Сюзи - Брет Гарт

Гибельный полет Сюзи и Мэри окончился столь же благополучно и бесславно. Крепкие гибкие стебли овсюга смягчили удар, и, когда подруги встали на ноги, оказалось, что они целы и невредимы; правда, их волосы растрепались, а одежда немного пострадала, но падение даже не оглушило их. И первые грустные вздохи над погибшей шляпкой и разорванной юбкой почти тут же сменились веселым детским смехом. Кругом никого не было — теперь они даже радовались исчезновению Педро: по крайней мере их приключение обошлось без свидетелей; исчез и некоторый холодок, воцарившийся было между ними. Спотыкаясь, совсем запыхавшись, они выбрались на дорогу, где увидели опрокинутую коляску с нелепо торчащими в воздухе колесами: тут ими вновь овладела неуемная веселость, и, схватившись за руки, они смеялись почти до слез.

Затем, задыхаясь, они умолкли.

— Скоро подъедет почтовая карета, — хладнокровно объявила Сюзи. — Помоги мне привести себя в порядок, милочка.

Мэри спокойно обошла вокруг подруги, что-то стряхнула, что-то счистила, заново завязала один бант, изящно расправила другой и, наклонив голову набок, критическим оком обозрела обворожительные результаты своих стараний. Затем Сюзи столь же неторопливо и искусно оказала Мэри такую же услугу. Внезапно Мэри вздрогнула и обернулась.

— Вон карета, — сказала она быстро. — И нас уже заметили!

Выражение двух девичьих лиц мгновенно изменилось. Достоинство, превозмогающее боль, гордая покорность судьбе — несомненное следствие пережитой смертельной опасности, испуг, преодолеть который помогала только безупречная воспитанность, — вот что читалось в чертах и позах двух подруг, пока они терпеливо ждали возле разбитой коляски приближения почтовой кареты. Пассажиры, напротив, были охвачены явным волнением. Некоторые даже привстали с места, так велико было их нетерпение, и едва карета остановилась возле обломков, на землю немедленно соскочило несколько молодых людей.

— Вы ушиблись, мисс? — обеспокоенно спрашивали они.

Сюзи, прежде чем ответить, сдвинула хорошенькие брови, словно подавляя мучительное страдание. Потом она сказала:

— О нет!

Это было произнесено холодным тоном, заставлявшим предположить, что она стоически скрывает очень серьезное, если не смертельное увечье. Затем Сюзи взяла под руку Мэри Роджерс, которая к этому времени начала трогательно, но грациозно прихрамывать. Отклонив помощь, которую им наперебой предлагали пассажиры, подруги, поддерживая друг друга, поднялись в карету и ледяным тоном попросили кучера остановиться у ворот усадьбы мистера Пейтона, после чего до конца пути хранили величественное молчание. Карета остановилась, и они сошли, провожаемые сочувственными взглядами.

На первый взгляд их эскапада окончилась благополучно, хотя и была чревата опасностями. Однако и в людских делах, как и в делах природы, внезапно высвобожденные силы неизбежно приводят к потрясениям, которые продолжают сказываться и тогда, когда породившая их причина уже уйдет в прошлое, никому не повредив. Испуг, который девушки тщетно пытались вызвать в сердце своего провожатого, превратился в панический страх, объявший кого-то совеем другого. Судья Пейтон, подъезжая к воротам ранчо, вдруг увидел одного из своих вакеро, который гнал перед собой двух запыленных и связанных лассо лошадей. В ответ на вопрос хозяина он разразился горячей речью, помогая себе жестами и мимикой:

— А! Матерь божья! Что за черный день! Эти мустанги понесли, опрокинули коляску, и остановил их только смелый американо, ехавший в фургоне. Вон его лассо на их шеях подтверждает правду — они волочили его за собой сотню шагов, как теленка. Сеньориты? Да разве он уже не сказал, что, по милосердию божьему, с ними ничего не случилось? Они сели в почтовую карету и скоро будут здесь.

— Но где был Педро? Куда он девался? — спросил Пейтон, нахмурясь.

Вакеро поглядел на хозяина и многозначительно пожал плечами. В любое другое время Пейтон вспомнил бы, что Педро, слывший потомком аристократического испанского рода, держался со своими товарищами высокомерно, а потому не пользовался среди них особой любовью. Но теперь этот жест — полунамек, полуизвинение — еще больше раздражил его.

— Ну, а где же этот американец, который что-то предпринял, когда никто из вас не сумел остановить лошадей, хоть с ними и ребенок справился бы? — сказал он саркастически. — Я хочу на него поглядеть.

Вид вакеро стал еще более извиняющимся.

А! Он поехал со своим фургоном дальше в сторону Сан-Антонио; он не пожелал даже остановиться, чтобы принять благодарность. Но все это чистая правда. Он, Инкарнасио, готов поклясться святой верой. Больше ничего не случилось.

— Отведи этих скотов в кораль, но так, чтобы тебя никто не увидал, — сказал Пейтон вне себя от ярости. — И никому ни слова в каса, слышишь? Ни слова миссис Пейтон или слугам, не то, клянусь богом, я без промедления очищу ранчо от всех вас, ленивых бездельников! Ну, так смотри же, болван, чтобы тебя никто не увидел. Убирайся!

Пришпорив лошадь, он проскакал мимо испуганного работника и помчался по узкой аллее, которая вела к воротам. Но, как справедливо заметил Инкарнасио, это был «черный день»: в глубине аллеи, лениво попыхивая сигарой-самокруткой, появился провинившийся Педро. Он даже не подозревал о случившемся — решив, что коляска просто скрылась за пригорком, и вообще считая данное ему поручение глупой выдумкой, он перед тем, как вернуться в усадьбу, даже сделал крюк и утолил жажду в придорожной харчевне.

К несчастью, вопреки всякой логике ничто так не усиливает гнева, как невозмутимость злосчастной жертвы, этот гнев вызвавшей, хотя такая беззаботность скорее свидетельствует об отсутствии какого бы то ни было дурного умысла. Судья Пейтон, и так кипевший бешенством, при виде благодушного выражения на лице своего нерадивого слуги окончательно пришел в ярость и ринулся ему навстречу. Педро удалось избежать столкновения только благодаря тому, что он успел в последнюю минуту быстро дернуть поводья.

— Так-то ты исполняешь свои обязанности? — спросил Пейтон придушенным голосом. — Где коляска? Где моя дочь?

Хотя Педро и не знал, почему судья в таком бешенстве, он правильно истолковал намерение своего хозяина, и горячая латинская кровь прихлынула к его лицу. Если бы не это, он, возможно, почувствовал бы себя виноватым или попросил объяснения, теперь же он ограничился только национальным пожатием плеч и национальным же полупрезрительным, полунебрежным «quien sabe?».

— Кто знает? — яростно повторил Пейтон. — Я знаю! Из-за твоей небрежности и дьявольской лени коляска опрокинулась! Лошади понесли, и их остановил какой-то проезжий, не побоявшийся рискнуть целостью своих рук и ног, пока ты прятался где-то в отдалении, как подлый, трусливый койот!