Ядерное лето 39-го (сборник) - Александр Тюрин

Встала она и пошла следом, послушная и радивая, только вот вопрос каверзный задала:

– А почто, тать ты окаянный, выкрал деву благодородную?

– Не вижу благородной девы.

– Я, Гюль де Шуазель – дочь эмира Саламбека де Шуазеля.

– Было известие, что в женской башне у эмира Саламбека живет ведьма, исчадие шайтана Иблиса. Ее я и выкрал. Однако и ошибка могла случится… ну, поскольку темно было в башне, тьма кромешная.

– Ошибка случилась! И ты молвишь это так спокойно? – голос Гюль стал визгливо-птичьим. – И где я оказалась из-за твоей «ошибки»?

– Мы на высотах Бадахшана, что неподалеку от Индийских земель.

– Индийских земель? Где под ногами лежат яхонты и обитают песьеголовые люди?

– Ты еще забыла про людей совсем без головы.

Она прилежно зарыдала, прижавши щеку к мрачному граниту скалы. Вьючная лошадка с удивлением скосила свой сиреневый глаз.

Каурка лишь к полудню нашелся, когда солнце вовсю напекло камни, среди коих пытался он вкусить травинки. Перво-наперво проверил я, на месте ли подложная грамота в седельной суме. Потом вьючную лошадь оседлал для пленницы, дабы облегчить ей тяготы пути. Едва затянул подпругу, как девица взлетела в седло Сивки и схватила камчу. Да только поводья уже лежали в моих руках, со мной не выйдет шутить. Привязал я Сивку к седлу Каурки и повел их в гору.

– А я туда не желаю, – сказала плаксиво Гюль.

– И я не желаю туда. Мы все не желаем.

Однако, покорив Индийскую землю, идет Великий Хан походом на север. И мне надо во что бы то ни стало остановить его, подумал я.

Путь наш пролегал теперь по самому краю ущелья. Вдруг толкнул меня Сивка, сшибся камень под моей ногой, я и вздохнуть не успел, как повис над глубоким обрывом, держась за поводья. А лошаденка хлипкая, давно силы порастратившая, и копыта у нее скользят на щебне. Как сверзится Сивка, так и Каурка не выдержит, упадет вместе с девкой.

– Живи как-нибудь, – крикнул я ей и отпустил поводья. Не слетел отвесно вниз навстречу дну, а заскользил по склону. Но таково лишь мучительнее было. Острые каменья кромсали халат, бешмет и рубаху, добираясь до беззащитного тела. Только чахлое деревцо, проросшее между глыб, задержало меня, прежде чем стряхнуть вниз.

Дно ущелья густо заросло жестколистными смоквами, их ветви смягчили мое падение.

Когда вынул лицо из сухой листвы, то перво-наперво увидал копыта нетерпеливо переступающей лошади. И так она ногами перебирает, что сразу видно – не усталая. Какая же сбруя у нее богатая, самоцветами и позолоченными бляшками украшенная! Чепрак расшит серебром и золотом, стремена серебром окованы, грудь оборонена броней с узорчатой насечкой. Всадник, сидящий на лошади, изряден телом и облачен в красивый доспех из подвижных пластин, именуемый «четыре зерцала».

Иного оружия, кроме осыпанного драгоценностями кинжала и небольшой булавы, у всадника нет, будто полагается на какую-то иную защиту. А личина шлема у него поднята, отчего виден нос с хищно вырезанными ноздрями и большие раскосые глаза. И нет благолепия на челе его, чем он разнится весьма с моим князем.

Знатен был сей всадник, и окружала его большая вельможная свита. Вся в богатых доспехах с золотой насечкой и шишаках с красными яловцами наверху. За свитой стояла дружина конных латников с длинными пиками.

Отчего-то взбрело мне сейчас в голову словцо «пулемет». Хоть и забыл я, что оно означает, однако почувствовал полезность этого пулемета при встрече с таковой силищей.

– Что-то пало на землю перед носом моего коня. Наверное, слива, – молвил знатный всадник.

Кто-то из свиты крикнул мне:

– Перед тобой нойон Джебе, темник, правая рука и младший брат Великого Хана, да хранит его Небесная Сила и милость Аллаха.

– Аллах всемилостивый, сохрани владыку Джебе, дай здоровья его жилам и членам, пусть украшает Монголистан во веки веков, яко яркая звезда. Да примет великий владыка то, что я доставил ему издалека.

– И что же ты доставил мне издалека? Сундук, набитый брильянтам, яхонтами и другими драгоценными каменьями?

– У раба Твоего Могущества есть многозначительные сведения о тайных желаниях и намерениях султана Франгыстана. Господин, прошу, выслушай меня с благоволением. Султан Виллизад, ложно прося союза, подлинно готовит нападение на Великого Хана и объявляет себя единственным наследником Чингиса и Бодончара. Да сгорит мой дед в могиле, коли я солгал.

