Не святой (ЛП) - Риа Уайльд

Очень красивая.

Кончики моих пальцев нажимают на ее нижнюю губу, вдавливаясь в теплую пухлую плоть, прежде чем я позволяю своей руке провести по передней части ее горла. Ее тонкие линии противоречат той женщине, с которой я только что столкнулся.

Вздохнув, я убираю руку и быстро осматриваю ребенка, а затем отхожу к окну, высматривая внедорожник, на котором приедет Ашер. Уже через пять минут я вижу, как фары машины прорезают дождь и останавливаются рядом с моей машиной, припаркованной сзади.

Он вылезает из машины, перебегает через площадку и исчезает в здании. Мне не нужно открывать ему дверь.

— Габриэль? — он зовет, его оружие находится перед ним, нацеленное в землю, но готовое к применению.

— Убери его, — приказываю я, становясь лицом к лицу с ним перед дверью, скрывающей два спящих тела внутри. Я уже нашел ключи от ее машины в миске на кухне, поэтому бросаю их ему. — Найди эту машину и возьми автокресло с заднего сиденья, установи его на заднее сиденье моей машины.

— Прости?

Я наморщил лоб, остатки терпения были уже на подходе.

— Какие-то проблемы?

Он поднимает руки, сдаваясь, и делает то, что я прошу, а затем возвращается, отряхивая воду с волос, как собака. Я киваю и открываю дверь, показывая сначала ребенка, который все еще спит на кровати.

— Собери сумку с вещами ребенка, одеждой, подгузниками, все, что найдешь.

— Черт, Габриэль, — вздохнул мужчина.

— Ашер… — требую я.

Он начинает выполнять поручение, а я подхожу и смотрю на женщину, все еще лежащую без сознания на полу. Когда Ашер заканчивает, я насмешливо кривлюсь, глядя на то, насколько маленькая эта сумка. Я передаю ему ребенка, и он отшатывается.

Я поднимаю бровь.

— Это ребенок, а не змея.

— Я не боюсь змей.

Я закатываю глаза, говоря: —Возьми его.

Скривив губы и повесив сумку на плечо, он забирает у меня ребенка, крепко прижимая его к себе.

— Где его ма… — его слова обрываются, когда я наклоняюсь, просовываю одну руку под колени девушки, а другую — под талию и поднимаю ее с земли. Ее голова запрокидывается назад, шея сгибается под неестественным углом, от которого утром будут болеть мышцы шеи.

Он не задает вопросов. Не спрашивает, почему она идет с нами. Он мог лишь догадываться, а я понятия не имел, какого черта мне с ней делать.

Остальные жители остаются в своих квартирах, понимая, что им лучше не вмешиваться. Я несу ее к машине и жду, пока Ашер пристегнет ребенка на заднем сиденье, а затем передаю женщину.

— Посади ее на заднее сиденье внедорожника. Убедись, что она остается пристегнутой, если она проснется, то у нее будут проблемы.

Он насмехается, но я качаю головой, надеясь, что он не станет свидетелем материнского гнева.

Ребенок спит, а я веду машину по темным и уже тихим улицам моего города, уверенно поднимаясь на холм к особняку на склоне скалы, Ашер следует за мной. Дождь наконец-то немного ослабел, ветер утих, хотя, если взглянуть налево, то можно увидеть, что море все также неспокойно, как и раньше, и бьется о берег и скалы, словно сердясь на весь мир.

Я останавливаю машину.

Моя мать все еще здесь, все еще одержимая папкой, которую я оставил ей раньше, и теперь я собирался дать ей что-то еще, чтобы облегчить боль, которая, как я знал, пожирала ее заживо.

Часть Лукаса, которая все еще жива.

Его сын.

Глава 5

Габриэль

Обустройство комнаты для ребенка не заняло много времени. Уже на следующее утро мне доставили мебель, кроватку и матрас, постельное белье, чтобы согреть ребенка, и одежду, которой хватило бы до его пятилетия. Моя мама взяла на себя все самое необходимое: подгузники, салфетки, медицинские принадлежности, и, имея опыт общения с детьми всю свою жизнь, она взяла на себя заботу о ребенке, как только я передал его ей.

