Записки губернатора - С. Урусов

«Только что я начал знакомиться с губернией, как мне приходится уезжать из неё», сказал мне Раабен, после четырехлетнего пребывания в Бессарабии. Но даже после этих слов я остаюсь при том убеждении, что Раабен благополучно продолжал бы управлять Бессарабией до сего дня, получая награды и окруженный общей любовью, если бы не случилось апрельского события. Известного рода порядочность в служебных отношениях, отсутствие придирчивости и желания всюду совать свой нос, проявляя везде свою власть, доброжелательное отношение ко всем и не запачканные чужими деньгами руки — не малые качества для губернатора. Кроме того, Раабен, как нельзя более, подходил к общему характеру края, в котором среди богатой природы царствовала лень и беззаботность. Малоразвитое, необразованное, зажиточное и спокойное земледельческое население, легкомысленные, жизнерадостные, любящие пожить помещики; снисходительное к своим и чужим слабостям, склонное к внешнему блеску и тяготевшее к представителям власти общество; мало труда и характера, много добродушного хлебосольства и некоторая распущенность нравов — такова в общих чертах Бессарабия, и надо сознаться, что она составляла для своего губернатора вполне подходящую рамку.

Устругову я сообщил переданное мне министром известие о предстоящей перемене его службы, хотя не мог, по незнанию, удовлетворить его любопытства относительно того, куда он будет назначен. Колеблясь между надеждами на повышение и опасениями быть причисленным к министерству без определенной должности, Устругов потерял интерес к бессарабским делам, чему я был очень рад, так как не мог положиться на его беспристрастие и добросовестность. Я с удовольствием предоставил ему возможность уехать в Подольскую губернию, на две недели, обрадовавшись случаю, без его посредства и советов, окунуться в надвигавшиеся на меня дела и заботы.

На третий день моего приезда, ко мне явилась депутация представителей местной еврейской общины, в количестве 12 человек. В составе её были купцы, врачи, присяжные поверенные, — все люди с весом и положением. Они пришли не для выполнения долга вежливости, что было видно по их серьезным и взволнованным лицам, а для получения ответа на волнующий всех вопрос: что будет дальше, чего им ожидать и на что надеяться? Я записал в тот же день слова, произнесенные мною в ответ на приветствие депутации, в котором положение дела рисовалось в самых мрачных красках. Привожу их в виде доказательства того, как мало нужно было обещать, чтобы заслужить доверие местных евреев и установить с ними добрые отношения. Я сказал почти дословно следующее:

«Господа, я не вижу в вас представителей какой-либо общественной или сословной единицы, какого-либо общества или учреждения. Вы в моих глазах являетесь частью живущих в Кишиневе русских подданных, связанных между собой религией, пожелавших приветствовать нового губернатора и поговорить с ним о своих делах, а потому и ответ мой будет иметь характер частный, так сказать, домашний. Вам интересно знать, как я буду относиться к евреям, составляющим значительную часть, населения Кишинева. С удовольствием и полной готовностью отвечу на ваши желания. Религиозной нетерпимости, расовой вражды, пристрастного отношения вы не имеете права ожидать от высшего представителя правительственной власти в губернии. Законы наши и воля Царя, неоднократно выраженная, устанавливают в России свободу вероисповедания, а господствующая в нашем отечестве религия учит не вражде, а миру и любви. Прибавляю к этому, что мне лично чужда племенная и религиозная рознь, почему для меня легко будет, в отношениях моих к евреям, строго следовать требованиям подлежащих законов, не внося в их толкование какой-либо посторонней, личной примеси. Таковы общие правила, которыми я буду руководствоваться. Других, повторяю, вы не могли от меня ожидать.

