Тень филина. Роман - Дмитрий Ермаков

Сажины и Мариновы замолчали…

Привокзальная площадь наполовину была заставлена санитарными каретами.

Носильщик, едва протолкав тележку к их экипажу, пристроил вместе с кучером багаж, принял плату от Константина Сергеевича, «благодарствую» буркнул и пошел обратно к перрону, откуда все несли и несли, вели и вели раненых…

Иван Алексеевич тревожно поглядывал на жену, но Ирина, на удивление, держалась сейчас спокойно.

А город встречал образом тихой жизни: ухоженной зеленью, спокойными прохожими, вывесками магазинов и лавок…

Вскоре подъехали к простому, но при этом просторному двухэтажному деревянному дому, отделенному от улицы невысоким забором, за домом виднелся сад, во дворе – дровяник, каретник, конура, из которой лениво выглянул седой пёс и снова убрался…

– Как хорошо у вас, Оля! Как спокойно…

На крыльцо, громко хлопнув дверью, выскочили мальчик и девочка:

– Мама, папа! Тетя, дядя!..

– Серёжа, Катя, переобуться-то… – не поспевая за детьми, вперевалочку шла старая няня…

После обеда женщины с детьми гуляли в саду. Мужчины курили в кабинете.

– Между нами – несколько дней назад состоялась встреча командующих фронтами. Были все, кроме Корнилова. Но его-то и назвали будущим Верховным… – Константин Сергеевич рассказывал свежие петроградские новости. Он лишь третьего дня приехал из столицы, где лежал в госпитале, а теперь находился в отпуске.

– Как? – недоуменно взглянул на него Сажин.

– Да-да. Нужно быть готовым к смене формы правления…

Вечером ездили в театр. Местная труппа давала «Вишневый сад».

– Не стук топора по стволам, за сценой, а стрельба и «Марсельеза» должны бы слышаться в конце пьесы по сегодняшнему-то дню, – сказал вдруг Сажин, когда вышли из театра (до дома решили прогуляться пешком).

Константин Сергеевич промолчал в ответ.

– Иван… – укоризненно вздохнула Ирина, беря мужа под руку.

– А я верю, что все будет хорошо, – сказал Ольга, тоже беря мужа под руку. – Иначе, без веры в хорошее – как и зачем жить?..

В недалеком городском саду играл военный духовой оркестр. Тревожная музыка вальса наплывала и волновала…

И в сумерках уже не заметил Иван Алексеевич, как прикусила губу жена, едва сдерживая слёзы, только почувствовал, как сжала она его запястье…

4

В Питере Потапенко оказался лишь к осени, (задержался в Москве, где ему изготовили новый «чистый» паспорт на фамилию Поздняков. Иваном Сергеевичем, правда, остался).

Ещё в августе в Петрограде были арестованы тридцать членов ЦК РСДРП. Всё руководство рабочим движением практически перешло в руки Выборгского комитета, членом бюро которого и стал в январе семнадцатого Иван Сергеевич Поздняков…

Утро было хмурое, всю ночь валил мокрый снег, и сейчас не переставший и переходящий временами в холодный дождик. Поздняков подошёл к проходной завода «Рено». Полицейский с кобурой на боку, стоявший под фонарным столбом неподалёку, дёрнулся в его сторону, хотел окликнуть, но незнакомый ему коренастый мужчина в кожаной кепке и драповом пальто уже прошел на территорию завода. Причём, и время неурочное – все рабочие и служащие уже прошли. Полицейский всё же спросил у дежурного на проходной:

– Это кто? Чего-то я не помню?

– Свои, Алексеич, – с ленцой ответил дежуривший толстый мужик. И добавил: – Инженер новый.

Полицейский глянул на круглые часы над проходной, минут через десять должен подойти казачий разъезд. Хоть казаки не больно полицию любят, а всё же с ними надёжней в случае чего… А случиться может что угодно. О забастовке опять вон толки идут. И о чём начальство думает, по одному тут выставляя…

Поздняков прошагал за встретившим его у проходной парнишкой лет семнадцати в ремонтно-механический цех.

В раздевалке его ждали пятеро руководителей заводского комитета, со всеми за руку поздоровался.

– Ну, как, товарищи, готовы?

– Готовы. Нам отступать некуда, – за всех ответил крупный сутуловатый рабочий лет сорока с густыми рыжеватыми усами.

В дверь всунулась лысая голова с шустрыми глазками и оттопыренными ушами:

– И чего это мы, господа хорошие? Шабашить решили?

