Физика и музыка - Глеб Анфилов

Никто не знает, где впервые выпрямили шейку. Быть может, в Индии — в древнейшем струнном инструменте вине, или в Китае — в инструменте пипа. Но, вернее всего, первыми научились прижимать струны пальцами жители Древней Месопотамии.

ГЕРОИНЯ РЫЦАРСКИХ ВРЕМЕН

Примерно пять тысяч лет назад чернобородые ассирийцы и вавилоняне свели воедино три изобретения: деревянный корпус, широкую прямую шейку и колки для раздельного натягивания струн.

Так родился четырехструнный инструмент, который арабы позднее прозвали «аль уд» (в буквальном переводе «дерево»), И именно он стал по существу первым образцом знаменитой многострунной лютни.

С шумных вавилонских базаров первые лютни поехали на восток — в Персию, Индию, Китай. В XV веке до нашей эры они добрались до Египта. А двадцать два века спустя, во время нашествия мавров, лютня перекочевала через Средиземное море. Воинственные сарацины завезли ее в Испанию. И если непрошеным гостям так и не удалось перейти Пиренеи и захватить Францию, то привезенная ими мирная добрая лютня, не встречая никакого сопротивления, покорила всю Европу.

К этому времени она значительно усовершенствовалась. На прямой шейке появилась твердая пластинка — гриф, на нем — вместо навязных веревочных или жильных ладов — костяные.

Триумфальное шествие лютни длилось все средневековье. Голос ее раздавался во дворцах и на народных гуляньях. Без нее не обходился ни один рыцарский роман. Композиторы не мыслили без нее музыки и придумали особую лютневую систему нотной записи.

Словом, в жизни европейцев лютня заняла столь же прочное положение, как в наши дни рояль.

Однако и ее владычеству настал предел. Эту королеву музыки погубили два соперника. В лице первого выступили собственные ее дети. Рожденные лютней простенькие, всем доступные гитары и мандолины постепенно подросли, возмужали и начали теснить свою знатную мать, показавшуюся рядом с ними чересчур громоздкой, сложной, безнадежно старомодной. А второй удар нанес маленький, да удаленький конкурент человеческим пальцам — смычок. Вооруженная им юная скрипка окончательно отняла корону у прославленной монархини. Что поделаешь, у каждой эпохи свои уши, свои вкусы.

РОЖДЕНИЕ ПРИНЦЕССЫ

Читатель помнит, что девятьсот лет назад неизвестный живописец славно потрудился над фресками в башне киевского Софийского собора. По всей видимости, художник был неравнодушен к музыке и эту греховную склонность решил увековечить на святой соборной стене. Так появилась фреска с флейтистом, о которой мы говорили раньше, и недалеко от нее — другая, не менее удачная. В круглом медальоне изображен лихой музыкант, сидящий на поджатых ногах и держащий на плече нечто весьма сходное со скрипкой, по струнам которой он вел смычком.

Прошли века. И, когда в Софийский собор заглянули летописцы скрипичного искусства, радости их не было конца. Под церковными сводами раздались возгласы:

— Инструмент прижат к плечу! Это великолепно!

— А посмотрите на смычок! Он прямой, как рапира!

Что ж тут особенного? В чем причины восторга? В том, что во всех более ранних изображениях смычковых инструментов — индийских раванастров, китайских хуциней, арабских ребабов — не было и намека на то, чтобы их при игре прикладывали к плечу, как это делают все нынешние скрипачи. Инструменты ставили на колени вертикально, но никогда не прижимали к шее.

А смычок? На всех более ранних изображениях он был выгнут, как лук. Прямой смычок (а значит, более легкий и подвижный) впервые появился именно на киевской фреске. Заметим заодно, что потом (уже в XVIII столетии) его стали даже выгибать в обратную сторону — к волосяной ленте, чтобы при случайных изгибах древка (трости) лента не ослаблялась, а натягивалась.

Киевская фреска была написана в конце XI века, а в Западной Европе похожие изображения стали рисовать в XVI веке: через пятьсот лет! И поэтому очень возможно, что Древняя Русь была родиной современного способа скрипичной игры.

Южные славяне издревле услаждали свой слух, «водя конским хвостом по овечьим жилам». Бродячие западноевропейские жонглеры переняли у славян примитивные смычковые фидели. Свои же, русские скоморохи давным-давно обзавелись трехструнными гудками (это слово поначалу не имело никакого отношения к фабричному свистку). А от гудков было рукой подать до скрыпиц — тех самых, которые клали на плечо.