«Переходя от общих вопросов к частным, я хочу сказать несколько слов, касающихся того ненормального положения, в котором я застаю Кишинев, в смысле тревожного, подозрительного, отчасти враждебного отношения одной части населения к другой. Я сделаю все от меня зависящее для того, чтобы течение нашей жизни вошло в обычное русло и чтобы мирные, ежедневные занятия населения протекали безмятежно, но для достижения этой благой цели мало усилий одного человека, мало даже усилий целого административного ведомства, — нужна сознательная помощь самого населения. И вот, раз вы пожелали предстать перед мной в качестве представителей еврейской части населения, узнайте то, чего я ожидаю в упомянутом отношении от евреев. Я, прежде всего обязан настаивать на том, чтобы евреи добросовестно подчинились тем ограничениям их личных и имущественных прав, которые установлены для них законом, не стараясь их нарушать и обходить. Я в праве ожидать, затем, что евреи, будучи народом богато одаренным и тесно сплоченным и побеждая, часто благодаря этим свойствам, местное население в экономической борьбе, будут пользоваться плодами победы с осторожностью и тактом. Молдаванское коренное население, как и русское, добродушно и незлобиво; в нем нет большой подвижности, способности и стремления к накоплению богатств; будучи первыми непосредственными производителями ценностей, местные жители не умеют их сберегать и обменивать, — в этом вы всегда их превзойдете, — так умейте же разумно пользоваться вашими преимуществами, относитесь хорошо к населенно, среди которого вы живете, и я уверен, что столкновений между вами никогда не произойдет. В частности, я просил бы вас приложить старание к тому, чтобы последствия бывших в апреле месяце беспорядков перестали служить поводом к поддержанию в населении города взаимной вражды. Виновные в апрельских злодеяниях понесли или понесут должное наказание; потерпевшие в значительной степени получили помощь, и материальную, и нравственную, — пора вернуть всем спокойствие: беспорядки — явление временное и преходящее, а нормальная трудовая жизнь — постоянна — сделайте с своей стороны все возможное к тому, чтобы прошедшие тяжелые дни скорей предались забвению. Затем, во всех серьезных случаях прошу обращаться ко мне, — двери мои всегда для вас открыты».

Любопытно заметить, что не более, как чрез неделю после приема еврейской депутации, я получил из Петербурга, от Лопухина, письмо, в котором он сообщал мне, что Плеве очень желает ознакомиться с тем, что мною было сказано евреям. Я послал ему копию только что приведенного здесь моего ответа.

Попросив членов депутации сесть, я поговорил с ними еще с полчаса, после чего мы расстались. Какова же была запуганность евреев и как мало нужно было им гарантий от администрации, если они удалились, вполне довольные и почти успокоенные после моих в сущности не лестных для них слов.

Обдумав свое положение, я пришел к заключению, что надо дебютировать в управлении губернией такой мерой, которая была неожиданной, необычной и могла бы дать общественному настроению новое направление. Я остановился на мысли воспользоваться высказанными мне военным начальством сетованиями на нарушение, по требованию гражданских властей, обычных летних лагерных занятий и удовлетворить желание военных, отказавшись от содействия войск. Я написал собственноручно начальнику гарнизона, что присутствие войск в городе для охраны порядка я нахожу излишним, о чем вслед затем сообщил в Одессу, командующему войсками округа.

Эффект получился очень большой. Об отмене лагерного похода в 1903 году сносились и спорили министры — военный и внутренних дел, докладывали Государю, запрашивали телеграммами военный округ и губернатора, возобновили запросы по новому требованию военного министра, после чего, наконец, военные власти, скрепя сердце, уступили. Теперь, внезапно, получалась возможность войскам вернуться к нормальным занятиям, чему военное начальство было очень радо.

В городе поднялся переполох, так как я никому предварительно не сообщил о своем решении. Евреи стали волноваться и присылать ко мне своих ходатаев, многие из служащих в городе предостерегали меня по поводу опасности остаться без помощи при беспорядках; в особенности испугался полицмейстер, только что назначенный Уструговым на место уволенного есаула. Но дело уже было сделано, и мне оставалось спокойно отвечать, что я вполне уверен в сохранении порядка и не вижу надобности вечно считать Кишинев на положении вулкана, готового к извержению.

Для меня до сих пор остается загадкою то, поистине чудесное, превращение, которое совершилось в жизни и настроении города, в течение нескольких дней после моего приезда. Факты таковы: я приехал, если не ошибаюсь, во вторник; в среду я принимал служащих, в четверг — еврейскую депутацию, в субботу кончил свои визиты, а в ту же субботу вечером полиции пришлось удвоить наряд в городском саду, по которому, в виду шабаша, двигалась густой толпой еврейская публика, в нарядных костюмах и праздничных уборах. Слух о том, что евреи перестали носить траур и снова появились на гуляньях, быстро распространился по городу; улицы оживились, все с любопытством наблюдали друг за другом, обменивались замечаниями, вообще настроение стало веселое и даже радостное. С понедельника началась усиленная починка домов, магазинов и помещений, пострадавших от погрома, рабочие встали вновь на прежнюю работу, торговля оживилась и через несколько дней нельзя было встретить в городе человека, который относился бы серьезно к опасениям о повторении беспорядков. Все успокоилось, и Кишинев зажил прежней жизнью.