– А вот мы уже и идём. – Все поднялись. А голова быстро убралась, и будто никого и не было за дверью…

– … Товарищи, на сегодня назначена всеобщая забастовка и демонстрация питерских рабочих… Будем пробиваться в центр города, товарищи. Лозунги наши прежние: «Долой войну!», «Долой самодержавие!» Сейчас группами расходимся по цехам, выводим народ на улицу и организованной колонной движемся к Литейному мосту. Хотя большинство воинских частей на нашей стороне, столкновения с войсками возможны. Есть данные, что сформированы специальные офицерские отряды. Власть в Питере должна перейти в руки Совета Рабочих и Солдатских депутатов до подхода армейских частей с фронта…

– Всё ясно, Иван Сергеич, идём!

– По цехам!

– Бросай работу!

Минут через десять раздался неурочный резкий заводской гудок, возвестивший начало стачки, напугавший молодых лошадей, подъехавшего к проходной завода казачьего разъезда. Рабочие затихли, увидев казачью силу. Но передние, как по команде, молча, сцепились локоть в локоть, за ними поднялось и развернулось красное полотнище с чёрными буквами: «Свобода или смерть!» И казаки молчали. «Вперёд, товарищи!» – негромко сказал Поздняков, но его услышали все, колонна демонстрантов двинулась с заводского двора. Звякнули удила, и также слышно всем прозвучал негромкий голос есаула: «За мной!» Казаки тронулись, но не на рабочих, а вдоль по улице, прочь от колонны. Серый жеребец на скаку приподнял хвост, и на мостовую посыпались зелёно-жёлтые «яблоки»…

…В это же время в казарме третьей роты триста двадцатого пехотного полка прозвучала команда:

– Получаем оружие, выходим на улицу строиться!

Споро разбирали в оружейной комнате винтовки, подсумки с патронами.

– Ну, братцы, как договаривались, – не громко, но твёрдо сказал коренастый, широкоскулый солдат с лицом как дробью побитым. И другие солдаты брали оружие молча сосредоточенно, будто разбирали инструменты перед ответственной работой.

– Становись! – скомандовал командир роты капитан Ковалев.

Построились.

– Солдаты! Бунтовщики идут к центру города. В условиях войны любой бунт – прямое предательство. Наша задача остановить их…

Семён Игнатьев стоит на привычном месте в строю. Весело и страшно ему. Страшно – потому что сегодня нужно не просто решить с кем он (это уже решено), но и совершить поступок. И весело от того, что знает, что и другие его товарищи решились на этот же поступок. Весело осознавать себя свободным человеком.

– Равняйсь, смирно, напра-а-во!

– Не надорвитесь, вашблагродие. – Спокойно сказал всё тот же широкоскулый солдат, незамеченным подойдя к офицеру сбоку.

– Что? Попов, встать в строй! Командир отделения, ко мне!

– Сдайте-ка оружие, господин капитан, от греха, – сказал Яков Попов и потянулся к кобуре офицера, тот, однако, опередил, выхватил оружие и до того как схватили его за руки, успел нажать спусковой крюк. Попов-то отшатнулся, но, удивленно обведя всех глазами, потрогав, будто не веря, грудь, рухнул на булыжники плаца паренёк, стоявший рядом с Семёном Игнатьевым.

– Ах ты гнида!..

– Бей его!..

– Сволочь…

Через пару минут на плацу лежало истоптанное, будто и не человеческое тело…

Застрелен был и прапорщик Петров, пытавшийся по телефону сообщить высшему начальству о случившемся… Вооружённая толпа в серых шинелях вырвалась на улицу, где уже надвигалась рабочая демонстрация. И молодые крепкие парни из демонстрантов сунули руки за пазухи – к наганам. Но над серой солдатской массой красною птицей взвилось знамя.

– Ура! Ура-а! Ура-а-а!..

…Семён не сразу выбежал с казарменного двора на улицу, оцепенело смотрел он на брошенное тело молодого солдата. Потом подошел к растоптанному телу капитана. Глаза мертвеца, наполненные темно-серым небом, упирались в него. Семён, отвернувшись, быстро, обеими ладонями прикрыл веки мёртвому командиру, лишь тогда снова повернул лицо к нему. И увидел вывернутые карманы шинели – кто-то успел, воспользовавшись суматохой, пошуровать в них. А рядом, на мокром булыжнике плаца, придавленный тяжёлой от крови полой шинели, лежал конверт. Семён зачем-то поднял его, сунул торопливо в карман.

– Что, братишка?.. – спросил вдруг подошедший откуда-то мало знакомый Семёну солдат, не дожидаясь ответа, понимающе покивал. – Табачком-то не угостишь?

Семён полез за кисетом:

– Прибрать бы надо… – глухо сказал, кивнув на мёртвые тела.

– Да, ладно, потом! – махнул сослуживец. – Пошли, а то отстанем от своих. – И оба пошли торопливо к воротам, за которыми слышалось гудение толпы, шарканье и стук подошв о мостовую. И всё это сливалось в единый звук – будто ползла и шипела огромная рептилия…