ней монсиньор герцог.

Кружилась голова. "Как хорошо, что я опять накрасилась!" - подумала она. А когда герцог поцеловал ей руку, на миг представила себя в Версале. Но мы не в силах передать смятение в сердце матери, чье сердце билось изо всех сил, когда она словно во сне услышала, что герцогу совсем неудивительно (при этом вновь поцеловал её пальцы) отчего так хороша Жанна, раз у неё такая прелестная матушка. И простим Анне, что тут она подумала: "- Черт, было б мне на тридцать лет меньше, на её месте могла быть я!" Хотя бы потому, что сохранив остатки стыда, она закончила так: "- Какое счастье - быть воспитанницей герцога!"

* * *

Жанна в ту ночь спала в комнате, которую в доме именовали "королевской опочивальней" - самой большой и богато обставленной. Спал в ней - и как правило не один, - сам поставщик, когда избыток выпитого или какое-то шевеление чувств мешали возвращению его в прекрасный палаццо в квартале Мирас. Решила так Анна, которая уже чувствовала себя не Беко и не Рансон, но Анной де Кантиньи и чуть ли - через дочь - не Анной Орлеанской.

- И учтите, мсье, - заявила она около полуночи, в разгар обмывания удачи морем шампанского, - учтите, мсье, теперь не разевайте рот на то, что принадлежит монсиньору герцогу!

Мужчины переглянулись:

- О чем она?

По правде говоря, ни брат Анже, ни мсье Рансон, ни поставщик, каковы бы они ни были, и не подумали ни на миг, чтоб посягнуть на честь девушки, которую все трое привыкли считать своей дочерью, тем более что у всех троих на это были основания. На свете не без добрых людей!

И Анна вдруг расплакалась, что было вполне понятно после стольких драматических переживаний и с ужасом воскликнула:

- Николас! (Это Рансон). Жан-Батист! (Это брат Анже). - Вирджил! (Это поставщик). - Монсиньор герцог! У нас! А я ему даже не предложила сесть!. 3.

Небольшой экипаж с двумя кроткими лошадками, которые скоро научились сами останавливаться перед домом, приезжал каждое утро в восемь часов. Правил им молчаливый кучер, который привозил Жанну обратно в восемь вечера. И каждый раз всем мило пожелав спокойной ночи, она шла прямо к себе, ибо уже поужинала. Семейство вело себя тихо, чтобы её ничем не беспокоить, считая, что у девочки был такой тяжелый день! Ведь судя по регулярности отъездов и приездов, все поняли - Жанна ездит на учебу! Вначале сердце матери сжималось при взгляде на миниатюрную дочурку, готовую к отъезду, задолго до прибытия фиакра. Ведь Жанна ещё так молода! - говорила себе Анна, и случалось, иногда даже спрашивала свою совесть, позволила бы она что-нибудь подобное кому-то кроме герцога (за исключением, естественно, короля!). А вечером, когда Жанна возвращалась, сгорала от желания засыпать её вопросами... но не отваживалась - такую робость нагоняла на неё дочь. Что если та - кто знает - сочтет, что это "государственная тайна"? Живое воображение Анны не раз её саму переносило в Медальерный кабинет. Так Жанна называла место, где проводила дни, и Анна с буйством всей своей фантазии рисовала такие пикантные сцены, что и сама краснела и перестала верить (если когда и верила) что там изучают науки и светские манеры.

Анна бы очень удивилась - как и её мужчины, заговорщицки подмигивавшие друг другу и позволявшие двусмысленные намеки (но не слишком вульгарные, не забывайте, Жанна - их дочь!) - так вот, Анна бы изрядно удивилась, узнай она, что до сих пор там не произошло ничего "серьезного", - хотя прошло не меньше месяца с начала поездок. Да Жанна и сама была удивлена, поскольку с опасениями ждала наихудшего, а вместо этого теперь начинала чувствовать себя обманутой или обиженной - и доказательством этого была сцена, которую она устроила монсиньору в день их тридцать второго или тридцать третьего свидания в Медальерном кабинете.

Было это в середине июня. Стояла ужасная жара. Жанна нервничала. От горячей руки герцога, лежащей на её плече при занятиях геометрией (ведь герцог и в самом деле учил её геометрии) у не жгло все внутри, и Жанна вдруг сказала:

- Господи, как мне это надоело! - и отбежала к окну, через которое были видны деревья.

- Ну ладно, хватит на сегодня! - согласился герцог. - Не угодно ли немного шерри или белого туреньского?

Жанна, обернувшись, хмуро взглянула герцогу в глаза.

- О! О! - воскликнул он, - вижу, моя дорогая малышка сегодня надула губки!

- Господи! - она деликатно, но уверенно отвела протянутую руку, от поглаживания которой все внутри у неё задрожало. - Боже, я хожу сюда целый месяц, вы рассказываете мне тысячи вещей, что должны возвысить мой дух, поправляете мою речь, учите меня ходить, танцевать, обучаете даже геометрии; водите меня на прогулки в Медонский лес - и я вам за все весьма признательна...

- Но, - перебил он, - я уже слышу это "но"...

- Но я думала...

- Ну говорите же!

- О! - воскликнула она, повышая тон, забывая уроки герцога, что так делать нельзя, - вы прекрасно знаете, что я имею ввиду! Вы когда-то подавали мне гораздо большие надежды, а теперь я день ото дня все больше боюсь, что ошиблась, когда верила, что я вам нравлюсь...

- Девочка моя, - отвечал он, прижимая её к себе, отчего у неё вдруг перехватило дыхание, она покраснела и чуть отстранила лицо, чтобы лучше видеть глаза герцога (но совсем не сопротивлялась его объятиям), потом улыбнулась и глаза её ослепительно сверкнули.

- О да, я вам нравлюсь, - тихо сказала она.

- Видишь... - вздохнул он.

- Я не это хотела сказать, - продолжила она, задыхаясь, так как чувствовала руки герцога на своем теле, а теперь и губы на своих губах.

- О нет, нет, - стонала, сама сбрасывая с себя платье, юбки, чулки и стремительным движением зашвырнув туфли в другой конец комнаты. - Нет, Монсиньор...