К сожалению, на Руси «гудебные сосуды» жестоко искоренялись. Редко-редко, когда у владык случалось веселое настроение, ватаги народных музыкантов приглашались в кремлевские хоромы. Чаще мудрость царей и святость патриархов вели к тому, что мастера-«домерщики» и скоморохи-«гудошники» ставились на одну доску с ворами. Воеводам рассылались монаршие веления вроде такого: «А где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и хари, и всякие гудебные бесовские сосуды, то все велеть вынимать и, изломав те бесовские игры, велеть сжечь». Сама Москва подавала пример диким музыкальным погромам. Несчастные музыканты безжалостно изгонялись, инструменты возами свозились в Замоскворечье и предавались огню.

Мастера «гудошного» промысла, понятно, стали уходить подальше от такого «гостеприимства». Все больше музыкальных умельцев объявлялось в польских землях, во Франции, Италии. Там родичи наших гудков завели себе «талию», вроде гитарной, и дали начало ныне забытым многострунным виолам, которые пришлись по вкусу средневековым аристократам изысканной нежностью звука. А потом и простой народ Европы получил отличный музыкальный подарок — четырехструнную голосистую чудесницу-скрипку.

КОМНАТА В КРЕМОНЕ

Свое совершеннолетие принцесса скрипка справила в XVIII веке в тихой, солнечной Кремоне.

На окраине этого маленького североитальянского городка стоял трехэтажный деревянный дом. Под самой крышей — комната, уставленная деревянными досками и брусками. На стенах и к потолку подвешены шейки, деки, грифы. На подоконнике — бутыли с густыми жидкостями, столярные инструменты.

Пахло стружками и клеем. Шуршали резцы и ножи. Над верстаком склонялась высокая худощавая фигура в фартуке и -белом колпаке. Простой мастеровой человек, добрый семьянин, отец одиннадцати детей и, как считают, полутора тысяч скрипок, альтов и виолончелей, Антонио Страдивари провел в этой комнате пятьдесят шесть лет. И до самой смерти, настигшей его в девяностотрехлетнем возрасте, без устали, без отдыха точил и резал дерево, слушал, как оно звучит под смычком и под ударом обтянутого кожей молоточка, что-то клеил, выпиливал, выстругивал. Этот человек владел удивительной интуицией ученого, ловкими руками резчика-краснодеревщика, острым глазом художника, тонким слухом музыканта. И все это, тысячекратно умноженное неиссякаемым трудолюбием, он вложил в свои творения.

Кто не слыхал о чудесных скрипках Страдивари! Нет скрипача, который не мечтал бы заполучить сказочную кремонскую певунью. Под смычком великого Паганини кремонские скрипки заставляли людей плакать от восторга. Ныне они стали настоящей драгоценностью. Лишь самые выдающиеся из современных исполнителей добиваются почетного права играть на этих непревзойденных шедеврах.

Да только ли Страдивари! Чудесные скрипки творил Джузеппе Гварнери. Поныне не меркнет слава их учителей — основателей кремонской школы Андреа и Николо Амати, Джованни Маджини, мастера из итальянского городка Брешии. Их скрипки тоже отличались неповторимым своеобразием и лишь чуть-чуть уступали лучшим инструментам Страдивари.

С тех пор как остановились золотые руки старых мастеров Италии, миновали века. И все это время восхищенные последователи разыскивают «секреты» кремонцев. Что заложено в необыкновенных инструментах, где тайна их голоса?

„СЕКРЕТЫ" СТАРЫХ СКРИПОК

«Видимо, все дело в форме, инструмента»,—думали мастера.

Присмотрелись. Да, у Страдивари собственная манера выдалбливать деки, свой рисунок отверстий — эфов, — характерный, очень красивый обвод внешних линий. Но вот беда: среди тысячи ста пятидесяти известных в наши дни его скрипок нет двух в точности одинаковых по рельефу деки и звуку! Значит, форма — не главный залог красоты голоса.

Тогда, быть может, тайна спрятана в материале?

Действительно, Страдивари всегда пользовался отличной древесиной — хорошо просушенной, выдержанной. И породы постоянны: особая ель — для деки, а для дна — клен. Кроме того, чурки он разделывал не на доски, а на секторы (получались будто дольки апельсина) — это видно по расположению годичных слоев. Про дерево разузнали очень много. Но разузнать-то разузнали и делать стали точно так же, а звука Страдивари не достигли. Неплохо поют скрипки из такого материала, но чего-то все же не хватает.