Он полюбил ее гораздо быстрее, чем меня, ворковал и хихикал, когда она играла с ним на полу в гостиной на следующее утро, наблюдая, как облака начинают расходиться, открывая голубое небо. Я проинструктировал нашего врача-резидента дать Амелии успокоительное, чтобы она была в отключке по крайней мере двадцать четыре часа. У меня чертовски болела голова, и я не был готов выпустить ее в своем доме, потому что знал, что это произойдет.

Я должен был убить ее.

Это был более легкий вариант.

Я даже зашел в комнату, в которую ее поместили, приставил пистолет к ее голове, пока она оставалась без сознания, скотч, которым я ее сковывал, заменил веревкой, привязав ее руки и ноги к кровати.

Я держал ее так несколько секунд. Минут.

Гораздо дольше, чем мне когда-либо требовалось, чтобы нажать на курок. Она не шевелилась. Она не делала этого, но ее губы разошлись, и она вздохнула, и я убрал палец с оружия, а после опустил его и стал наблюдать. Я смотрел, как она спала в течение двух часов, видел, как ровно поднимается и опускается ее грудь, как трепещут ее темные ресницы, когда она видит сны.

Хотя я сомневаюсь, что они были приятными.

Я просидел в этой темной комнате до тех пор, пока не пришла мама и не нашла меня, заставив оставить спящую женщину и пойти с ней на кухню, а потом отправиться спать, вместо того чтобы снова сидеть в этой комнате, чего мне очень хотелось.

Меня тянуло к ней.

Я хотел увидеть этот огонь.

Эту вспыльчивость.

Я хотел, чтобы она проснулась и боролась, я хотел видеть ее.

Я привык к послушным женщинам, которые вставали на колени, когда их просили, и говорили правильные вещи. У меня было ощущение, что Амелия Дойл далека от скромности и невинности, и я хотел почувствовать это. Увидеть это.

***

Сон то приходил, то уходил, и когда я проснулся утром, девушка еще не пришла в сознание благодаря успокоительному средству в ее организме.

Тогда я обнаружил, что ребенок играет в гостиной, на полу разбросаны плюшевые и музыкальные игрушки, а на журнальном столике стоит недоеденная миска с кашей.

Когда я вошел, мама приветливо улыбнулась мне, протягивая руку, Линкольн играл с ее пальцами, касаясь сверкающих бриллиантов, украшающих ее руку и браслет, висящий на запястье.

Я оставляю их вдвоем, а сам ухожу на кухню пить кофе. Было еще рано, солнце только начало подниматься над горизонтом, заливая своим светом уже гораздо спокойный океан. Лодки плывут по воде, то приплывая к причалам, то отчаливая от них, а внизу просыпается город, готовясь к новому дню.

После нескольких минут созерцания за окном мой постоянный шеф-повар прерывает меня,

— Не хотите ли позавтракать, сэр?

Я покачал головой, но затем повернулся к нему.

— Ты можешь сделать полный континентальный3? — спрашиваю я.

— Могу.

— Сделай один. И миску свежих фруктов. С апельсиновым соком.

— Да, сэр.

Я оставляю его готовить, а сам быстро делаю разминку и принимаю душ, после чего одеваюсь в свой костюм на день, выпрямляя каждый неровный край и пряча оружие в отведенное для него место. Я никогда не выходил из дома без пистолета.

Выходя из спальни, я чувствую запах завтрака.

Внизу шеф-повар, как я и просил, накладывает еду на поднос и передает его мне. Я забираю его раньше, чем кто-либо из персонала, поднимаюсь на второй этаж и направляюсь в правое крыло дома, где я ее оставил.

Остановившись у двери, я жду любого звука, и когда слышу скрип кровати, движение ее тела, понимаю, что она либо проснулась, либо проснется с минуты на минуту.

Я нажимаю на дверь и открываю ее.

Она лежит в центре кровати, мои люди уже вошли и открыли шторы, зная, что не стоит обращать внимания на все, что они видят в этих комнатах, даже на бедных девушек, привязанных к кроватям.

Я ставлю поднос с едой на комод и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, купающуюся в лучах утреннего солнца. Свет касается ее кожи, словно лаская, заставляя ее сверкать. В лучах солнца я вижу разные цвета ее волос: глубокие оттенки вперемешку с темными блондом, а веснушки ярко выделяются на свету. Она двигается, пытаясь пошевелить руками и ногами, но с трудом, и в полусонном состоянии не может понять, почему не может этого сделать.