Физрук: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович

— Что с вами, Александр Сергеевич?.. — проявила заботу коллега. — Вам плохо?.. Я бы на вашем месте к врачу сходила. Все-таки головой ударились…

— Морпеху и столб не помеха…

— А вы и в армии служили?..

— Да! — сказанул я, и спохватился.

Сколько Сергеичу лет-то? Успел ли он срочную отрубить, учитывая пятерик в институте?.. Надо придерживать себя за язычок, а то настучит блондинка куда следует… Кто ее знает… К счастью, Прокофьевна не стала развивать тему. Мы спустились на первый этаж школы, миновали раздевалку, где дремала на стуле старушка в черном сатиновом халате и цветастом платочке. Вышли на улицу. И здесь меня реально вштырило.

Казалось бы, ничего особенного. Пожелтевшие листья тополей. Асфальтовый пятачок перед немного щербатым крыльцом. Забор из железных прутьев. За забором — воля. Мы вышли на волю и мимо нас пронеслась «Волга». ГАЗ-24. Желтое с шашечками такси. А следом — прогромыхал по рельсам красно-белый трамвай, каких я уже лет пятнадцать не видел. Ну трамвай — ладно. В провинции такие и сейчас еще ползают… Вернее — будут ползать через сорок лет… Рехнуться можно…

Короче, не трамвай даже и не шашечки меня зацепили, а выцветший, некогда кумачовый транспарант, растянутый над проезжей частью: «РЕШЕНИЯ XXV СЪЕЗДА КПСС ВЫПОЛНИМ!». Елы-палы! Так ведь еще дорогой Леонид Ильич жив! И вновь продолжается бой и сердцу тревожно в груди… Только сейчас до меня стало окончательно доходить, что все это взаправду… И в этом мне придется существовать. Без айфона, Тырнета, отдыха на Бали, отслеживания котировок, заказа на дом пиццы и девочек…

Людмила Прокофьевна посматривала на меня с тревогой, но молчала. Не болтлива. Это хорошо. У меня и впрямь пропала охота языком чесать. Никогда за собой не замечал склонности к самокопанию и прочим соплям… Чувствительные в бизнесе не выживают… Да вот кто сказал, что личность Владимира Юрьевича Данилова полностью заместила личность Александра Сергеевича… как его по фамилии?.. Правда, судя по литым бицепсам, Сашок парень крепкий, но вот что у него там в душе творилось?..

— Ну вот мы почти и пришли, — сказала биологичка, беря меня за локоток и притормаживая у перекрестка. — Мне — направо. А вам — прямо. Красногвардейская тринадцать.

— Спасибо, Люся! — пробормотал я, перехватывая ее прохладные пальчики и целуя их.

Она резко выдернула руку. Огляделась испуганно. Произнесла строго:

— Для вас я пока что Людмила Прокофьевна Ковалева.

— Благодарю вас, товарищ Ковалева!

— До завтра, Александр Сергеевич!.. Книги я захвачу!

Она отвернулась и пошла, постукивая каблучками и покручивая ягодицами. Опять я залип на ее прелести. Блин… Кто знает этого Сашка, когда у него в крайний раз баба была?.. Конечно, с таким торсом и такой физией их должно быть невпроворот, а вдруг он не так воспитан?.. Как говорится — до свадьбы ни-ни… Проводив училку алчным взором, я двинулся через перекресток, благо на допотопном светофоре загорелся зеленый и все, не успевшие миновать «зебру» транспортные средства — мотороллер, самосвал и троллейбус — притормозили.

На углу Ленина и Красногвардейской, где красовалась тусклая вывеска «ПЕЛЬМЕННАЯ», меня вдруг окружило подрастающее поколение. Шесть пацанов, лет четырнадцати, одетых еще хуже взрослых, по крайней мере — тех, которых я успел повидать. Треники с пузырями на коленях, растянутые застиранные олимпийки, кеды. Кудлатые, как дворняги. Глаза наглые. Обветренные губешки кривятся в ухмылках. То и дело сплевывают между зубов, норовя угодить мне на кроссовки.

— Дядь, а дядь, — издевательски процедил один из них — рыжий переросток мордой наглой и хитрой, — закурить не найдется?

Хм, как там у Макаренко, которого я отродясь не читал?..

— Отвали, шкет, — не отыскав в своей молодой памяти более подходящей педагогической формулы, изрек я. — Рак легких неизлечим, усек, Васек?

— Атас! — выкрикнул самый младший пацаненок, указывая замызганным пальцем куда-то позади меня.