Нойон Джебе сразу помрачнел, и из глаз его выглянула смерть.

– Я сейчас велю рассечь тебя, аспид, на сто равных частей. – сказал нойон.

Сто частей, почему так много? И можно не сомневаться, что будут они действительно равными – палачи в восточных улусах знают свое дело.

– Что ты, червь, можешь показать в подтверждение своих дерзких слов?

– Прости меня, великодушный владыка, но сейчас ничего. Мне нужно найти своего коня, а в его седельной суме лежит яса султана Виллизада. Еще потерялась ведьма, дочь Иблиса, одна из тех, коими владыка Франгыстана хочет прельстить ваших нукеров.

– А парочка джиннов у тебя не потерялась? – по мясистому лицу нойона, как ящерица, поползла усмешка.

– Повели, господин, обыскать местность над этим ущельем.

– Ты мне приказываешь, собачий кал? Значит, это я теперь недостойный раб, а ты мой господин?

Ближний к нойону воин потянул кривой широкий клинок из ножен. Уже окрылилась душа моя, готовясь отлететь – молитесь за нее, святые заступники. А я ведь с самой Пасхи не исповедался, не постился, ел пищу срамную…

Булатный клинок охотно вышел из устья ножен. Нукер улыбнулся, показывая, чтоб я не боялся – он убьет меня быстро.

– Вы, восточные монголы, заносчивые и высокомерные нравом. Никогда вам не совладать с султаном Виллиза-дом, – дерзко заговорил я, понимая, что, скорее всего, обрекаю себя на страшные пытки: медленное раздавливание камнями, скармливание крысам или раздирание железными крючьями.

Джебе-нойон раздул ноздри.

– Что ты хочешь сказать, червь?

– И самый приближенный к тебе воин, о могучий повелитель, не выстоит в бою против меня, простого ратника из западных улусов.

Нойон куснул губу, видимо, от избытка гнева, и что-то приказал воину, уже обнажившему клинок. Тот покинул седло своего рослого коня и встал на землю, играя могучими мышцами.

– Осилишь моего батыра в поединке – значит, Аллах благоволит тебе. Тогда велю я обыскать здесь каждую щель и рытвинку, – сказал нойон. – А не осилишь – мои воины сдерут с тебя кожу: вначале с рук, потом с ног, потом со спины и так далее. Понял, да?

– Чем же мне сражаться, господин?

– Коли ты простой ратник, так бейся дубиной.

И мне швырнули в руки ствол тощенького деревца, какое только что срубили секирой.

– Тебе жить не больше того времени, что потребуется птичке погадить, – шепнула мне какая-то ехидна из числа свиты.

Уже первые удары неприятеля выказали руку опытного бойца, твердую и сноровистую. Бились мы подле самой стены ущелья. Воин монгольский рыкал как пардус голодный и пытался загнать меня к крутояру, чтобы не смог я махать своей жердью. Я же, милостью божьей, несколько раз проскакивал у него под рукой. Если бы не смех свитских, наверное, подождал бы воин, пока ослабею я.

Но поторопился монгол и, резко шагнув вперед, нанес прямой удар. Отклонил я его клинок, и оказался он столь близко, что горячая его слюна брызнула мне на лицо. Ухватил я его за выставленную вперед правую руку, дернул к себе. Отчаянно так дернул и, подставив бедро, приемом горицкой борьбы оторвал монгола от земли да и направил в скалу. Батыр, ударившись о камень, словно птица с лету, стал тихим и безвредным.

– Удачлив ты в бою, – сказал недовольный нойон, – но только знаешь ли ты, что на каждого вашего воина приходится по двое наших? Ведь в восточных улусах мужчины нетерпеливы, как козлы, а женщины плодовиты, будто кошки.

Джебе махнул рукой, и всадники разъехались в стороны, открыв путь огромному пешему воину с секирой. В белых нездешних глазах гиганта читалось желание изрубить меня на малые кусочки. Он выставил одну ногу вперед – толста та была настолько, что похожа на ствол древесный – засим отклонил широкое туловище чуть назад, и яростная секира рассекла воздух справа налево и слева направо. Затрепетало тут мое сердце, убоялся я и зашатался от страха.

– Ты проживешь не больше того времени, что требуется собаке пролаять, – опять шепнула ехидна из числа свитских вельмож.

Неожиданно раздался шум и топот конских копыт. Несколько монгольских всадников, видимо, из дозорного разъезда, подскакали к нойону, а с собой вели они двух моих лошадей. Через луку седла у одного нукера была перекинута Гюль де Шуазель.

Я подскочил к Каурке и выхватил из седельной сумки грамоту, чтобы немедленно вручить ее нойону. Он прочел ее сам, без помощи слуг, и губы его почти не шевелились при чтении.

– Сочтем, что ты оказал нам услугу великую, – сказал Джебе, оторвав глаза от свитка, и поискал взглядом девицу. – Ну-ка, покажите ее.