И тут я совершил маленькую оплошность, которая простительна только человеку, еще не свыкшемуся с новым организмом. Я оглянулся, как последний лох. Кто-то из них пихнул меня. А другой рванул с шеи свисток. Миг, и вся ватага кинулась врассыпную. Я остался посреди тротуара, без свистка и возможности хотя бы надрать этому отродью уши. Не говоря уже о более действенных педагогических методах. Да и хрен с ними, невелика потеря. Пришлось махнуть рукой и топать дальше. А рыжего я запомнил.

Судя по малоэтажности застройки, Литейск городок маленький, на кривой дорожке сойдемся.

Дом тринадцать оказался банальной хрущевкой. Под бетонным козырьком единственного подъезда поблескивала треснутым стеклом вывеска «РАБОЧЕЕ ОБЩЕЖИТИЕ № 8». Вошел в прохладное нутро, отдающее запахом мокрых тряпок и махорки. Поднялся на один лестничный пролет. Открыл стеклянные двери и попал в небольшой вестибюль, перегороженный деревянной стойкой. Перед ней стоял стол, за которым сидела здоровенная тетка, обтянутая неким подобием гимнастерки и в берете на крашенных хною кудрях.

— А-а, пришел, студент! — приветствовала она меня, улыбаясь стальными фиксами. — Забирай свою торбу.

Вахтерша выволокла из-под стола большую, туго набитую сумку, с кривым логотипом «Адидас» — сразу видно, цеховики шили.

— Спасибо! — сказал я и заискивающе улыбнулся. — Не подскажете номер комнаты?

— Уже забыл, студент?

— Не студент — а учитель!

— Ну… учитель… Второй этаж, направо по коридору, комната семнадцать… Ключ-то хоть не потерял?

— Нет!

Я вытащил из кармана ключ, нагретый теплом моего нового могучего тела.

— А то смотри! — пригрозила вахтерша. — Потеряешь, смена замка за твой счет.

Подхватив сумку, я миновал барьер и поднялся на второй этаж, поглядывая на деревянные щиты, обклеенные то ли объявлениями, то ли какими-то пропагандистскими листками — не присматривался. Повернул направо. В длинном коридоре с двойным рядом пронумерованных дверей было тихо. Это и понятно. Разгар рабочего дня. Обитатели вкалывают. Вечером тут начнется. Я нашел дверь с номером семнадцать, намалеванным красной краской на серой филенке.

Открыл. Ключ с трудом провернулся в скважине. То же мне, напугала заменой замка, я его завтра же сам сменю. И ключи никому не дам. Открыл дверь. Заглянул. М-да, не царские хоромы… Комната-пенал. Одно окно. Один стол. Один шкаф. Две железных койки. Одна застелена. Другая зияет панцирной сеткой. Вот жлобы! Это, видать, для того, чтобы я никого к себе втихаря не подселил. Скажу, пусть забирают это ржавое уродство. Заработаю, куплю диван. И вообще — сменю всю мебель.

Поставил сумку на стол. Открыл и начал в ней копаться. Та-ак. Шмотки… Джинсы! Левайс. В меру потертые. Ничего, сгодятся. Еще пара кроссов… Судя по пошиву, какие-нибудь гэдээровские. Сойдут. Трусы, майки, носки. Все аккуратно упаковано. Сразу видно, собирала женщина. Интересно — кто? Жена? Навряд ли. Скорее всего — мама. Пара новеньких рубашек. Куртка кожаная… Не-а, кожзам. На первое время самое то. А это что?.. Конвертик.

Я уселся на койку и вскрыл конверт. Внутри обнаружилась денежная купюра. О, стольник! Насколько я помню, месячная зарплата инженера… Для начала неплохо. Сторублевка была вложена в плотную картонку, а рядом обыкновенный тетрадный листок. Развернул. «Дорогой Сашуля, вот тебе деньги на первое время. Смотри, не транжирь, как обычно. Желаю тебе трудовых успехов. Пиши. Целую. Мама…». Ни в записке, ни на конверте адреса не было. Куда писать-то⁈ Да и о чем?..

Хрустящая бумажка с портретом Ленина навела меня на мысли о том, что не мешало бы перекусить. Судя по ощущениям, Сашуля с утра не жрал. Где-то тут была пельменная… А потом надо заглянуть в местный гастроном. Надо какой-никакой запас жрачки иметь, в пельменные не набегаешься… Кстати, завтра надо бы не забыть узнать, когда зарплата и сколько мне положен тугриков в месяц?.. Сунув стольник в карман, я покинул убогое свое обиталище.

Проходя мимо вахтерши, помахал ей ручкой. И старая кошелка осклабилась.